Вольф, Хуго

Хуго Вольф Hugo Wolf
Хуго Вольф (1880-е годы)
Основная информация
Дата рождения	13 марта 1860(1860-03-13)
Место рождения	Виндишгрец, Австрийская империя
Дата смерти	22 февраля 1903(1903-02-22) (42 года)
Место смерти	Вена, Австро-Венгрия
Страна	Австрийская империя Австрийская империя, Австро-Венгрия Австро-Венгрия
Профессии	композитор

Ху́го (Гу́го) Вольф (нем. Hugo Wolf; 13 марта 1860, Виндишгрец — 22 февраля 1903, Вена) — австрийский композитор и музыкальный критик словенского происхождения.

Биография

С четырёх лет обучался игре на фортепиано и скрипке у отца, в начальной школе изучал фортепиано и теорию музыки с Себастьяном Вайкслером. Его не интересовали никакие предметы, кроме музыки: из первой школы он был отчислен как «совершенно не отвечающий требованиям», из второй ушёл сам из-за трудностей с латынью, последнюю бросил после ссоры с преподавателем, помянувшим «проклятую музыку». Затем, к неудовольствию отца, поступил в Венскую консерваторию (1875—1877), однако был исключён за «нарушение дисциплины», хотя Вольф утверждал, что ушёл сам из-за царившего там консерватизма.

Проведя восемь месяцев в семье, Вольф вернулся в Вену, чтобы давать уроки музыки. Хотя его вспыльчивый темперамент не слишком подходил для преподавания, благодаря музыкальной одарённости и личному обаянию он привлёк к себе внимание. Поддержка покровителей позволяла ему жить сочинением музыки, а дочь одного из них, Валли (Валентина) Франк, его первая любовь, с которой у него был трёхлетний роман, вдохновляла его на сочинение. В период отношений с Франк в песнях Вольфа стали проявляться черты его зрелого стиля.

Вольф всю жизнь был склонен к депрессии и резким перепадам настроения. Незадолго до его 21-го дня рождения от него ушла Валли; совершенно подавленный, Вольф вернулся в родительский дом, хотя отношения с семьёй тоже не складывались: отец по-прежнему был убеждён в непутёвости сына. Краткое пребывание Вольфа на посту второго капельмейстера в Зальцбурге (1881—1882) только укрепило это мнение: он не обладал ни темпераментом, ни дирижёрской техникой, ни склонностью к подчёркнуто не-вагнеровскому репертуару. В течение года Вольф вернулся в Вену и продолжил давать уроки музыки в прежних обстоятельствах.

Глубоко повлияла на молодого композитора смерть Вагнера в феврале 1883. В последующие годы Вольф часто отчаивался по поводу своего будущего в мире, из которого ушёл его кумир, открывший бескрайний путь для последователей, но не указавший, как по нему идти. Это часто приводило к резким перепадам настроения, отчуждению от друзей и покровителей, хотя обаяние Вольфа помогало ему сохранить отношения с ними. Тем временем его песни привлекли внимание Ференца Листа, которого он очень высокого ценил. Лист, как и предыдущие учителя Вольфа, посоветовал ему обратиться к крупным формам; на этот раз Вольф последовал совету, написав симфоническую поэму «Пентесилея».

В 1884—1887 годах Вольф вёл музыкально-критическую колонку в газете «Венский салонный листок» (нем. Wiener Salonblatt). Он был беспощаден к произведениям, которые считал отвратительными; особенно доставалось от него Антону Рубинштейну. В то же время он пылко выступал в поддержку Листа, Шуберта и Шопена. За свою язвительность получил прозвище «Дикий Вольф» и нажил немало врагов. В эту пору Вольф почти не занимался композицией, а немногие его сочинения тех лет («Пентесилея», квартет ре минор) не удостаивались исполнения. Уйдя из газеты, Вольф вновь посвятил себя композиции; среди его сочинений 1887 года — «Итальянская серенада» для струнного квартета, считающаяся одним из лучших образцов его зрелого инструментального стиля. Через неделю после завершения «Серенады» Вольф узнал о смерти отца, повергшей его в глубокую депрессию.

1888—1889 гг. оказались для Вольфа невероятно плодотворными. Он поехал в Перхтольсдорф в загородный дом своих друзей детства Вернеров, где в бешеном темпе создал цикл песен на стихи Мёрике. За коротким перерывом и переездом в загородный дом других друзей Вольфа — Экштайнов — последовали циклы на стихи Эйхендорфа и Гёте. В октябре 1889 была начата «Испанская книга песен». Вольф по достоинству оценивал эти циклы, считая их лучшими своими сочинениями на тот момент. К нему наконец пришло признание. Тенор Фердинанд Егер, присутствовавший на одном из первых исполнений цикла на стихи Мёрике, стал постоянно исполнять песни Вольфа в концертах. Произведения Вольфа удостоились отзывов в прессе, хотя и не всегда положительных: приверженцы Брамса, памятуя о беспощадных статьях Вольфа, не оставались в долгу при каждом удобном случае. Биограф Брамса Макс Кальбек высмеивал Вольфа за незрелую манеру письма и странные тональные эксперименты. Вагнеровская певица Амалия Матерна отменила свой концерт из произведений Вольфа под угрозой попадания в чёрный список критиков.

В конце 1891, по завершении первой половины «Итальянской книги песен», физическое и психическое здоровье Вольфа снова пошло на спад; от истощения после нескольких плодотворных лет, усугублённого последствиями сифилиса и депрессивным характером, он вынужден был оставить композицию на несколько лет, что только ухудшало его депрессивное состояние. Его произведения продолжали исполняться в Австрии и Германии, их популярность росла; даже Брамс и критики, прежде поносившие Вольфа, начали отзываться о них положительно.

Ещё в 1890 Вольф с отвращением отверг либретто оперы «Коррехидор» по новелле Педро Антонио де Аларкона «Треуголка», но позднее, будучи убеждён в необходимости написать оперу, перестал замечать недостатки либретто. В сюжете о любовном треугольнике Вольф мог увидеть собственную судьбу: у него несколько лет был роман с Мелани Кёхерт, женой его друга Генриха Кёхерта. Считается, что роман начался в 1884, когда Вольф ездил вместе с Кёхертами на отдых; хотя в 1893 Генрих узнал о романе, он остался покровителем Вольфа и мужем Мелани. Опера была написана за девять месяцев и встречена с интересом, но музыка Вольфа не смогла компенсировать слабости либретто.

В 1896—1897 последовал новый всплеск творческой активности: в марте-апреле 1896 Вольф завершил «Итальянскую книгу песен», в марте 1897 написал три песни на стихи Микеланджело и начал работу над оперой «Мануэль Венегас».

Вскоре после концерта с Егером в феврале 1897 Вольф впал в сифилитическое умопомрачение с очень редкими улучшениями. Отчаянные попытки завершить «Мануэля Венегаса» ни к чему не привели. Со второй половины 1899 Вольф полностью утратил способность к композиции и однажды даже попытался утопиться, после чего по собственному настоянию был помещён в Венскую психиатрическую больницу. Мелани преданно посещала его до самого конца; мучимая изменой мужу, в 1906 году она покончила с собой.

Творчество

Наибольшее влияние на Вольфа оказал Рихард Вагнер, который при встрече с Вольфом в Венской консерватории призвал его продолжать занятия композицией и попробовать свои силы в крупных формах, укрепив в нём желание подражать своему кумиру. Антипатия Вольфа к Иоганнесу Брамсу была в равной степени вызвана преданностью вагнеровскому радикализму и ненавистью к брамсовскому консерватизму.

В историю мировой музыки Вольф вошёл как один из крупнейших мастеров камерно-вокального жанра XIX века, развивший и подытоживший традиции венской песенной классики от Бетховена до Шуберта и Шумана. По сравнению с их творчеством в песенной просодии Вольфа резко возросло психическое напряжение и, как следствие, внимание к поэтическому слову, а также обострилась декламационная и интонационная выразительность. Называя свои произведения не песнями, не романсами, а «стихотворениями для голоса и фортепиано», Вольф уделял особо пристальное внимание выбору автора стихов. Он обращался чаще всего к поэзии таких близких по духу авторов, как Эдуард Мёрике, Иоганн Вольфганг Гёте, Йозеф фон Эйхендорф, Николаус Ленау, Готфрид Келлер, а также к немецким переводам Пауля Хейзе с итальянского и Э. Гейбеля с испанского.

В музыкальной агогике ради сохранения смысловых и синтаксических значений стиха Вольф часто отказывается от музыкальных периодов и симметрий, а также гармонической логики классического построения фразы. Характерной особенностью некоторых песен Вольфа является также перенесение основного тематически яркого материала в аккомпанемент, партию фортепиано, тогда как вокалист продолжает «бубнить» свой стих в состоянии как бы парализованной стрессом психики.

Начиная со «Стихотворений Э. Мёрике» характерным для творческого метода Вольфа становится объединение в рамках одного сборника большого числа разностилевых и разнохарактерных контрастных песен, связанных между собой только единством поэтического первоисточника, а также повторением музыкально-поэтических лейтмотивов (в манере опер Вагнера). Иногда единство связей также подкрепляется и угадывающейся сквозь собрание стихов сюжетной связью. Во многих песнях сказывается живой интерес Вольфа к современным ему тенденциям музыкального театра. Яркость «музыкальных декораций», краткая обрисовка психологического антуража, мгновенное введение в курс происходящих событий, а также характерность и выпуклость речевых интонаций невольно наводят на аналогии с диалогическими театральными песенками-сценками из зингшпилей или комических опер.

Наследие

Песни Вольфа исполнялись лучшими музыкантами мира (Дитрих Фишер-Дискау, Святослав Рихтер, Даниэль Баренбойм, Элизабет Шварцкопф, Зара Долуханова, Барбара Бонней, Йен Бостридж и др.).

Интересные факты

• По материнской линии Вольф состоит в родстве с Гербертом фон Караяном.
• По свидетельству Т. Манна, некоторые черты биографии Вольфа использованы для образа заглавного героя романа «Доктор Фаустус» (см.: Манн Т. Собр. соч. Т. 9. М.: Госиздат, 1960. С. 210, 358).
• Изображен на австрийской почтовой марке 1953 г.
• В фильме «Малер»/«Mahler» (Великобритания, 1974, режиссёр Кен Рассел) образ Хуго Вольфа воплотил Дэвид Коллингс (David Collings).

Литература

• Walker F. Hugo Wolf; a biography. New York: A.A. Knopf, 1968
• [www.music-dic.ru/html-music-keld/v/1511.html Вольф, Хуго] // Музыкальный энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 115. — ISBN 5-85270-033-9.
• Коннов В. Песни Г.Вольфа. М., 1988
• Hugo Wolfs musikalische Kritiken, Leipzig, 1912.
• Sams E., The Songs of Hugo Wolf, London, 1961.

Ссылки

• [belcanto.ru/wolf.html Биография на сайте Бельканто. Ру]

Отрывок, характеризующий Вольф, Хуго

– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.