Волошина, Маргарита Васильевна
| Маргарита Васильевна Волошина | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Германия |
Маргари́та Васи́льевна Сабашникова, в замужестве Волошина (1882—1973) — русская художница и писательница.
Содержание
Биография
Родилась в Москве в купеческой семье. Отец — Василий Михайлович Сабашников (1848—1923) — чаеторговец, выборный московского купеческого сословия. Дядя Маргариты Васильевны — владелец крупнейшего издательства Российской империи.
Мать — Маргарита Алексеевна (урожд. Андреева, (1860—1933), родилась в московской богатой купеческой семье Андреевых-Королёвых. Её отец, Алексей Васильевич Андреев, владел большим магазином на Тверской, гостиницей «Дрезден», городской усадьбой в Брюсовом переулке[1].Сестра матери — Екатерина Алексеевна Бальмонт, жена поэта Константина Бальмонта. Другая сестра матери — Андреева, Александра Алексеевна, писательница.[2]
В 1903 году познакомилась с поэтом Максимиллианом Волошиным, в Москве на выставке картин у Щукина С. И.[3].
В 1905 г. познакомилась с Рудольфом Штайнером и стала убежденной приверженицей антропософии.
12 апреля 1906 года Маргарита Сабашникова вышла замуж за Максимиллиана Волошина, обвенчавшись с ним в Москве. в церкви Св. Власия.
В 1907 г. Сабашникова и Волошин расстались. После разрыва сохранили дружеские отношения на всю жизнь. «Она, как и мы, пришла сюда из патриархального уюта, — вспоминала о Маргарите Евгения Герцык, — ещё девочкой-гимназисткой мучилась смыслом жизни, тосковала о Боге и, как мы, чужда пошиба декадентских кружков; наперекор модным хитонам, ходила чуть ли не в английских блузках с высоким воротничком. И все же я не запомню другой современницы своей, в которой так полно бы выразилась и утонченность старой расы, и отрыв от всякого быта, и томление по необычно прекрасному… Старость её крови с Востока: отец из семьи сибирских золотопромышленников, породнившихся со старейшиной бурятского племени. Разрез глаз, линии немножко странного лица Маргаритиного будто размечены кисточкой старого китайского мастера…»[4]
В 1906—1913 гг. приезжала в имение Волошиных в Коктебель .[5]
С 1914 г.- 1917 гг. , в период Первой мировой войны Волошина жила в Швейцарии, где принимала участие в строительстве Гетеанума в Дорнахе.
После Февральской революции 1917 года вернулась в Россию, много работала как живописец. Известна как художник, занималась живописью и иконописью.
В 1922 г. окончательно переехала в Германию. В эмиграции занималась религиозной и светской живописью. Как художница на сегодняшний день мало известна в России, в отличие от Германии.
Творчество
Ей принадлежит книга воспоминаний «Зеленая змея» (1954), написанная на немецком языке, переведённая и впервые изданная в России в 1993 году, в которой описываются годы детства в дореволюционной России, революция, встречи со многими замечательными людьми, например, её разговор со Львом Толстым, изучение живописи под руководством Ильи Репина и Константина Коровина; дружба с Вячеславом Ивановым и Андреем Белым, знакомство с К. Бальмонтом, Н. Бердяевым, В. Маяковским, М. Чеховым и другими. Как живые встают перед читателем облики людей и событий, точно схваченные бытовые детали и картины больших исторических потрясений, свидетельницей которых была автор этой книги.
В 1913 году вышла книга Маргариты Сабашниковой «Святой Серафим», представляющая популярное изложение биографии знаменитого русского святого Серафима Саровского, деяния которого также послужили основой для поэмы Максимиллиана Волошина «Святой Серафим».
Издания
- Волошина М. В. Зелёная Змея. История одной жизни / Перевод с нем. М. Н. Жемчужниковой. — М.: Энигма, 1993.
- Волошина М. В. Зеленая Змея. Воспоминания. — М.: Хуманус, 2015.
- Волошин М.Собрание сочинений. Том 11. Переписка с Маргаритой Сабашниковой. — М.: Эллис Лак, 2013.
Напишите отзыв о статье "Волошина, Маргарита Васильевна"
Примечания
- ↑ [moskva.kotoroy.net/histories/6.html Усадьба в Брюсовом переулке]
- ↑ Андреева, Александра Алексеевна (11 февр. 1853, М. — 1926) — литературный критик, историк литературы, переводчица, мемуаристка. Писала под псевдонимами А. А.; А—ва, А. См. Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. — Т. 4. — М., 1960. — С. 36; Бахарева Г. В., Эльзон М. Д. Об авторском экземпляре Словаря И. Ф. Масанова (1936) в б-ке ИРЛИ // Историко-библиографические исследования: Сб. науч. тр. / РНБ. — СПб., 1995. — Вып. 5. — С. 178—183. Автор путевых очерков об Италии, литературной автобиографии, записок о семье Бальмонт .
- ↑ Демская А. А., Семенова Н. Ю. У Щукина на Знаменке …. — М.: Арена, 1993. — С. 46. — 160 с. — ISBN 5-87474-009-0.
- ↑ Герцык Е. Воспоминания. — Париж, 1973.
- ↑ Дневники художницы, а также личная переписка с Волошиным находятся в Институте Русской литературы РАН (Пушкинский Дом), а все художественные произведения (14 ед. хр. живописи и 2 ед. хр. графики) и её фотоархив (более 100 ед. хр.) остались в фондах Дома-музея М. Волошина в Коктебеле.
Отрывок, характеризующий Волошина, Маргарита Васильевна
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
