Вон Гюн
| Вон Гюн | |
| кор. 원균 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Дата смерти |
28 августа 1597 (57 лет) |
Вон Гюн (кит. 元均, кор. 원균; 12 февраля 1540 — 28 августа 1597) — корейский военный деятель периода правления династии Чосон, адмирал флота во время Имдинской войны с Японией.
Родился близ современного города Пхёнтхэк в семье военных, носившей фамилию Вон. Принимал участие в борьбе против кочевых племен чжурчжэней на северной границе Кореи, где и прославился. Находился на посту генерала провинции Хамгён.
В 1592 году, за 2 месяца до начала Имдинской войны, был отправлен на юг страны и назначен адмиралом Правого флота провинции Кёнсан. В апреле того же года без боя бежал от японской армады, спасая вверенный ему флот. После этого воевал под командованием Ли Сунсина, адмирала Левого флота провинции Чолладо.
Отмечался вспыльчивым характером и воинственностью, из-за которых находился в конфликте со своим командиром, поклонником литературы, поэзии и искусств. В 1597 году благодаря доносу на Ли Сунсина занял его пост адмирала корейского флота трёх провинций.
Погиб 28 августа 1597 года в морской битве при Чильчельяне под ударами японского флота Тоди Такаторы.
В исторической литературе и искусстве Кореи выступает как отрицательный персонаж из-за прижизненной славы жестокого командира и конкуренции с Ли Сунсином, национальным героем Кореи.
Напишите отзыв о статье "Вон Гюн"
Ссылки
- Стивен Тернбулл Самураи. Военная история. [www.plam.ru/hist/samurai_voennaja_istorija/p11.php Глава X. Корейская война Хидэёси]
См. также
Отрывок, характеризующий Вон Гюн
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
