Волынское воеводство (II Речь Посполитая)

Волынское воеводство
польск. Województwo wołyńskie

Герб
Страна	Польская Республика
Включает	12 повятов
Административный центр	Луцк
Дата образования	1919
Официальный язык	Польский
Население (1939)	2 085 600
Национальный состав	поляки, украинцы, евреи

Волы́нское воево́дство (польск. Województwo wołyńskie) — административно-территориальная единица Второй Польской Республики, образованная 1919 году в результате восстановления Польского государства.

История

В 1919 году Польша создала административную единицу под тем же названием из западных уездов Волынской губернии, которые отошли к ней от России, с центром в Луцке. Волынское воеводство заметно отличалось от Галиции тем, что ранее входило в состав Российской империи и на его территории украинское националистическое движение было слабее. Польские власти стремились отделить Волынь от Галиции. Для этого была осуществлена Волынская программа. Ее автором и исполнителем был волынский воевода Генрик Юзевский. Суть программы была изложена Юзевским на съезде депутатов и сенаторов Волыни в Луцке 20 августа 1928 года. В декабре того же года также в Луцке прошло совещание глав Виленского, Новогрудского, Полесского, Белостокского и Волынского воеводств. Однако начало реализации проекта затянулось. Только в сентябре 1931 года Юзевский написал свой проект, направленный затем министру внутренних дел. Это было время, когда в польской Галиции завершилась пацификация украинцев, вызвавшая резонанс на международном уровне и польские власти искали выход из польско-украинского противостояния. Юзевский полагал, что следует отделить Волынь от Галиции: «Отрезая Волынь от Восточной Малопольши, я отворачивался от Львова — центра польской культуры и польской интеллектуальной жизни, ячейки украинской галицкой мысли, города чрезвычайно привлекательного. Львова semper fidelis. Я отрекался от Львова как столицы Волыни. В тогдашней ситуации Львов не имел что рассказать Волыни, а польская и украинская ментальность Галиции могли волынскую жизнь лишь отравлять». Идеология украинизации Юзевского отличалась от идеологии украинизации, проходившей в это время в Украинской ССР в рамках политики коренизации. Юзевский считал, что необходимо осуществить синтез украинской и польской культур, осуществив «насыщение украинских национальных черт побегами польской» культуры.

Важная роль в украинизации Юзевским отводилась православной церкви. Сам воевода поддерживал перевод проповедей на украинский язык, обучение на украинском языке Закону Божьему. В итоге, к концу 1937 года из 687 храмов Волынской епархии украинский язык употреблялся в 415. При этом исключительно на украинском языке богослужение совершалось в 124 храмах, поочередно в 40 храмах, периодически в 126 храмах, а в 99 храмах богослужение проводилось на церковнославянском, но чтение Священного писания, молитв «Отче наш» и «Символа веры» ‒ на украинском, в 26 — на церковнославянском языке с украинским произношением. При этом власти Волынского воеводства запретили хождение на его территории украинских книг и периодики, изданных в Восточной Галиции, а также деятельность украинских обществ («Просвита» и другие). Вместо них под руководством украинских эмигрантов, прежде всего петлюровцев, и при финансовой помощи воеводских властей была создана в 1931 году пропольская организация Волынское украинское объединение (1931 год). Кроме нее власти Волыни поддержали создание других лояльных организаций, причем смешанным по этническому составу (в них были как поляки, так и украинцы) — «Просвитянским хатам», «Родным хатам», «Селянским хорам ВУО», кооперативный союз «Гурт». В школьном образовании Юзевский поддерживал польские школы, но с обязательным изучением украинского языка. В итоге, в 1932/33 учебном году в воеводстве преобладали польские школы с украинским языком как предметом преподавания — 40,9 % (853), собственно польских школ было 26,6 % (555), а двуязычных ‒ 24,9 % (520). Школы же с украинским языком обучения на Волыни почти отсутствовали — в 1937/1938 учебном году их было лишь 8 (0,4 % от общего количества начальных школ). При этом другие национальные меньшинства Волыни имели гораздо больше школ с преподаванием на родном языке. В 1933 году у немцев Волыни было 66 школ, у евреев — 57 школ, у чехов — 13, у русских — 5. Среди школьных учителей преобладали этнические поляки из Малой Польши и Познанского воеводства. В 1932/33 учебном году на Волыни было 3446 учителей, в том числе 2795 (81,1 %) поляков, 451 (13,1 %) украинцев и 128 (3,7 %) русских.

Волынская программа Юзевского продержалась недолго и уже при нем польские власти начали переходить к карательным акциям, хотя и не таким масштабным, как в Галиции. Пацификация Волынского воеводства была проведена только в ночь с 24 на 25 июня 1935 года в 78 селах, в ходе которой были арестованы 41 человек. Вскоре арестам также подверглись деятели местной ячейки Украинского национального казацкого движения (УНАКОР). 27 — 30 апреля 1937 года в Луцке прошел процесс над 44 унакоровцами, из которых 42 были приговорены к тюремному заключению. В 1937—1938 годах на Волыни прошло окатоличивание, в ходе которого целые села были в добровольно-принудительном порядке обращены в католичество. Например, в Кременецком повяте в феврале 1938 года были два случая перехода в католичество — 56 и 62 человека, в марте — три случая (45, 40 и 99 человек), в апреле — 72 человека, в мае ‒ 15 и 34 человека, в июне — 49 и 33 человека.

После того, как в 1938 году автор Волынской программы Г. Юзевский был переведен в Лодзь, новый воевода взял курс на свертывание украинизации и на полонизацию края. В феврале 1939 года министерство внутренних дел Польши утвердило по инициативе нового волынского воеводы программу "государственной политики на Волыни", реализация которой должна была способствовать «обязательному расширению и углублению принципов сосуществования польского и непольского населения, ввиду основополагающего утверждения о том, что именно государственная и национальная ассимиляция непольского населения является главной целью этого сосуществования». На Волыни продолжилась волна карательных акций против украинских националистов. 15 июля 1939 года были арестованы еще 13 унакоровцев, из которых в тюрьму отправили 8. С ноября 1938 года по сентябрь 1939 года на Волыни шла акция по ликвидации ОУН, в ходе которой были арестованы 754 человека, из них 624 члена ОУН отправлены в тюрьму, 43 взяты под надзор полиции, 87 лиц освобождены.

После присоединения Западной Украины к УССР в 1939 году территория Волынского воеводства вошла в состав Волынской и Ровенской областей республики.

Повяты

Повят	Площадь	Жителей		Адм.центр	Жителей
Волынское воеводство / Województwo wołyńskie
1 Владимирский	2208	150.400		Владимир-Волынский	24.609
2 Дубенский (или Дубновский)	3275	226.700		Дубно	12.696
3 Гороховский	1757	122.100		Горохов	5.991
4 Здолбуновский (с 1925) ³	1349	118.300		Здолбунов	10.228
5 Костопольский (с 1925) ²	3496	159.600		Костополь	6.523
6 Ковельский	5682	255.100		Ковель	27.653
7 Кременецкий	2790	243.000		Кременец	19.997
8 Любомльский	2054	85.500		Любомль	4.111
9 Луцкий	4767	290.800		Луцк	37.737
Отсрогский (до 1924) ³	818	56.595		Острог	12.975
10 Ровенский ²	2898	252.800		Ровно	40.788
11 Сарненский (с 1930) ¹	5478	181.300		Сарны	7.587
¹ 16 декабря 1930 года к Волынскому воеводству присоединён Сарненский уезд Полесского воеводства.
² 1 января 1925 года образован Костопольский уезд, выделенный из части Ровенского
³ 1 января 1925 года переименован Острогский уезд на Здолбуновский

Волынские воеводы II Речи Посполитой

• Станислав Ян Кшаковский (14 марта 1921 — 7 июля 1921)
• Тадеуш Лада (7 июля — 12 августа 1921; и. о.)
• Станислав Довнарович (13 августа 1921 — 19 сентября 1921)
• Тадеуш Двораковски (10 октября 1921 — 15 марта 1922; и. о.)
• Мечислав Мицкевич (22 февраля 1922 — 1 февраля 1923)
• Станислав Сроковский (1 февраля 1923 — 29 августа 1924)
• Кайетан Ольшевский (29 августа 1924 — 4 февраля 1925)
• Александр Дебский (4 февраля 1925 — 28 августа 1926)
• Владислав Мех (28 августа 1926 — 9 июля 1928)
• Генрик Юзевский (9 июля 1928 — 29 декабря 1929
• Юзеф Слешинский (13 января — 5 июня 1930; и. о.)
• Генрик Юзевский (5 июня 1930 — 13 апреля 1938)
• Александр Гауке-Новак 13 апреля 1938 — Сентябрь 1939

См. также

• Волынское воеводство (I Речь Посполитая)

Отрывок, характеризующий Волынское воеводство (II Речь Посполитая)

– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!