Вольхин, Александр Алексеевич

	Александр Алексеевич Вольхин
Дата рождения	28 августа 1897
Место рождения	село Черкаскуль, ныне Каслинский район, Челябинская область
Дата смерти	29 сентября 1974 (77 лет)
Место смерти	Воронеж
Принадлежность	Российская империя → СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1916 — 1917 годы ; 1918 — 1953 годы
Звание	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Командовал	5-й стрелковый полк ; 145-я стрелковая дивизия ; 16-я запасная стрелковая бригада ; 147-я стрелковая дивизия ; 251-я стрелковая дивизия ; 45-й стрелковый корпус ; 371-я стрелковая дивизия ; 263-я стрелковая дивизия ; 19-я отдельная стрелковая бригада
Сражения/войны	Первая мировая война ; Гражданская война в России ; Конфликт на КВЖД ; Польский поход РККА ; Великая Отечественная война

Александр Алексеевич Вольхин (28 августа 1897 года, село Черкаскуль, ныне Каслинский район, Челябинская область — 29 сентября 1974 года, Воронеж) — советский военный деятель, Генерал-майор (1940 и 1944 годы).

Начальная биография

Александр Алексеевич Вольхин родился 28 августа 1897 года в селе Черкаскуль ныне Каслинского района Челябинской области.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В мае 1916 года был призван в ряды Русской императорской армии, после чего был направлен в учебную команду 103-го запасного полка, дислоцированного в Уфе. В феврале 1917 года в звании младшего унтер-офицера с маршевой ротой убыл на фронт, где вскоре дезертировал.

В апреле 1917 года Вольхин был арестован и в мае вновь отправлен на фронт, где в чине унтер-офицера принимал участие в боевых действиях в составе пулемётной команды 20-го Заамурского полка (Юго-Западный фронт). Из рядов армии был демобилизован в декабре 1917 года.

В марте 1918 года был мобилизован рядовым в армию под командованием А. В. Колчака, из рядов которой дезертировал в августе 1919 года, а затем поступил в Самарский запасной полк в звании красноармейца и в январе 1920 года был назначен на должность писаря штаба полка, дислоцированного в Екатеринбурге. В апреле был направлен на учёбу на пехотные курсы в Кронштадте, после окончания которых в марте 1921 года был направлен на 5-е пехотные курсы в Петергофе. В составе курсантской бригады этих курсов Вольхин принимал участие в боевых действиях на Южном фронте.

В сентябре 1921 года был назначен на должность командира взвода 100-х пехотных курсов в Кронштадте.

Межвоенное время

В сентябре 1922 года был направлен на учёбу в Высшую военно-педагогическую школу имени Ф. Энгельса, после расформирования которой в декабре был направлен на учёбу в особое отделение 1-й пехотной школы, а в декабре 1923 года — 8-ю Петроградскую пехотную школу, после окончания которой в сентябре 1924 года был назначен на должность командира взвода в 24-й пехотной школе, дислоцированной во Владивостоке.

С марта 1925 года служил в 5-м Амурском стрелковом полку (2-я стрелковая дивизия) на должностях командира взвода, роты временно исполняющего должность командира батальона. В 1929 году принимал участие в конфликте на КВЖД, находясь на должности командира роты.

В марте 1930 года Вольхин был направлен на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, после окончания которой в мае 1933 года был назначен на должность начальника штаба 11-го стрелкового полка (37-я стрелковая дивизия), в феврале 1936 года — на должность помощника начальника 1-го отдела штаба 4-го стрелкового корпуса (Белорусский военный округ), в июле 1937 года — на должность командира 5-го стрелкового полка (2-я стрелковая дивизия), а в августе 1939 года — на должность командира 145-й стрелковой дивизии (Орловский военный округ). Принимал участие в походе в Западную Белоруссию.

Великая Отечественная война

С июля 1941 года дивизия под командованием Александра Алексеевича Вольхина в составе 28-й армии (Западный фронт) принимал участие в боевых действиях в ходе Смоленского сражения. 23 июля дивизия наряду с 149-й стрелковой и 104-й танковой дивизиями армии участвовала в ходе контрударе из района города Рославль по направлении Починки — Смоленск. В начале августа 145-я стрелковая дивизия вела тяжёлые оборонительные бои в окружении, а после выхода из окружения из-за неоправданно больших потерь в личном составе и боевой технике Александр Алексеевич Вольхин был отстранён от должности.

В августе 1941 года был назначен на должность командира 16-й запасной стрелковой бригады (Северо-Кавказский военный округ), а в июле 1942 года — на должность командира 147-й стрелковой дивизии (Сталинградский фронт). Ведя оборону на правом берегу Дона в районе города Суровикино, дивизия под командованием Вольхина попала в окружение, при выходе из которого понесла тяжёлые потери. Вольхин за потерю управления дивизией и понесённые потери был отстранён от занимаемой должности, предан суду военного трибунала, приговорен к расстрелу и лишён воинского звания «генерал-майор». Постановлением Президиума Верховного Совета СССР высшая мера наказания в декабре 1942 года была заменена на 10 лет лишения свободы в ИТЛ с отправкой на фронт и с присвоением воинского звания «майор».

В феврале 1943 года был назначен на должность заместителя командира, а затем — на должность командира стрелкового полка. В ходе боевых действий проявил себя смелым, решительным и энергичным командиром, за что ему было присвоено воинское звание «подполковник», а в марте 1943 года определением военного трибунала судимость с него была снята.

В августе 1943 года был назначен на должность командира 251-й стрелковой дивизии (39-я армия, 1-й Прибалтийский фронт), которая в ходе Витебско-Оршанской наступательной операции успешно участвовала при прорыве Витебского укрепленного района и освобождении Витебска, за что дивизии было присвоено почётное наименование «Витебская» и награждена орденом Красного Знамени.

С июля 1944 года исполнял должность командира 45-го стрелкового корпуса, который в составе успешно действовал в ходе Витебско-Оршанской, Минской, Вильнюсской и Каунасской наступательных операциях.

В ноябре 1944 года был назначен на должность командира 371-й стрелковой дивизии, которая успешно принимала участие в боевых действиях в Восточной Пруссии и прошла с боями от города Шталлупенен до города Инстербург.

В феврале 1945 года генерал-майор Вольхин был назначен на должность заместителя командира 54-го стрелкового корпуса, который принимал участие в ходе Восточно-Прусской наступательной операции.

Послевоенная карьера

После окончания войны генерал-майор Вольхин находился на той же должности.

В феврале 1946 года был назначен на должность командира 263-й стрелковой дивизии (Таврический военный округ), в июле — на должность командира 19-й отдельной стрелковой бригады, в марте 1947 года — на должность начальника курсов усовершенствования офицеров пехоты Московского военного округа, а в январе 1948 года — на должность начальника Объединённых курсов усовершенствования офицерского состава Московского военного округа.

В марте 1950 года был направлен на учёбу на курсы усовершенствования командиров стрелковых дивизий при Военной академии имени М. В. Фрунзе, после окончания которых в мае 1951 года был назначен на должность начальника военной кафедры Воронежского лесохозяйственного института.

Генерал-майор Александр Алексеевич Вольхин в июне 1953 года вышел в запас. Умер 29 сентября 1974 года в Воронеже.

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Вольхин, Александр Алексеевич"

Литература

Звягинцев В. Е. [books.google.ru/books?id=-j_WTdOoX5sC&printsec=frontcover&dq=%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D0%B0+%D0%BD%D0%B0+%D0%B2%D0%B5%D1%81%D0%B0%D1%85+%D1%84%D0%B5%D0%BC%D0%B8%D0%B4%D1%8B&source=bl&ots=NJFs8QcgV2&sig=PlNzrMk8e0_UW251SsUL4yFRDSE&hl=ru&ei=INeITbfVCYfrObaU2PoN&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=3&ved=0CCUQ6AEwAg#v=onepage&q&f=false Война на весах Фимиды: Война 1941 — 1945 гг. в материалах следственно-судебных дел]. — М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 2006. — 768 с. — (Двуликая Клио: Версии и факты). — ISBN 5-275-01309-4.
Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 129—130. — ISBN 5-901679-08-3.
Сталинградская битва. Июль 1942-февраль 1943: энциклопедия / под ред. М. М. Загорулько. — 5-е изд., испр. и доп. — Волгоград: Издатель, 2012. — С. 123—124. — 800 с.

Отрывок, характеризующий Вольхин, Александр Алексеевич

– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.

Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.