Волхонский, Иван Петрович
Иван Петрович Волхонский | |
Дата рождения | |
---|---|
Место рождения | |
Дата смерти | |
Место смерти | |
Годы службы | |
Звание |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Командовал |
Иван Петрович Волхонский (26 января 1928, Калуга — 19 июня 2012, там же) — советский военачальник, гвардии генерал-лейтенант, командующий 8-й гвардейской армией (1976—1978).
Биография
С мая по август 1942 года работал в кузнечном цехе Калужского машиностроительного завода. Потом учился в железнодорожном техникуме, в 1943—1944 был в командировке на восстановлении Донбасса. В 1944—1950 снова на КМЗ: слесарь-инструментальщик, плановик, мастер цеха, инженер-нормировщик цеха.
В 1950 г. призван в армию. Стрелок-радист ВВС, помощник командира взвода. Окончил с отличием Рязанское общевойсковое училище. Год служил командиром стрелковой роты в Коврове Владимирской области. Четыре года учился в академии имени Фрунзе.
Служил в ЗКВО — командир батальона (капитан), зам. командира мотострелкового полка (майор), командир полка в Степанакерте, зам. командира дивизии.
Окончил Академию Генерального штаба. Пять лет служил в ГСВГ в должности командира 57-й гвардейской мотострелковой дивизии и командующего 8-й гвардейской ордена Ленина армией (1976—1978). Потом пять лет — в Польше на должности помощника министра обороны по сухопутным войскам.
С 1983 г. — первый заместитель командующего Сибирским военным округом.
С 1990 г. в отставке.
С октября 1996 по 2006 год председатель Калужского областного Совета ветеранов.
Умер 19 июня 2012 года в Калуге.
Источники
- [www.vest-news.ru/article.php?id=6380 Живи по уставу - завоюешь честь и славу!]
Напишите отзыв о статье "Волхонский, Иван Петрович"
Отрывок, характеризующий Волхонский, Иван Петрович
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.