Воронов, Сергей Абрамович

Сергей Абрамович Воронов
Дата рождения:	10 июля 1866(1866-07-10)
Место рождения:	Воронеж
Дата смерти:	3 сентября 1951(1951-09-03) (85 лет)
Место смерти:	Лозанна
Страна:	Российская империя, Франция, Швейцария
Научная сфера:	хирургия
Альма-матер:	Сорбонна
Известен как:	автор методики прививания ткани яичек обезьян к человеческим яичкам.
Награды и премии:

Серге́й (Самуи́л) Абра́мович Во́ронов (10 июля 1866, Воронеж, Российская империя — 3 сентября, 1951, Лозанна, Швейцария) — французский хирург российского происхождения. Получил известность за методику прививания ткани яичек обезьян к человеческим яичкам, которую он разработал во Франции в 1920-х и 1930-х годах. Эта методика принесла ему много денег, хотя он и был довольно независим в финансовом отношении и до этого. Однако вскоре его работа перестала быть популярной и он стал мишенью для насмешек. Другие ученые, как и публика в целом, отделили себя от Воронова, сделав вид, что его методика прививания никогда их не интересовала. Когда он умер в 1951 году, в 85 лет, большинство газет не заметили его смерти, а те, которые что-либо написали, продолжали высмеивать его исследования. В наше время его работа и исследования в основном реабилитированы.

Ранняя биография

Сергей (Самуил) Воронов родился в деревне недалеко от Воронежа, в семье субботников. Датой его рождения принято считать 10 июля 1866 года — день его обрезания в синагоге. В 18 лет он эмигрировал во Францию, где изучал медицину. В 1895 году, в возрасте 29 лет, получил французское гражданство. Был учеником французского биолога, хирурга, евгениста Алексиса Карреля — лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине, от которого он приобрел знания по методике хирургической пересадки органов. С 1896 по 1910 год работал в Египте, где изучал последствия кастрации у евнухов — исследования, положившие начало его работе по омоложению.

Работа по трансплантации «желез обезьяны»

В конце XIX века, развития в ксенотрансплантации включали в себя книгу Чарльза-Эдуарда Браун-Секара. В 1889 году, Воронов ввел себе под кожу экстракт перемолотых яичек собаки и морской свинки. Эти эксперименты не оправдали его надежд по повышению гормонального уровня для задержки процесса старения.

Остальные эксперименты Воронова были продолжением этого начального опыта. Он считал, что пересадка желез произведет более постоянный эффект чем простые инъекции. Ранние опыты Воронова в этой области состояли из пересадок щитовидной железы шимпанзе людям с щитовидными заболеваниями. Он продолжил с пересадкой яичек казненных преступников миллионерам, и когда спрос превысил его возможности по поставке, он начал использовать ткань с яичек обезьян.

С 1917 по 1926 год, Воронов провел более пятисот пересадок на овцах, козах и быках, прививая яички молодых животных к более старым. Воронов заметил, что в результате пересадок старые животные обретали прыть и игривость молодых особей. Он также считал, что трансплантация желез обезьяны может быть использована для лечения деменции.

Из иллюстрированного журнала «Искры», от 29 июня 1914 года:

Сенсационное открытие.Во французской медицинской академии наш соотечественник, доктор Сергей Воронов, сделал сенсационное сообщение об операции, произведенной им в его клинике над 14-летним мальчиком идиотом. С шестилетнего возраста умственное развитие этого мальчика остановилось, причем явно обозначались все признаки ненормальности и кретинизма: потухший взгляд, тупость и непонимание самых обыкновенных вещей. Воронов сделал этому мальчику прививку зобной железы обезьяны. Успех превзошел ожидания. У мальчика ожил взгляд, появились умственные способности, понятливость, любознательность. Доктор Воронов — бывший сотрудник Карреля..

Первую официальную пересадку «желез обезьяны» человеку он провел 12 июня, 1920 года. Тонкие срезы (шириной в несколько миллиметров) яичек от шимпанзе и бабуинов были пересажены в мошонку пациента, тонкость образцов ткани позволила ей срастись с человеческой тканью. К 1923 году, 700 известнейших хирургов со всего мира аплодировали успехам Воронова по «омоложению», во время международного хирургического конгресса в Лондоне. В его книге Омоложение прививанием (1925 год), Воронов описывает то, что он считает потенциальными эффектами его операций. Это «не возбудитель», однако он соглашается, что сексуальный аппетит может подняться. Другие возможные результаты включают в себя улучшение памяти, возможность работать долгое время без отдыха, отпадение потребности в очках (из-за укрепления глазных мышц), и продление срока жизни. Воронов также предполагает, что прививочная операция может помочь пациентам с «dementia praecox» (современное название — шизофрения).

Метод Воронова был модным в 1920-х. Поэт Эдвард Эстлин Каммингс воспевал «знаменитого доктора, который вставляет обезьяньи железы в миллионеров», чикагский хирург Макс Торек вспоминал, что «роскошные банкеты и вечеринки, как и остальные более простые собрания медицинской элиты, были наполнены шепотом — „железы обезьяны“». Песня «Monkey-Doodle-Doo» написанная Ирвингом Берлином для фильма братьев Маркс «Кокосовые орехи», имеет строки: «Если ты стар для танцев — поставь себе железу обезьяны». В рассказе Артура Конана Дойла «Человек на четвереньках», все произведение закручено вокруг профессора который сделал себе укол вытяжки из желез обезьяны.

К началу 1930-х годов только во Франции более 500 мужчин прошли лечение по его методу омоложения. Ещё тысячи прошли лечение за пределами этой страны, например, в его специальной клинике в Алжире. В числе известных людей, прошедших пересадку — Гарольд МакКормик, председатель компании «International Harvester Company», и стареющий премьер-министр Турции. Чтобы покрыть постоянно растущий спрос на материал для операций, Воронов открыл собственный обезьяний питомник на Французской Ривьере под руководством бывшего циркового дрессировщика. Известная американская оперная певица французского происхождения Лили Понс была частым посетителем питомника. Разбогатевший Воронов снимал целый первый этаж одного из самых дорогих парижских отелей и окружил себя свитой из шоферов, слуг, личных секретарей и двух куртизанок.

Дальнейшая работа Воронова включала в себя пересадку обезьяньего яичника женщинам. Он также проводил обратные опыты по пересадке человеческого яичника обезьяне и искусственного осеменения обезьяны человеческой спермой. Эти эксперименты увековечены в романе Фелисиен Шампзур «Nora, la guenon devenue femme» (Нора, Обезьяна Ставшая Женщиной).

Опала

Воронов прекратил свои эксперименты под давлением от скептического научного общества и перемены настроения публики. Вскоре стало известно, что его операции не достигли обещаемых результатов.

В книге Афера Обезьяньих Желез Дэвид Хэмильтон, опытный трансплантационный хирург, доказывает, что ткань животных будет отторгнута человеческим организмом. В лучшем случае эта операция оставит шрам, глядя на который пациент может верить, что прививание сработало. Из этого следует, что пациенты, которые прошли операцию и хвалили Воронова, улучшили своё состояние в результате эффекта плацебо.

Работа Воронова была частично основана на том, что яички являются такими же железами, как и щитовидная или адреналиновая железа. Воронов верил, что в будущем ученые откроют вещество, производимое яичными железами, что в результате сделает процесс прививки ненужным.

Вскоре стало известно, что вещество, производимое яичками, является тестостероном. Воронов ожидал, что это новое открытие подтвердит его теории — тестостерон будет введен животным и они станут моложе, сильнее и активнее. Подобные опыты произошли, и его теории были признаны ошибочными. Кроме развития второстепенных сексуальных характеристик, тестостерон ничего более не сделал и не продлил срок жизни, как надеялся Воронов. В 1940-х годах светило британской хирургии доктор Кеннет Уокер заклеймил метод Воронова как «не лучше, чем методы ведьм и колдунов».

Смерть и похороны

Умер 3 сентября, 1951 года в Лозанне, Швейцария, от осложнения в результате падения. При прохождении курса лечения перелома ноги легкие Воронова перестали работать, или в результате пневмонии или от сгустка крови, который поднялся из его ноги.

Так как Воронов потерял репутацию, некрологи появились лишь в нескольких газетах, и даже они вели себя как будто они всегда смеялись над убеждениями Воронова. Газета Нью-Йорк таймс, в одно время его сторонник, исказило правописание его фамилии и также заявила, что «очень немногие принимали его высказывания всерьез».

Похоронен в русской секции кладбища Кокад в Ницце.

Наследие и репутация

В начале 1920-х годов, странные пепельницы в виде обезьяны закрывающей свои половые органы, с надписью по-французски, «Нет, Воронов, ты меня не возьмешь!», стали появляться в парижских домах. В то же самое время, новый алкогольный коктейль из джина, апельсинового сока, граната и абсента, был назван «Железа Обезьяны», после опытов Воронова в 1920-х и 1930-х годах.

В 1990-х года плохая репутация Воронова была смягчена. В ноябре 1991 года, один из самых старых рецензированных журналов в мире, Ланцет (англ. The Lancet) (Скальпель), запросил пересмотр архивов Воронова, и заявил, что «Совет по Медицинским Исследованиям должен финансировать дальнейшее изучения обезьянних желез». К 1994 году, появились запросы на полное извинение от медицинского общества за отрицание достижений Воронова. В 1998 году, сногсшибательная популярность Виагры принесла воспоминания о работе Воронова. Однако в 1999 году, некоторые ученые предположили, что вирус СПИДа, открытый в 1980-х годах, был внесен в человеческое население экспериментами Воронова по пересадке обезьянних органов людям.

К 2003 году, исследования Воронова в 1920-х годах были произведены газетами в статус легендарных фактов. Однако в 2005 году, опыты Воронова в 1920-х и 1930-х годах были замечены как основа для современной медицинской стратегии по борьбе со старостью, которая основана на замене гормонов — производство которых организмом снижается со старостью — для достижения крепости организма и физических характеристик имеющихся у молодых людей.

Супруги

Воронов женился первый раз в 1897 году, на Маргарите Барбе (умерла в 1910). Его второй женой стала Эвелина Бостуик (умерла в 1921 году), богатая особа из Нью-Йорка — они женились в 1919 году. Третья жена Воронова, Гертруда, на которой он женился в 70 лет, была на 49 лет моложе его. После его смерти она стала графиней де Фоз.

Интересные факты

• Воронов был прототипом профессора Преображенского в повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925). В книге Преображенский, как известно, в виде эксперимента пересадил человеческие яички и гипофиз собаке, но кроме того вообще профессионально практикует «омоложение», пересаживая обезьяньи яичники богатым клиентам.
• Считается, что сведения об опытах Воронова могли натолкнуть знаменитого американского шарлатана Джона Бринкли на опыты по пересадке людям козлиных половых желез.

Публикации

• Воронов, Сергей. (1920) [www.archive.org/details/lifestudyofmeans00vororich Life: A Study of the Means of Restoring.] Publisher: E. P. Dutton & company, New York. ASIN B000MX31EC
• Воронов, Сергей. (1923) Greffes Testiculaires. Publisher: Librairie Octave Doin. ASIN B000JOOIA0
• Воронов, Сергей. (1924) Quarante-Trois Greffes Du Singe a L’homme. Publisher: Doin Octave. ASIN B000HZVQUQ
• Воронов, Сергей. (1925) Rejuvenation by grafting. Publisher: Adelphi. Translation edited by Fred. F. Imianitoff. ASIN B000OSQH5K
• Воронов, Сергей. (1926) Etude sur la Vieillesse et la Rajeunissement par la Greffe. Publisher: Arodan, Colombes, France. ASIN B000MWZJHU
• Воронов, Сергей. (1926) The study of old age and my method of rejuvenation. Publisher: Gill Pub. Co. ASIN B000873F7A
• Воронов, Сергей. (1928) How to restore youth and live longer. Publisher: Falstaff Press. ASIN B000881RLU
• Воронов, Сергей. (1928) The conquest of life. Publisher: Brentano’s. ASIN B000862P0E
• Воронов, Сергей. (1930) Testicular grafting from ape to man: Operative technique, physiological manifestations, histological evolutions, statistics. Publisher: Brentano’s. ASIN B00088JAL4
• Воронов, Сергей. (1933) Les sources de la vie. Publisher: Fasquelle editeur. ASIN B000K5XTTO
• Воронов, Сергей. (1933) The Conquest of Life. Publisher: Brentano’s. ASIN B000862P0E
• Воронов, Сергей. (1937) Love and thought in animals and men. Publisher: Methuen. ASIN B000HH293C
• Воронов, Сергей. (1941) [www.archive.org/details/fromcretintogeni013055mbp From Cretin to Genius.] Publisher: Alliance. ASIN B000FX4UP8
• Воронов, Сергей. (1943) The Sources of Life. Publisher: Boston, Bruce Humphries. ASIN B000NV3MZ6

Ссылки

• [www.nashagazeta.ch/news/12817 Сергей Воронов: между Фаустом и Франкенштейном]. «Наша газета» (Швейцария)
• [rehes.org/person/voronov.html К 145-летию С. Воронова]
• [ttolk.ru/?p=15862 Толкователь. Новый человек ХХ века с яичками обезьяны]

См. также

• Иванов, Илья Иванович (биолог)
• Броун-Секар, Шарль В 1889 году доложил на заседании Societie de Biologie в Париже, что подкожное введение жидкости (названной эликсиром Секара), приготовленной из семенников морских свинок и собак приводит к омоложению

Литература

• Cooper, David K. C.; Lanza, Robert P. (April 28, 2003) Xeno: The Promise of Transplanting Animal Organs into Humans. Publisher: Oxford University Press ISBN 0-19512-833-8  (англ.)
• Hamilton, David. (1986) The Monkey Gland Affair. Publisher: Chatto & Windus. ISBN 0-70113-021-0  (англ.)
• Réal, Jean. (2001) Voronoff. Publisher: Stock. ISBN 2-23405-336-6  (англ.)

Отрывок, характеризующий Воронов, Сергей Абрамович

Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.