Воронцов, Владимир Глебович
| Владимир Воронцов | |
| Имя при рождении: |
Владимир Глебович Воронцов |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: |
1995 (?) |
| Место смерти: | |
| Причина смерти: |
расстрел |
| Наказание: |
смертная казнь |
| Убийства | |
| Количество жертв: |
2 |
| Количество раненых: |
1 |
| Период убийств: | |
| Основной регион убийств: | |
| Способ убийств: |
расстрел |
| Оружие: |
охотничье ружьё |
| Мотив: |
идеологическая ненависть |
| Дата ареста: | |
Владимир Глебович Воронцов (Москва, 1944 — Москва, 1995(?)) — советский рабочий-сварщик, уголовный преступник и антикоммунистический террорист. 11 января 1991 года совершил в Калуге два политических убийства: застрелил редактора печатного органа КПСС и председателя профкома строительного треста. Приговорён к смертной казни и расстрелян в Российской Федерации уже после распада СССР.
Содержание
Трижды заключённый
Родился в обеспеченной московской семье, отец Владимира Воронцова был полковником Советской армии, мать — директором ресторана[1]. В юности Владимир примкнул к подростковой хулиганской компании, участвовал в разбойном нападении на киоскёра. Был отправлен в исправительно-трудовую колонию. Принадлежал к «отрицалову», участвовал в бунте против администрации. Вскоре после освобождения снова арестован и осуждён за разбой.
По воспоминаниям Воронцова, «второй раз я попал на такой режим, что вышел оттуда законченным антисоветчиком, там я возненавидел коммунистов»[2]. Отбывал наказание вместе с убеждёнными антикоммунистами, в том числе «лесными братьями». В третий раз был судим за драку. В общей сложности провёл в местах лишения свободы около 10 лет.
Освободившись, Воронцов был ограничен в выборе места жительства и не мог вернуться в Москву. Устроился в Калуге, работал сварщиком домостроительного комбината. В 1986 году посетил Тулу и приобрёл охотничье ружьё, из которого изготовил двуствольный обрез.
Калужские политические убийства
Владимир Воронцов придерживался твёрдых антисоветских, антикоммунистических убеждений. КПСС он считал преступной организацией. В 1990 году, во время перестройки, вступил в Народный фронт, участвовал в митингах и собраниях. Однако он был сторонником радикальных действий и быстро разочаровался в тогдашней оппозиции, которая ограничивалась словесной критикой КПСС.
Воронцов составил список из восьми (по другим данным — пятнадцати) фамилий функционеров КПСС и ВЦСПС. Каждую фамилию сопровождал перечень «преступных деяний». Все перечисленные в «списке Воронцова» подлежали, согласно его плану, физической ликвидации — как руководящие коммунисты.
Я состоял в Народном фронте, ходил на митинги, собрания. Всё это не устраивало меня — слова… А я человек действия, практик. У меня были собраны досье на власти предержащие — факты, газетные статьи. В списке были три или четыре секретаря парткома, работники обкома. Я решил начать с Фомина. Всё же «Знаменка» — областная газета, читаем её каждый день. Это понятно. Фомина утверждал обком, сам он член бюро ОК КПСС…
Владимир Воронцов, из показаний на следствии
11 января 1991 года Владимир Воронцов пришёл в редакцию газеты «Знамя» — органа Калужского обкома КПСС. Это издание Воронцов считал реакционно-коммунистическим, главный редактор Иван Фомин числился в списке. Убийство Фомина готовилось заранее, Воронцов посещал редакцию якобы для устройства рабкором. Он оставлял там свои данные и не сомневался в быстром аресте после акции.
Войдя в кабинет редактора, Воронцов приказал Фомину встать и трижды выстрелил из обоих стволов обреза. На шум появился фотокорреспондент Геннадий Головков. Воронцов приказал ему выйти и выстрелил через дверь (впоследствии он сожалел, что «невиновный попался под руку»). После этого Воронцов вышел в коридор, за ним последовал тяжело раненый Фомин. Увидев это, Воронцов выстрелил снова — четвёртой пулей Фомин был убит. Головков остался жив, но его пришлось госпитализировать с огнестрельным ранением и сильной потерей крови.
Из редакции Воронцов направился в обком, намереваясь убить нескольких секретарей и заведующих отделами. Однако от этого плана ему пришлось отказаться, поскольку вахтёр не впустил посетителя без пропуска. Тогда Воронцов направился в трест «Строймеханизация» и двумя выстрелами убил секретаря профкома Анатолия Калужского, также числившегося в списке.
Следствие и суд
Милиция Калуги была поднята по тревоге и снабжена приметами убийцы. Однако Воронцов не скрывался. Совершив два убийства, он посчитал свой план реализованным в максимально возможных масштабах. Он сам позвонил дежурному областного УВД, предупредил о явке и сдался[3].
Прошёлся, сока попил, сигарет купил и уже шёл в УВД. На той улице, где управление расположено, подошли ко мне двое, пошли, говорят… были бы у меня патроны — не сдался бы.
Владимир Воронцов, из показаний на следствии
В ходе следствия Воронцов держался жёстко, вину не отрицал. Свои действия он мотивировал идейной (не личной) ненавистью к коммунистам за «двуличие» и преступления режима.
Я спрашивал его: он тебе дорогу переходил? Нет, отвечает, нормальный мужик, но он же коммунист… На следствии он все рассказывал. Хладнокровный был до ужаса. Но ненавидел коммунистов-руководителей.
Иван Борецкий, следователь КГБ СССР[4]
Суд Калужской области приговорил Владимира Воронцова к исключительной мере наказания — смертной казни. Приговор был вынесен в марте 1992 года — уже в другой стране, после Августа-1991, падения и запрета КПСС, распада СССР.
На процессе Воронцов вновь назвал коммунистов преступниками, а свои действия — актом идеологической борьбы. Убийство Фомина обосновал «нападками „Знамени“ на демократию», убийство Калужского — «притеснениями рабочих». Гордился своим участием в антикоммунистической борьбе, к собственной судьбе проявлял полное равнодушие. По некоторым отзывам очевидцев, последнее слово Воронцова вызвало аплодисменты в зале[5].
Отказ от помилования
Несмотря на радикальное изменение политической ситуации и накалённый антикоммунизм в России начала 1990-х, Владимир Воронцов отказался подать прошение о помиловании. В письме президенту Ельцину, датированном 17 августа 1993, Воронцов настаивал на приведении приговора в исполнение. Ни о каком раскаянии речи при этом не шло: Воронцов заявлял, что государство должно быть таким же последовательным, как он.
Информация о приведении приговора в исполнении официально не оглашалась, но в открытых источниках говорится, что «приговор привели в исполнение за несколько месяцев до того, как Россия приняла мораторий на смертную казнь»[6]. Последний год, когда в России сообщалось о приведении смертных приговоров в исполнение — 1995.
Двойное убийство, совершённое в Калуге Владимиром Воронцовым, явилось первым актом индивидуального политического террора времён перестройки и последующих реформ.
См. также
Напишите отзыв о статье "Воронцов, Владимир Глебович"
Примечания
- ↑ [www.vest-news.ru/article/76603 Под дулом обреза — редактор, или Террор как символ 90-х]
- ↑ [mreadz.com/new/index.php?id=86948&pages=165 Бандиты времён социализма. 1917—1991. Убийство в Калуге]
- ↑ [www.kommersant.ru/doc/265735 В Калуге убили коммуниста]
- ↑ [znamkaluga.ru/index.php/pages/stati/5839-405 Дружинник особого назначения]
- ↑ [www.fedy-diary.ru/?page_id=5423 1991. СССР. Конец проекта]
- ↑ [mospravda.ru/crime/article/pomazyn__tolko_otrostok_yadovitoi_porosli/ Помазун — только отросток ядовитой поросли]
Отрывок, характеризующий Воронцов, Владимир Глебович
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
