Вольная русская типография

Во́льная ру́сская типогра́фия (Вольная русская книгопечатня) — типография, основанная А. И. Герценом в 1853 году в Лондоне для печати запрещённых в России произведений, преимущественно демократического, революционного направления.

Основание типографии

Первые мысли о создании бесцензурной типографии за границами России появились у Герцена ещё в 1849 году. Вскоре после эмиграции капитал семьи был арестован. Когда же, благодаря поддержке Джеймса Ротшильда, стабилизировались финансовые дела, а с переездом в Лондон, и бытовые, Герцен начинает подготовку к открытию издательства. 21 февраля 1853 года вышло обращение «Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси», в котором он оповещал «всех свободолюбивых русских» о предстоящем открытии 1 мая русской типографии. В первые годы жизни за границей Герцен писал о России для Европы, — публиковал брошюры «Россия», «Русский народ и социализм», большую книгу на французском «О развитии революционных идей в России». Теперь же «охота говорить с чужими проходит». Герцен поворачивается к русскому читателю. «Я первый снимаю с себя вериги чужого языка и снова принимаюсь за родную речь».

В России начала 1850-х годов число различных цензур приближалось к двадцати. Герцен же обещает авторам свободную трибуну. «Присылайте что хотите, всё писанное в духе свободы будет напечатано, от научных и фактических статей по части статистики и истории до романов, повестей и стихотворений. Мы готовы даже печатать безденежно. Если у вас нет ничего готового, своего, пришлите ходящие по рукам запрещённые стихотворения Пушкина, Рылеева, Лермонтова, Полежаева, Печерина и др.» «Быть вашим органом, вашей свободной, бесцензурной речью — вся моя цель». Однако двусторонней связи с Россией ещё нет, и «пока, в ожидании, в надежде получить от вас что-нибудь, я буду печатать свои рукописи».

За несколько месяцев Герцен при помощи польских эмигрантов нашёл всё необходимое для типографии: станок, краску, помещение. Польские эмигранты стали и наборщиками новой типографии (что, между прочим, впоследствии стало причиной жалоб читателей на большое количество опечаток). Мелкий, но чёткий русский шрифт был в своё время заказан Санкт-Петербургской академией наук парижской фирме Дидо. Однако академия шрифт не взяла. Он достался Герцену.

Продажей и рассылкой печатных изданий в Европе занимаются лондонская книготорговая фирма Н. Трюбнера (лавка на 60, Paternoster Row), Тхоржевского (39, Rupert Street, Haymarket), А. Франк — в Париже, Ф. Шнейдер — в Берлине, Вагнер и Брокгауз — в Лейпциге, Гофман и Кампе — в Гамбурге. Книжные лавки используются не только для продажи продукции Вольной русской типографии, но и для связи с издателями. Их адреса публикуются на страницах изданий Герцена. Кроме того, для нужд типографии Ротшильд предоставляет ему возможность пользоваться собственным адресом в New Court в Лондоне. Теперь у Герцена есть всё, кроме связи с читателями на родине.

Начальный период

10 (22) июня 1853 года, в самый канун Крымской войны, станок типографии был запущен. Первое издание — брошюра «Юрьев день! Юрьев день!», в которой Герцен призывает русское дворянство начать освобождение крестьян. В конце июля выпущена прокламация «Поляки прощают нас!», посвящённая пропаганде союза и сотрудничества русской и польской демократий. В августе свет увидела брошюра Герцена «Крещёная собственность», также направленная против крепостного права. За два года напечатано пятнадцать листовок и брошюр.

Первые три года большую часть изданий типографии составляли сочинения Герцена. Завоевать доверие на родине не удавалось, Крымская война разорвала связи типографии с Россией и материалы оттуда не присылали. 25 марта (6 апреля) 1855 года Александр Герцен издает анонс первого периодического издания типографии — «Полярной звезды». В августе выходит первый выпуск. Он также ещё укомплектован материалами эмигрантов. В послесловии издатель напоминает читателям: «Вопрос о том, поддержите ли вы нас или нет, чрезвычайно важен. По ответу можно будет судить о степени зрелости русской мысли, о силе того, что сгнетено теперь <…>. Без статей из России, без читателей в России „Полярная звезда“ не будет иметь достаточной причины существования <…>. Ваше молчание, мы откровенно признаемся, нисколько не поколеблет нашу веру в народ русский и его будущее; мы только усомнимся в нравственной силе и годности нашего поколения».

Не имея возможности угадать успех нового издания, Герцен не открывает подписку на него, не даёт обязательств насчёт его периодичности, хотя надеется на три-четыре выпуска в год (на самом деле журнал-альманах удаётся выпускать примерно раз в год). В вышедшем в мае 1856 года втором выпуске уже появляется письмо, поступившее из России, хотя перу Герцена всё ещё принадлежат 190 страниц из 288.

Золотой век

1856 год оказался переломным для успеха типографии. В апреле в Лондон переезжает Н. П. Огарёв и присоединяется к управлению типографией. А уже летом удаётся наладить полноценную связь с соотечественниками. Типография получает большой пакет материалов от представителей либерального крыла русской интеллигенции — К. Д. Кавелина, Б. Н. Чичерина, Н. А. Мельгунова. Они готовы воспользоваться трибуной, которую предоставляет Вольная русская типография, но не желают публиковаться в «Полярной звезде». «Вы удивляетесь, отчего вам не шлют статей из России; но как же вы не понимаете, что нам чуждо водружённое вами знамя? Начните издание сборника другого рода, нежели ваша „Полярная Звезда“, и у вас больше найдётся сотрудников, и самое издание будет лучше расходиться в России <…>. Но если вы хотите непременно продолжать на старый лад, то пишите лучше по-французски, ибо во всяком случае вы пишите для Франции, а не для России».

Таким образом, в июле 1856 года Герцен и Огарёв запускают ещё одно периодическое издание — сборники статей «Голоса из России», принимающее статьи преимущественно либерального направления, линия авторов которых не соответствует революционной линии «Полярной звезды».

Вольная русская типография переживает свой золотой век. В Лондон переправляются рукописи из России, обратно контрабандой ввозятся запрещённые печатные издания. Несмотря на обещание «всё писанное в духе свободы будет напечатано», Герцен получает возможность выбирать из корреспонденции материалы для публикации. Историк Натан Эйдельман приводит три причины для отбраковывания материалов (не считая плохого качества):

1. Не печатались материалы «в защиту существующего положения в России»: авторы такого рода статей могли легко располагать вполне легальной подцензурной печатью. 2. Ограничивались или исключались такие материалы, которые власть могла бы использовать для преследования прогрессивных деятелей. Именно по этой причине Герцен отклонил предложение Полторацкого печатать регулярные обозрения русской словесности наподобие тех, что некогда публиковал Бестужев в «Полярной звезде» 1823—1825 гг.: «Нам не настолько известны новые порядки, чтоб слишком откровенно говорить о современных писателях и книгах; пожалуй, Мусин-Пушкин за это представит меня к аннинскому кресту». 3. Ограничивались или исключались из тактических соображений материалы, которые могли бы повредить распространению и влиянию Вольной печати в широких оппозиционных кругах русского общества.

25 марта 1857 года выходит третий выпуск «Полярной звезды». Герцен и Огарёв приходят к выводу о необходимости издания, способного более оперативно реагировать на текущие события. 13 апреля 1857 г. издательство отдельной листовкой анонсирует будущую газету, и 22 июня 1857 г. вышел первый «Колокол». В декларации редакторы указывают свои первые цели:

• освобождение от цензуры
• освобождение крестьян от помещиков
• освобождение податного сословия от побоев

Несмотря на то что газета рассматривалась издателями как «прибавочные листы к „Полярной звезде“», она очень быстро стала важнейшим изданием Вольной типографии. Сперва «Колокол» выходил раз в месяц, затем дважды в месяц, а в свои лучшие времена был еженедельным. Тираж достигал 2500-3000, а с дополнительными тиражами — 4500-5000 экземпляров. Бывший «прибавочными листами» к «Полярной звезде», «Колокол» скоро сам обзаводится собственными приложениями. С 1859 по 1862 выходит приложение «Под суд!», публикующее документальные материалы, разоблачавшие антинародный характер внутренней политики, а с 1862 по 1864 — «Общее вече», революционная газета для народа. В период революционной ситуации 1859—1861 и подготовки крестьянской реформы количество писем из России значительно возросло и достигало сотен корреспонденций в месяц.

Типография сохраняет от утраты ходившие только в списках запрещённые стихотворения Пушкина (ода «Вольность», «Деревня», «Послание в Сибирь», «К Чаадаеву»), агитационные песни Рылеева и Бестужева, «Смерть поэта» Лермонтова. Снова выпускает на свет «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Думы» Рылеева, издаёт сборник «Русская потаённая литература XIX века». В «Историческом сборнике» собираются документы из архивов, выписки из дневников государственных и общественных деятелей. Пишется история декабристского движения, публикуются записки декабристов. Издаются сборники документов, связанных с историей раскола и старообрядчества. Выходят потаённые записки императрицы Екатерины II, в которых содержалось утверждение, что отцом императора Павла I являлся князь Сергей Салтыков, а не Пётр III (записки были недоступны даже членам правящей фамилии: рукопись была опечатана и могла вскрываться только по личному распоряжению императора). Выходят воспоминания княгини Дашковой и сенатора Лопухина.

С 1857 года типографии удаётся работать не в убыток: «До 1857 года не только печать, но и бумага не окупалась. С тех пор все издержки покрываются продажей, далее наши финансовые желания не идут». Книготорговцы охотно принимают издания для продажи.

Связи с Россией

Издания Вольной русской типографии были запрещены на родине. Порой даже из легальных зарубежных газет при доставке в Россию вырезались объявления о продаже продукции Вольной типографии. Однако Императорская Публичная библиотека получала в собственные закрытые фонды издания, купленные через берлинское посольство или конфискованные на таможне.

В первой половине 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола» в Пруссии, Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Издания пересекали границу контрабандно. Небольшой «Колокол» провезти было проще, чем «ливрезоны» альманахов. Но мелкий шрифт и тонкая бумага тоже облегчали задачу — журналы можно было сложить в два, в четыре раза. Тиражи ввозились через Петербург, Одессу, Кавказ, китайскую границу — под видом упаковочной бумаги, в чемоданах с двойным дном, в пустых гипсовых бюстах, среди дров, вставными страницами в партиях зарубежных легальных книг, в стволах боевых орудий военного судна. Российскому читателю номер «Колокола» обходился в пять-десять раз больше лондонской цены.

С продукцией типографии борются и при этом читают на самом верху. Иногда во время министерских докладов император с мрачным юмором вспоминал, что уже читал это в «Колоколе». «Скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету», — иронизирует Александр II. Конверты с «Колоколом» отправляли прямо к героям публикаций — министрам, важным военным, гражданским, духовным чинам. Император вынужден предупредить министров, чтобы «в случае получения газеты никому о ней не сообщать, но оставлять исключительно для личного чтения».

По словам современников, в конце 50-х годов «личность Герцена пользовалась каким-то мистическим обаянием, превосходившим авторитет власти». В Лондон пишут и революционеры, и «люди умеренных мнений». «Особенно усердно помогали травлям крупных сановников должностные лица центральных канцелярий» (А. П. Мальшинский). Среди корреспондентов Герцена работники министерств внутренних и иностранных дел, Священного Синода. Хотя тогдашний государственный бюджет не обнародовался, «Колокол» публикует полный бюджет на 1859 и 1860 годы. В пересылке Герцену секретных материалов был заподозрен даже первый заместитель министра внутренних дел Н. А. Милютин. Автором памфлета на министра юстиции графа Панина в «Голосах из России» считается будущий Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Победоносцев.

Бесцензурный информационный канал использовался в годы подготовки крестьянской реформы, чтобы привлечь внимание Александра II к некоторым альтернативным проектам реформы, как, например, проекту В. А. Панаева, напечатанному в «Голосах из России».

Завершение работы типографии

В начале 1860-х годов влияние Вольной русской типографии начинает падать. Для новой генерации революционеров, разделяющих бескомпромиссность «Молодой России», её издания уже недостаточно радикальны. По их мнению, «„Колокол“, оказывая влияние на правительство, уже совсем становится конституционным». В то же время от Герцена отворачивается большая часть либеральной аудитории. Даже в либеральной российской прессе озвучиваются слухи, будто большие петербургские пожары 1862 года являются следствием поджогов — диверсионных актов «нигилистов», воспитанных на идеях Герцена и Чернышевского. Интерес к изданиям типографии снижается также после снятия запрета с имени Герцена и разрешения открытой полемики с ним. С 1862 года спрос на вольную прессу неуклонно уменьшается. Типография пытается расширять круг читателей и начинает издавать приложение к «Колоколу» «Общее вече» — народную газету, написанную более простым, понятным малообразованной аудитории языком. Огромный удар по популярности Герцена и типографии нанесло принятое после серьёзных колебаний решение поддерживать польское восстание 1863 года. К середине года спрос на лондонские издания сокращается так, что в августе Герцен констатирует уже полную остановку сбыта. К зиме тираж «Колокола» падает до 500 экземпляров. Тогда же иссякает поток посетителей Герцена. Кроме того, некоторое ослабление цензуры в России оттягивает потенциальных авторов Вольной типографии в российскую прессу.

В середине шестидесятых большинство эмигрантов из России останавливалось на континенте, да и поддерживать сообщение с родиной было легче оттуда. Пытаясь выправить положение, в апреле 1865 года типография переезжает в Женеву. Вскоре после этого Герцен передает её в собственность Людвигу Чернецкому — поляку-эмигранту, с 1853 года бывшему ближайшим помощником Герцена и Огарёва в Вольной русской типографии.

На некоторое время отток читателей и корреспондентов удаётся приостановить, но после выстрела Каракозова в 1866 году и последовавших за ним правительственных репрессий связь с Россией сходит на нет. Последняя «Полярная звезда» выходит без корреспонденций из России. Информацию о событиях в России для «Колокола» издатели получают из легальной русской прессы. Сам «Колокол» расходится мало, преимущественно в Европе, для европейского читателя, и, словно по саркастическому совету первых авторов «Голосов из России», издаётся на французском языке.

В августе 1867 года женевская типография была ликвидирована. После этого Чернецкий арендовал другую типографию. Она также стала называться «Вольной русской типографией» и просуществовала до 1870 года, прекратив свою деятельность вскоре после смерти Герцена.

Некоторые издания Вольной русской типографии

• Юрьев день! Юрьев день! — брошюра (июнь 1853)
• Поляки прощают нас! — прокламация (июль 1853)
• Крещёная собственность — брошюра (август 1853)
• А. И. Герцен. Прерванные рассказы — сборник (1854)
• Русская типография в Лондоне — листовка (1854)
• А. И. Герцен. Тюрьма и ссылка (1854)
• А. И. Герцен. Письма из Франции и Италии (1847—1852) — (1855)
• А. И. Герцен. С того берега (1855)
• Стихотворение П. А. Вяземского «Русский бог» — отдельный листок
• Герцен А. И. 27 февраля 1855 г. Народный сход в память переворота 1848 в St. Martin's Hall, Long Acre, в Лондоне — сборник (1855)
• Полярная звезда — альманах, 8 книг, книга VII в двух выпусках (1855—1869)
• Голоса из России — сборники статей, 9 выпусков (1856—1860)
• Колокол — газета, первоначально приложение к «Полярной звезде» (июль 1857 — июль 1867)

• Под суд! — приложение к «Колоколу», 13 листов (октябрь 1859 — апрель 1862)
• Общее вече — газета, приложение к «Колоколу», 29 номеров (июль 1862 — июль 1864)
• Kolokol — двуязычная газета на французском языке с русским приложением (1868—1869)
• В. А. Панаев. Проект освобождения помещичьих крестьян в России — специальное приложение к 44-му номеру «Колокола» (1 июня 1859)
• 14 декабря 1825 и император Николай (1858)
• О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву А. Н. Радищева (1858)
• Mémoires de l'impératrice Catherine II (1859)
• Записки императрицы Екатерины II, перевод с французского (1859)
• Записки княгини Дашковой (1859)
• Записки сенатора И. В. Лопухина (1860)
• К. Ф. Рылеев. Думы и стихотворения (сентябрь 1860)
• А. И. Герцен, Н. П. Огарёв. За пять лет (1855—1860). Политические и социальные статьи — сборник статей в двух частях (1860—1861)
• Библия. Священное Писание Ветхого и Нового Завета, переведённое с еврейского независимо от вставок в подлиннике и от его изменений, находящихся в греческом и славянском переводах. Ветхий Завет. Отдел 1-й, заключающий в себе Закон или Пятикнижие. Перевод Вадима (В. И. Кельсиев) (1860)
• Что нужно народу? — прокламация Н. П. Огарёва при участии Н. Н. Обручева (июль 1861)
• Русская потаённая литература XIX века — сборник (октябрь 1861)
• Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне — две книжки (апрель 1859, январь 1861)
• Сборник правительственных сведений о раскольниках, составленный В. Кельсиевым — четыре тома (1861—1862)
• Собрание постановлений по части раскола, составленное В. Кельсиевым — два тома (1863)
• Н. П. Огарёв. Что надо делать народу — листовка (1862)
• П. А. Мартьянов. Народ и государство — брошюра (1862)
• Записки декабристов — 3 выпуска, второй-третий сдвоенные (1862—1863)
• Солдатские песни (ноябрь 1862)
• Вероисповедание духовных христиан, обыкновенно называемых молоканами (1862)
• Свободные русские песни (1863)
• Десятилетие Вольной русской типографии в Лондоне. Сборник её первых листов, составленный и изданный Л. Чернецким (1863)

Во второй половине двадцатого века «Группой по изучению революционной ситуации в России конца 1850-х — начала 1860-х годов» было осуществлено комментированное факсимильное переиздание ряда ключевых изданий Вольной русской типографии. Среди них были «Колокол» с приложениями (десять томов + том комментариев, 1962—1964 годы), «Полярная звезда» (книги I—VIII + том комментариев, 1966—1968 годы), «Голоса из России» (книжки I—IX в трёх томах + том комментариев, 1974—1976 годы), «Kolokol» (один том + том комментариев, 1978—1979 годы), записки Екатерины II, княгини Дашковой, сенатора Лопухина, том «О повреждении нравов в России» князя Щербатова и «Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, несколько других книг.

Адреса типографии

• Адреса в Лондоне
  • 82, Judd street, Brunswick Square
  • 2, Judd street, Brunswick Square
  • 5, Thornhill place, Caledonian road
  • 136 & 138, Thornhill place, Caledonian road
  • Elmfield House, Teddington, Middlesex
  • Jessamine cottage, New Hampton, Middlesex
• Адреса в Женеве
  • 40, Pré l'Evêque
  • Place Bel-Air, Ancient Hôtel des Postes

Ссылки

• Эйдельман H. Я. [vivovoco.ibmh.msk.su/VV/PAPERS/NYE/6_STORIES.HTM Рассказы о «Колоколе»] // Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. — М.: Советский писатель, 1969. — Т. 7. — С. 5-54. — 416 с. — (Пути в незнаемое). — 50 000 экз.
• Эйдельман H. Я. [vivovoco.ibmh.msk.su/VV/PAPERS/NYE/STAR/STAR_00.HTM Тайные корреспонденты «Полярной звезды»]. — М.: Мысль, 1966. — 312 с. — 27 000 экз.
• [vivovoco.ibmh.msk.su/VV/PAPERS/NYE/EIDELMAN.HTM Страница Hатана Эйдельмана на VIVOS VOCO!]
• [www.konkir.ru/journal/article/кому-звонил-русский-колокол-декабрь-2004/ Анна Мещерякова. Кому звонил русский «Колокол»]
• Громова Л. П. «Я бесцензурная речь ваша» (издательская деятельность А. И. Герцена) // [evartist.narod.ru/text5/16.htm Журналистика русского зарубежья XIX—XX веков] / Жирков Г. В. — СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2003. — 320 с. — ISBN 5-288-02580-0.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01005427662#?page=58 Вольное русское книгопечатание в Лондоне. Братьям на Руси.]

См. также

• Герцен, Александр Иванович
• Огарёв, Николай Платонович
• Колокол
• Голоса из России

Отрывок, характеризующий Вольная русская типография

– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.