Воротынский, Михаил Иванович

Михаил Иванович Воротынский
М. И. Воротынский на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде
Дата рождения	1510-е
Дата смерти	12 июля 1573(1573-07-12)
Принадлежность	Русское царство Русское царство
Звание	воевода, боярин и «слуга»
Сражения/войны	Походы против крымских и казанских татар

Михаил Иванович Воротынский (род. между 1516 и 1519; ум. 12 июля 1573) — русский воевода и боярин из рода верховских князей Воротынских. Составитель первого русского устава сторожевой и пограничной службы, выдающийся полководец, герой взятия Казани и битвы при Молодях.

Биография

Михаил Воротынский являлся Рюриковичем в XXI колене и вторым сыном удельного князя и московского боярина Ивана Михайловича Воротынского. Имел двух братьев — Владимира и Александра. В 1534 году Иван Воротынский вместе со своими тремя сыновьями был арестован, лишён своего удела (Воротынского княжества) и отправлен в ссылку на Белоозеро. После смерти отца Михаил был выпущен на свободу и получил треть его удела.

Впоследствии стал одним из приближённых царя Ивана Грозного. Из-за своих обширных земельных владений на юге государства и связанных с ними организационных и мобилизационных возможностей нёс военную службу, в основном, на южном направлении. Возглавлял русские войска в противостоянии с Крымским ханством, руководил строительством оборонительных сооружений. Историк Дмитрий Володихин отмечает, что отношение к Воротынскому при дворе всегда было настороженным и недоверчивым, что было связано с его полусамостоятельным статусом в качестве одного из немногих сохранившихся к эпохе царствования Ивана Грозного удельных князей. В Москве постоянно побаивались какого-либо сговора Воротынского с Литвой либо с крымским ханом.

Начало военной службы

Знатность рода давала князю в местнической системе значительные преимущества и способствовала его военной карьере. В 1542 году с отрядом из Одоева преследовал отступающих крымцев, догнав и разбив их на Куликовом поле. В 1543 году Воротынский первый воевода в Белёве, а в 1544 году — второй воевода большого полка на береговой службе и наместник в Калуге. Осенью того же года из-за местнического спора трёх князей, оборонявших южный рубеж — Петра Щенятева, Константина Курлятева и Михаила Воротынского — войску крымского «царевича» Имин-Гирея удалось разорить окрестности Белёва и Одоева, пленив многих жителей. Из-за этого Воротынского направили на воеводство в отдалённый Васильсурск.

Казанские походы

Был одним из командующих во время Казанских походов: в 1547 году — воевода полка правой руки, в 1549 году — воевода левой руки в Ярославле, в 1552 году — второй воевода большого полка. Именно взятие Казани принесло Воротынскому всеобщую известность и славу. 26 августа 1552 года он руководил частью большого полка, который под интенсивным огнём казанцев подкатывал к городской стене туры — осадные укрепления в виде башенок. Людям Воротынского удалось в том числе отразить вылазку из города, предпринятую оборонявшимися. Подкатив туры на необходимое расстояние, Воротынский приказал рыть вокруг них окопы и оборонял захваченные позициии всю последующую ночь, в течение которой казанцы не раз совершали вылазки. Впоследствии, на позициях Воротынского русские войска установили артиллерию, которая наносила городу серьёзный урон, а военный инженер дьяк Иван Выродков соорудил 13-метровую передвижную башню. Когда казанцы совершили ещё одну крупную вылазку, завязался тяжёлый бой, в ходе которого Воротынский был легко ранен. Однако и эту атаку удалось отбить. 30 сентября, когда русские подорвали мины и разрушили большой участок городской стены, Воротынский участвовал в приступе Арских ворот и захватил участок стены, на котором со своими людьми удерживался два дня. Генерального приступа не последовало, основное русское войско лишь готовилось к нему, пока казанцы вновь укреплялись в городе. За это время Воротынский с помощью немецкого «розмысла» (инженера) вывел подкоп под позицию неприятеля и взорвал её с помощью 48 бочек пороха. Когда же начался генеральный приступ, Воротынский со своим полком был в самой гуще событий. После взятия города Воротынский получил почётное задание возглавлять ту часть русской армии, которой возвращалась в Москву «полем» (то есть по суше, а не по воде), а за воинские заслуги при осаде и боях на улицах города был включён в состав Ближней думы царя.

После непродолжительного пребывания на крымской украине, в 1553—1555 годах Воротынский находится на воеводстве в Свияжске, который тогда рассматривался ключевой стратегической крепостью для контроля над Казанью. В это время здесь разыгралась Первая черемисская война.

Служба на южных рубежах

В последующие годы Воротынский принимал участие в обороне Русского государства на южных рубежах от крымско-ногайских набегов. В 1559 году после крупного крымско-ногайского набега на украинные земли преследовал неприятеля до Северского Донца, однако отбить полон по большому счёту не смог.

В 1562 году Воротынский со своим младшим братом навлекли на себя царскую опалу. Их имущество было конфисковано, а Михаил Воротынский с семьёй был сослан в тюрьму в Белоозеро. Причиной, по словам Володихина, стала нерасторопность Воротынского при отражении набега Девлет-гирея на Мценск. Воротынского заподозрили в сговоре с ханом, тем более, что на его собственные владения набегов уже давно не наблюдалось. По другой версии, Воротынского наказали за близость к опальным князьям Вишневецкому, Бельскому и Адашеву.

В 1565 году воевода был прощён. Ему был возвращёны его земельные владения, за исключением Новосиля, который был включён в опричнину. Воротынский был поставлен во главе большого полка в Туле, а в знак примирения царь пожаловал ему боярский титул. Вместе с князьями Иваном Мстиславским и Иваном Бельским Воротынский руководил Боярской думой перед Земским собором. В 1568—1569 годах отражал поход крымцев на Рязань.

В 1570—1571 годах Воротынский подготовил «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе», который был утверждён Боярской думой 16 февраля 1571 года. Этот документ считается первым уставом пограничных войск России. Необходимость регламентирования береговой службы была вызвана нехваткой кадров из-за оттока боеспособных частей на ливонский театр боевых действий. Устав определял сроки и смены службы, жалование и другие подробности, а за самовольное оставление службы, при одновременном нападении неприятеля предусматривал, смертную казнь.

В 1571 году разорительный набег на Москву предпринял хан Девлет Гирей. Негативно сказались малочисленность русского войска, отсутствие единоначалия, распри между земщиной и опричниной, а также, по-видимому, измена отдельных дворян, затронутых опричными репрессиями. Князь Воротынский руководил земским передовым полком, участвовавшим в обороне столицы. В условиях гибели остальных полков он не мог полноценно противостоять армии Девлет Гирея и по мере сил вёл бои с отдельными крымскими грабительскими отрядами, преследуя их и отбивая полон.

Битва при Молодях

После разорения Москвы Воротынский остался старшим из земских воевод, поскольку Бельский погиб, а Мстиславского представили народу как главного виновника трагедии. На следующий год Девлет-Гирей намеревался совершить новый поход, чтобы подчинить ослабленное Русское государство и возобновить систему зависимости наподобие золотоордынскому игу. Воротынскому было поручено организовать оборону на Оке. При этом в его распоряжении было сильно поредевшее войско, в котором не хватало опытных бойцов из служилых дворян. Иван Грозный не собирался прекращать Ливонскую войну, а, напротив, проводил всё новые кампании на северо-западе. После смотра войска в Коломне царь не возглавил его, а уехал на север, сославшись на дела в Новгороде.

Армия Воротынского состояла из 20 тысяч человек, в том числе небольшой отряд немецких наёмников. От услуг служилых татар, которые помогли при осаде Полоцка отказались, опасаясь на сей раз их измены. Правой рукой Воротынского был яркий и талантливый воевода Дмитрий Хворостинин. Орда Девлет-Гирея, явившаяся в июле, превосходила русское войско, как минимум, в два раза. Тщетно попытавшись пересечь Оку, где его поджидало основное войско Воротынского, Девлет-Гирей, оставив отвлекающие отряды, переместился к Сенькиному броду, где его военачальник Тебердей-мурза сумел разгромить 200 русских дворян. Там Девлет-Гирей переправился со своим войском на северный берег и устремился на Москву, где уже готовились к «осадному сиденью». Воротынский снялся с берега и начал преследовать ханское войско. Передовой полк во главе с Дмитрием Хворостининым и Андреем Хованским ударил по арьергарду крымцев. Девлет-Гирей осознал опасность дальнейшего продвижения к Москве, имея сзади решительно настроенную русскую армию, и принял решение развернуться и дать бой.

30 июля началось генеральное сражение, от которого зависела дальнейшая судьба Русского царства. Хан послал против сторожевого полка 12 тысяч всадников, но тот целенаправленным отступлением подвёл их под смертоносный артиллерийский огонь из гуляй-города, возведённого на холме близ деревни Молоди. Татары понесли крупные потери. Хан ударил по нему всеми своими силами, спешив всадников. Одна волна за другой накатывались на гуляй-город, устилая холм телами, отступающих громили с флангов конница и казаки, расположенные за холмом. В плен был взят крупный татарский вельможа и полководец Дивей-мурза.

Татары взяли двухдневную передышку, тогда как в гуляй-городе катастрофически не хватало продовольствия и припасов. Обоз был оставлен позади, при преследовании армии крымского хана. Однако 2 августа Девлет-гирей всё же дал приказ для решающего штурма. Согласно летописям, много татар, лезущих на укрепления, посекли. Многие пали от пищального огня. При этом в определённый момент сражения, Воротынский оставил командование в гуляй-городе Хворостинину, а сам совершил незамеченную вылазку с большим полком долом по берегу реки Рожаи и вышел в тыл крымскому войску. Его удар сзади сопроводился одновременным артиллерийским залпом по татарам из гуляй-города и вылазкой Хворостинина с немцами. Не выдержав двойного удара, татары и ногайцы дрогнули и побежали. Многие из них были перебиты при преследовании вплоть до Оки.

Смерть Воротынского

Победа при Молодях распространила славу о Воротынском по всей Руси. После битвы Михаил Иванович владел третью Воротынска, Старым Одоевым, Новосилью, удостоился щедрых пожалований: царь вернул ему родовую вотчину — город Перемышль, конфискованный в 1563 году и включённый в следующем году в опричный удел. Также полководцу был возвращён высший титул «слуги и боярина». Весной 1573 года Воротынский снова был назначен командующим ратью, стоявшей на Оке против крымских татар, однако, служба еще не успела закончиться, как государь наложил на него свою опалу и велел из Серпухова ехать к Москве.

Согласно Разрядным книгам 1475—1605 и 1559—1605 годов Вортотынский был казнён вместе с князем Никитой Одоевским и боярином Михаилом Морозовым. По Боярской книге — «выбыл». Генрих фон Штаден утверждал, что Воротынский был убит вместе с Одоевским.

Бежавший в Литву князь Андрей Курбский писал в своей «Истории о великом князе Московском», что спустя 10 месяцев после Молодинской битвы князь Михаил Воротынский был по доносу холопа обвинён в намерении околдовать царя и подвергнут пытке огнём. Царь якобы лично рвал бороду Воротынскому и подсыпал угли к бокам князя. Измученного пытками Михаила Воротынского отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, по дороге он умер. Следует учитывать, что Курбский находился в острой оппозиции к Ивану Грозному, а также то, что имя Воротынского не упоминается в «Синодике опальных». Достоверных сведений о причинах смерти князя в 1573 году нет. Стоит также отметить, что старший сын князя Иван в год смерти отца был назначен воеводой в Муром.

Достоверно известно, что Михаил Воротынский умер 12 июля 1573 года и был похоронен в городе Кашин. 21 января 1606 года прах князя перезахоронен в церкви Равноапостольного Великого князя Владимира Кирилло-Белозерского монастыря, которая являлась родовой усыпальницей князей Воротынских.

После смерти князя Воротынское княжество было упразднено, а его земли вошли в состав Русского царства.

В 1574 году, на пыточном дворе, Иван Грозный лично допрашивал русского пленника Ермолку, вернувшегося из Крыма, требуя сказать правду, кто из бояр изменяет государю: Василий Умный-Колычев, Борис Тулупов, Иван Мстиславский, Федор Трубецкой, Иван Шуйский, Пронские, Хованские, Шереметевы, Хворостинины, Никита Романов, Борис Серебряный; сначала получил ответ, что про всех перечисленных, а также про Ивана Мстиславского и Михаила Воротынского ни от кого ничего не слышали. После очередного истязания огнем, испытуемый «сознался» и оговорил обоих. В саботаже московской артиллерии, выставленной против крымского хана в 1571 году, были обвинены Иван и Федор Шереметевы.

Оценка

Историк Дмитрий Володихин считает, что качества Воротынского как военачальника заключались не столько в военном таланте, сколько в мужестве, стойкости и опыте. Воротынский не был мастером быстрых маневренных схваток, что показывает его не совсем безупречный послужной список на Береговой службе. Однако, по словам историка, он был честным, умным и бесстрашным человеком, который был чрезвычайно ценным в ситуациях, когда была необходима твёрдость в прямом бою. Его стойкость и решительность в битве при Молодях сыграла спасительную роль для России в 1572 году, благодаря чему он остался в народной памяти.

Семья

Был дважды женат. От первой жены Степаниды имел трех детей: дочь и двух сыновей. Степанида умерла в 1570 году, похоронена в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря в Москве, захоронение сохранилось. Рядом с ней покоится дочь Агриппина. Через год после смерти Степаниды Михаил Иванович, которому было уже около 60 лет, женился на дочери князя Фёдора Татева Елене. Брак продлился недолго, менее двух лет. Детей не было. В мае 1573 года Елена умерла. Воротынский остался вдовцом.

• Иван Михайлович Воротынский (ум. 1627), боярин и воевода
• Дмитрий Михайлович Воротынский (ум. 1584)
• Агриппина Михайловна Воротынская (ум. 1571)

Предки

Воротынский, Михаил Иванович — предки

Лев Романович Новосильский               Фёдор Львович Воротынский                       Михаил Фёдорович Воротынский                             Корибут Ольгердович Северский               Мария Корибутовна Северская                       Анастасия Олеговна Рязанская               Иван Михайлович Воротынский                                   Михаил Иванович Воротынский                                         Захарий Иванович Кошкин               Юрий Захарьевич Кошкин-Захарьин                       Иван Юрьевич Захарьин                             Иван Борисович Тучко-Морозов               Ирина Ивановна Тучкова-Морозова                       Анастасия Ивановна Захарьина                                 </center>

Память

Изображён в числе 109 других выдающихся деятелей русской истории на памятнике «Тысячелетие России», в разделе «Военные люди и герои», рядом с князьями Холмским и Даниилом Щеней.

В 2008 году ему также поставлен памятник работы Владимира Нагорнова в поселке Воротынец Нижегородской области.

Ссылки

• Воротынский М.И.  [www.opentextnn.ru/history/histgeography/?id=4351 Духовная грамота (Перевод и комментарии М.А.Юрищева)]

[ru.rodovid.org/wk/Запись:313129 Воротынский, Михаил Иванович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

• Кобрин В. Б. [vivovoco.astronet.ru/VV/BOOKS/GROZNY/GROZNY_2.HTM#1 Иван Грозный]
• Карамзин Н. М. [www.magister.msk.ru/library/history/karamzin/kar09_04.htm История Государства Российского. Т. 9, гл. 4]
• Соловьев С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv06p4.htm История России с древнейших времен. Т.6, гл. 4]
• Костомаров Н. И. [www.magister.msk.ru/library/history/kostomar/kostom20.htm Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей.]
• Ульянов В. П. [www.tmnlib.ru/resources/abstract/pdf/Ulyanov.pdf Князь М. И. Воротынский — военный деятель России XVI в.] Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Тюмень, 2006
• Усачев А. С. О книгах князей Воротынских в XVI в. // Вестник архивиста. 2012. № 3. С. 17-28. [rodnaya-istoriya.ru/index.php/vspomogatelnie-i-specialnie-istoricheskie-nauki/arxeografiya/o-knigax-knyazeie-vorotinskix-v-xvi-v.html]
• Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 59. СПб., 1887. С. 584—585. Т. 71. СПб., 1892. С. 26, 499—521. Т. 129. СПб., 1910. С. 187—190.
• Каргалов в. В. Полководцы X-XVI вв, Москва, 1989
• Короленков А. В. [100.histrf.ru/commanders/vorotynskiy-mikhail-ivanovich/ Воротынский Михаил Иванович]. Проект РВИО и ВГТРК [100.histrf.ru «100 великих полководцев»]. [www.webcitation.org/6HPo6xVU7 Архивировано из первоисточника 16 июня 2013].
• Юрищев М.А. 500 лет князю М.И.Воротынскому, 440 лет Молодинской битвы: сохранение исторической памяти в наши дни. // Шестые всероссийские краеведческие чтения. Москва - Можайск, 1-2 июня 2012 г. - М.: Издательский центр Краеведение, 2013. - С.475-480.

Отрывок, характеризующий Воротынский, Михаил Иванович

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.