Ворошиловградская операция (1943)

Ворошиловградская операция
Основной конфликт: Великая Отечественная война
Дата	29 января — 18 февраля 1943 года
Место	Ростовская и Ворошиловградская области
Итог	Победа СССР
Противники
СССР Третий рейх
Командующие
Николай Ватутин Эрих фон Манштейн
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Ворошиловградская операция — наступательная операция войск Юго-Западного фронта в Великой Отечественной войне, проведенная 29 января — 18 февраля 1943 года. Также известна под кодовым наименованием операция «Скачок». Целью советского командования являлось освобождение Северного Донбасса.

Начало сражения

Наступление Юго-Западного фронта (командующий Н. Ф. Ватутин) началось 29 января 1943 года практически без оперативной паузы по окончании Острогожско-Россошанской операции. Войска 6-й армии (командующий Ф. М. Харитонов) на 20-километровом участке фронта атаковали правое крыло группы Ланца (298-я и 320-я пехотные, 27-я танковая дивизии, 193-й и 393-й штурмовые батальоны) в направлении Купянска, Сватово, нанося главный удар на Балаклею. Части 15-го стрелкового корпуса перешли в наступление против 298-й пехотной дивизии противника в районе Покровского. Уже в первый день операции противник пытался контратаковать при помощи зенитных и штурмовых орудий, а 106-я стрелковая бригада была вынуждена вести трёхчасовой оборонительный бой. Отбив контратаку, 15-й стрелковый корпус продолжил наступление. 350-я стрелковая дивизия атаковала позиции 298-й пехотной дивизии противника по реке Красная севернее Сватово, а 267-я стрелковая дивизия обрушилась на узел обороны противника, собственно, в Сватово, но была остановлена у этого узла обороны немецкой 320-й пехотной дивизией, оказавшей наиболее упорное сопротивление.

Соседняя 1-я гвардейская армия (командующий В. И. Кузнецов) действовала на участке фронта шириной 130 км. Противник, отступавший перед армией, с 25 — 26 января приостановил отход, начав подготовку рубежа по реке Северский Донец. Перед правофланговым 4-м гвардейским стрелковым корпусом было сосредоточено до 100 танков. Группировка в составе 35-й, 57-й гвардейских и 195-й стрелковых дивизий при поддержке группы Попова (3-й, 10-й и 18-й танковые корпуса) предприняла попытку форсирования реки Красная в районе Кременного, Кабаньего, но была встречена артогнём противника. Основным противником гвардейцев была 19-я танковая дивизия вермахта, танки и мотопехота которой занимали оборону от Кабаньего до Лисичанска, и дважды контратаковали порядки 4-го гвардейского стрелкового корпуса. Действовавшие в полосе 4-го и 6-го гвардейских стрелковых корпусов 195-я стрелковая дивизия (2-го формирования) и подвижная группа Попова обрушились на Кременное. Советское наступление было встречено яростными контратаками при поддержке штурмовых орудий, что вынудило командарма Кузнецова распорядиться ввести в бой группу Попова в полном составе без разделения на эшелоны (то есть подключить к наступлению 4-й гвардейский танковый корпус, увеличив количество танков в подвижной группе до 180).

Слабым местом группы Фреттер-Пико оказался левый фланг 19-й танковой дивизии в районе Кабаньего, и под давлением гвардейцев противник начал отход на запад. Таким образом, первый день операции обозначил ожесточённый, частично — затяжной характер боёв за Донбасс, который впоследствии внесёт свои коррективы в планы командования фронтом. Более того, противник начал переброску из-под Ростова танковых частей, которые не утратили боеспособность — 3-й и 7-й танковых дивизий, начавших занимать к 30 января позиции, соответственно, в районе Славянска и восточнее. Правый, обрывистый берег реки Северский Донец давал надежду на длительную оборону по данному рубежу.

В это время 106-я стрелковая бригада 6-й армии вела бои за узел сопротивления в Софиевке, а 172-я стрелковая дивизия со 115-й танковой бригадой — за станцию Кисловка, что на железнодорожной линии Купянск — Сватово — Лисичанск. Потерпев неудачу в лобовом штурме города Сватово, части 350-й стрелковой дивизии начали обход узла сопротивления, атаковав село Стельмаховка западнее Сватово. В полосе 1-й гвардейской армии 35-я и 57-я гвардейские стрелковые дивизии переправились через реку Красная, продолжили наступление в направлении Красного Лимана. К вечеру 30 января части 35-й гвардейской и 195-й стрелковых дивизий, 11-й танковой бригады и 102-го гвардейского стрелкового полка атаковали узел сопротивления в Красном Лимане с севера, а части 57-й гвардейской стрелковой дивизии и 10-го танкового корпуса вышли к реке Северский Донец восточнее города. Тяжелые бои в районе Кременного, где были задействованы основные силы группы Попова, продолжались. Части 4-го гвардейского стрелкового корпуса атаковали правое крыло 19-й танковой дивизии противника в направлении Лисичанска.

Относительно успешным в наступлении советских войск был день 31 января. После неудачного первого штурма Софиевки 106-я стрелковая бригада начала обход узла обороны противника с юга. Соседняя 172-я стрелковая дивизия прорвала оборону 298-й пехотной дивизии вермахта в районе Кисловки, и совместно с 350-й стрелковой дивизией наступала с высоким темпом, усугубляя кризис в полосе 298-й и 320-й пехотных дивизий противника. 267-я стрелковая дивизия заняла Сватово, и оказавшая упорное сопротивление в этом районе 320-я пехотная дивизия начала отход на запад. Действовавшая левее 6-й армии 1-я гвардейская армия силой 195-й стрелковой дивизии и 4-го гвардейского танкового корпуса взяла Кременное, продвигаясь к Красному Лиману. Остатки 19-й танковой дивизии противника отступили в направлении Лисичанска. Подводя итог трёхдневных боёв начального периода сражения, следует констатировать успехи советских войск, взятие ими Сватово и Кременной, воспретившее движение немецких эшелонов по железной дороге Купянск — Сватово — Лисичанск.

Первый день февраля был ознаменован значительными успехами войск 1-й гвардейской армии и группы Попова, которые начали форсирование реки Северский Донец. Лёд, сковавший реку, в некоторых местах не выдерживал вес танков. Первый танк, вышедший на лёд, ушёл под воду. Пришлось в нескольких местах налаживать переправы через реку. 35-я гвардейская стрелковая дивизия перерезала железную дорогу Изюм — Славянск западнее Красного Лимана и перешла Северский Донец, выдвинувшись в направлении крупного узла сопротивления в Барвенково. Авангарды соседней 267-й стрелковой дивизии 6-й армии устремились в направлении «задней двери Донбасса» — Изюма. Их темп наступления превышал темпы отхода частей противостоящей 320-й пехотной дивизии вермахта. Части 57-й гвардейской и 195-й стрелковых дивизий также обходили Красный Лиман с запада. Форсировав Северский Донец, стрелки захватили плацдарм на её правом берегу в районе Маяков, выходя на узел обороны в Славянске.

Основные же бои в этот день гремели восточнее Красного Лимана и северо-восточнее Славянска. После взятия 195-й стрелковой дивизией Кременного 4-й гвардейский танковый корпус форсировал Северский Донец, захватил плацдарм напротив села Ямполь, занял села Закотное, Ново-Платоновка, Кривая Лука, направляя удары на Краматорск, и частично на Артёмовск. Совместно с 38-й гвардейской стрелковой дивизией танкисты атаковали прибывшие к реке авангарды немецкой 7-й танковой дивизии восточнее Славянска, начав обход мощного узла обороны вермахта. Авангард 4-го гвардейского танкового корпуса — 14-я гвардейская танковая бригада — атаковала части 30-го армейского корпуса противника в районе Ямы. Сосед слева, 10-й танковый корпус, при поддержке 52-й стрелковой дивизии продолжал форсирование Северского Донца. Группа из 183-й, 186-й танковых, 11-й мотострелковой бригад, истребительно-противотанкового полка и управления корпуса с помощью лёгких танков форсировала реку, захватив село Серебрянка. Однако дальнейшее продвижение этой группы было остановлено авангардом 3-й танковой дивизии противника. Группа из 52-й стрелковой дивизии и 178-й танковой бригады была занята строительством переправы для танков КВ. Части 41-й гвардейской стрелковой дивизии и 18-го танкового корпуса начали наступление на Лисичанск, район которого обороняли 19-я и 27-я танковые дивизии противника. Связь 3-й, 7-й и 19-й танковых дивизий вермахта от Лисичанска до Славянска ещё держалась, однако в стык 7-й и 3-й танковых дивизий уже устремили свои удары 38-я гвардейская стрелковая дивизия и 4-й гвардейский танковый корпус.

2 февраля 1943 года сосед Юго-Западного фронта справа — Воронежский фронт (командующий Ф. И. Голиков) — начал операцию по освобождению района Харькова под кодовым наименованием «Звезда», атаковав силами 3-й танковой армии (командующий П. С. Рыбалко) левый фланг 298-й пехотной дивизии противника. На правый фланг группы Ланца продолжала атаки 6-я армия Юго-Западного фронта, войска которой заняли Покровское и Нижнюю Дуванку. Атаковав стык между 298-й и 320-й пехотными дивизиями вермахта, 172-я стрелковая дивизия из района Кисловки авангардами подошла к реке Оскол. Против немецкой 298-й пехотной дивизии также действовал 6-й гвардейский кавалерийский корпус. 350-я стрелковая дивизия также вышла к реке Оскол, овладев северной частью Купянска. Арьергардные части 320-й пехотной дивизии противника были окружены 172-й стрелковой дивизией и 106-й стрелковой бригадой в районе Кисловки, Стельмаховки. Не выдержав натиска, части немецких 298-й и 320-й пехотных дивизий начали отступление: первая — на Купянск, Чугуев, а вторая — на Изюм. Основные силы 320-й пехотной дивизии в ходе отступления были раздроблены и обойдены наступающими.

Войска 1-й гвардейской армии вели бои за Славянск и Лисичанск. Первой на северо-восточную окраину Славянска ворвалась 195-я стрелковая дивизия, и вскоре к городу с севера подошла 57-я гвардейская стрелковая дивизия, вступив в бой с 7-й танковой дивизией противника. 4-й гвардейский танковый корпус поддерживал атаки 38-й гвардейской стрелковой дивизии восточнее Славянска, по-прежнему нацеливаясь на Краматорск. Шоссе и железная дорога Краматорск — Славянск были перерезаны советскими танкистами. Закончив сооружение переправы грузоподъёмностью 60 т, 10-й танковый корпус с 52-й стрелковой дивизией переправился через Северский Донец и развернул наступление вдоль реки Бахмут, ведя бои с 3-й, частично — с 7-й танковыми дивизиями противника. Авангард 178-й танковой бригады занял станцию Соль на подступах к Артёмовску, где был остановлен 3-й танковой дивизией вермахта.

В краматорском направлении также наступала 44-я гвардейская стрелковая дивизия из района Лисичанска, ведя бои с 335-й пехотной дивизией противника и перейдя Северский Донец южнее города. Пыталась форсировать реку и навести переправы на правый берег в районе Лисичанска и 78-я гвардейская стрелковая дивизия, но части немецкой 19-й танковой дивизии оказали здесь упорное сопротивление. 41-я гвардейская стрелковая дивизия атаковала противника в Рубежном. Части 19-й танковой дивизии, не ожидая уплотнения кольца окружения силами советских 10-го и 18-го танковых корпусов со стрелковыми частями, начали прорываться из Лисичанска в направлении Серебрянки, Ямы, осложняя обстановку в тылу 10-го танкового корпуса.

В ночь на 3 февраля войска 3-го танкового корпуса форсировали Северский Донец и овладели селами Голая Долина, Черкасское, Богородичное, обходя Славянск с запада и выходя на подступы к Краматорску. Однако медленный темп наступления корпуса давал фору противнику в виде выигранного времени. 57-я гвардейская стрелковая дивизия предприняла попытку лобовой атаки на Славянск, но контратакой силами 7-й танковой дивизии противника стрелки были оттеснены на исходные позиции. Атаки 195-й стрелковой дивизии к успеху в секторе Славянска также не привели, но благодаря им на подступы к Краматорску смог выйти практически незамеченным 4-й гвардейский танковый корпус. Все боеготовые танки корпуса были переданы в авангардную 14-ю гвардейскую танковую бригаду. Сосед 1-й гвардейской армии справа, 6-я армия, завершила форсирование реки Оскол, отбив у 298-й пехотной дивизии противника город Купянск, и устремилась в направлении Изюма, Балаклеи на реку Северский Донец. Глубоко в тылу противника, между Лозовой и Барвенково, оборону занимала 333-я пехотная дивизия, переброшенная накануне из Западной Европы. Уже в тылу 4-го гвардейского стрелкового корпуса закончилась операция по зачистке Красного Лимана от противника.

Куда более драматично разворачивались события на артёмовском направлении. Серебрянку атаковали части 7-й и 19-й танковых дивизий противника. 3-я танковая дивизия вермахта, уничтожив авангарды 178-й танковой бригады юго-западнее станции Соль, атаковала основные части бригады в направлении Сакко-и-Ванцетти. Попытка 52-й стрелковой дивизии прорваться в стык 3-й и 19-й танковых дивизий противника провалилась в связи с контратаками его 19-й и 27-й танковых дивизий со стороны Лисичанска. Наступление на Лисичанск вёл 18-й танковый корпус: совместно с 41-й гвардейской стрелковой дивизией он освободил города Рубежное, Пролетарск, перейдя по льду Северский Донец к северу от Лисичанска. Совместно с подразделениями 6-го гвардейского стрелкового корпуса 18-й танковый корпус захватил ряд плацдармов на правом берегу Северского Донца с восточной стороны Лисичанска, наведя переправы с левого берега. Основными противниками 6-го гвардейского стрелкового и 18-го танкового корпусов оставались 19-я, 27-я танковые дивизии и части 30-го армейского корпуса вермахта.

Подводя итог боёв в течение первой недели операции «Скачок» на правом крыле Юго-Западного фронта, следует отметить существенное отклонение развития операции от плана. Несмотря на прорыв первой (по реке Красная) и второй (по реке Северский Донец) линий обороны противника, взятие мощных узлов обороны в Сватово, Кременном, Купянске, Красном Лимане, окружение частей 320-й пехотной и 19-й танковой дивизий вермахта, части 1-й гвардейской армии наткнулись на оборону противника в районе Славянска, Артёмовска и Лисичанска, и уже не могли к 5 февраля выйти в район Сталино, Мариуполя. Большие потери 10-го танкового корпуса и его бои в полуокружении в районе станции Соль, где была практически выведена из строя 178-я танковая бригада, переход к обороне в районе Славянска, Артёмовска, безусловно, ещё не означал крах операции в целом и срыв наступления на Сталино. Однако стало ясно, что быстрого захвата Донбасса не будет, и для уничтожения или охвата донбасской группировки противника потребуются значительные резервы. Собственно, это были первые тревожные сигналы, которые командованием фронта попросту игнорировались. В качестве меры парирования кризиса в районе Артёмовска было предложено наступление на Сталино через Краматорск, Константиновку силами 4-го гвардейского и 3-го танковых корпусов группы Попова.

Между молотом и наковальней

3 февраля 1943 года 6-я армия Юго-Западного фронта заняла села Двуречное, Боровое и вела бои за станцию Купянск-Узловой. Части 298-й и 320-й пехотных дивизий вермахта были полностью окружены в треугольнике Купянск — Изюм — Балаклея. 320-я пехотная дивизия Г. Постеля получила приказ прорываться из окружения в направлении Андреевки. Передовые части 6-й армии вышли к реке Северский Донец. Тем временем, 4 февраля, войска 1-й гвардейской армии вели оборонительные и сдерживающие бои в районе Славянска, где 195-я стрелковая дивизия начала сдавать свои позиции 57-й гвардейской стрелковой дивизии для последующего марша в направлении правого фланга армии. Однако переброска не состоялась: войска 1-й танковой армии противника (11-я танковая дивизия, прибывающая из сектора нижнего течения Северского Донца, и часть 333-й пехотной дивизии) заняли позиции в районе Константиновки для контроля сектора южнее Краматорска, Артёмовска, угрожая возможными активными действиями 4-му гвардейскому стрелковому корпусу. 6-й гвардейский стрелковый корпус (41-я, 44-я 78-я гвардейские стрелковые дивизии) при поддержке 18-го танкового корпуса продолжали наступление на позиции противника вдоль правого берега Северского Донца в районе Лисичанска.

В этот день фокус внимания как советского, так и немецкого командования сместился в сектор Краматорска, куда выходили части 4-го гвардейского (П. П. Полубояров) и 3-го (М. Д. Синенко) танковых корпусов группы Попова с целью окружения и последующей блокады немецкого гарнизона города Славянск. С 4 по 6 февраля сюда были переброшены главные части 7-й танковой дивизии противника, усиленные несколькими полицейскими батальонами. На первые роли в проведении наступательной операции фронта выходит 4-й гвардейский танковый корпус. Потерпев неудачу с прорывом 10-го танкового корпуса на Сталино через Артёмовск, командование фронта не теряло надежды прорваться к сердцу Донбасса. Для выполнения данной миссии ранним утром 4 февраля авангардная 14-я гвардейская танковая бригада В. И. Шибанкова 4-го гвардейского танкового корпуса атаковала гарнизон Краматорска с северо-восточной окраины, быстро занимая всё новые и новые кварталы. Однако, к вечеру противник понял, что в город прорвалась сравнительно небольшая группировка советских танкистов, и контратаковал бригаду Шибанкова в районе Старого города и железнодорожной станции. Корпус Полубоярова перешёл к обороне, испытывая недостаток в горючем и боеприпасах.

Успех в овладении Краматорском зависел от быстроты подхода к городу частей 3-го танкового корпуса, который с началом операции получил задачу войти в прорыв в полосе 6-й армии, развивая наступление в краматорском направлении. Сравнительно медленный темп наступления корпуса, практически — за спиной пехоты, вызвал жёсткую критику со стороны командующего фронтовой подвижной группой М. М. Попова с требованием дальнейших решительных действий. 4 февраля корпус Синенко совместно с 57-й гвардейской стрелковой дивизией вёл бои на окраине Славянска, выходя основными силами к Краматорску. Передовые части корпуса Синенко группой из 25 танков вошли в Краматорск 5 февраля, решив проблему корпуса Полубоярова с горючим и боеприпасами, восстановив его позиции в Краматорске. Численность группировки советских танкистов в городе увеличилась до 60 танков. Относительно удачным был этот день для 41-й и 78-й гвардейских стрелковых дивизий, которые при содействии 18-го танкового корпуса (Б. С. Бахаров) значительно улучшили свои позиции в районе Лисичанска.

Части соседней 6-й армии вели успешные наступательные бои: 172-я стрелковая дивизия заняла Балаклею, 6-я стрелковая дивизия обрушилась на окружённую немецкую 320-ю пехотную дивизию между Балаклеей и Изюмом, начав её уничтожение. Левофланговые 267-я стрелковая дивизия и 106-я стрелковая бригада ударили на Изюм, и, овладев городом, оказали содействие в уничтожении 320-й пехотной дивизии противника. Несмотря на неудачи в полосе 1-й гвардейской армии, обстановка на Юго-Западном фронте складывалась по-прежнему в пользу Красной армии. Всё же, к 6 февраля в полосе армии Кузнецова противник закончил переброску основных сил 3-й танковой дивизии из-под Ростова и 11-й танковой дивизии с Нижнего Донца в район Артёмовска, Константиновки. В Славянске продолжала обороняться 7-я танковая дивизия вермахта.

6 февраля группа Попова повторяет попытку «трёхдневной давности» — наносит новый удар в направлении Сталино, на сей раз — из района Краматорска. Силами группы из 4-го гвардейского и 3-го танковых корпусов противник был отброшен в направлении Дружковки на расстояние до 10 км. Передовые отряды наступающих завязали бои в районе Дружковки (Сурово), Кондратьевки, Константиновки (Новосёловка). Авангард 3-го танкового корпуса, 50-й танковый батальон, 50-я танковая бригада, занял Кондратьевку, однако под давлением 11-й танковой дивизии противника (в советских источниках — «суровско-новосёловская группировка»), перешедшей в наступление из Константиновки, начал отход к Сурово. На остальных участках фронта 1-й гвардейской армии также было неспокойно: в районе Славянска и восточнее наблюдались встречные атаки 4-го гвардейского стрелкового корпуса с советской, и 7-й, совместно с частью 3-й танковой дивизии (35 танков) — с немецкой стороны. Окружённые пытались сбросить пехоту 1-й гвардейской армии в Северский Донец. Успешно развивались события в полосе 35-й гвардейской стрелковой дивизии: к 22:00 5 февраля дивизия Кулагина завязала уличные бои в Барвенково, освободив город к утру 6 февраля.

В связи с новым контрударом из Краматорска в сталинском направлении и концентрацией сил для наступления в новом районе, командование фронтом решает отступить от станции Соль в районе Артёмовска к Фёдоровке, так как дальнейшее пребывание на ней частей 10-го танкового корпуса (В. Г. Бурков) могло привести к катастрофическим потерям в последнем. Разбитая в боях за станцию 178-я танковая бригада передала оставшиеся на ходу танки в 183-ю танковую бригаду. Куда более успешными для красноармейцев были бои в районе Лисичанска: 44-я гвардейская стрелковая дивизия при поддержке 18-го танкового корпуса атаковала 19-ю танковую дивизию противника в городе. Учитывая возможность скорого сжатия кольца окружения вокруг Лисичанска, большая часть 19-й и части 27-й танковых дивизий противника, ориентируясь в условиях снежной бури по компасу, покинули Лисичанск, выйдя в расположение немецкой 3-й танковой дивизии. Арьергард лисичанского гарнизона оборонялся в городе ещё три дня. Ухудшилась ситуация в районе Барвенково и севернее: между правофланговой 35-й стрелковой дивизией 1-й гвардейской армии и 267-й стрелковой дивизией 6-й армии связь если и наблюдалась, то только телефонная. Последняя дивизия заняла позиции в районе восточнее и северо-восточнее Балаклеи.

7 февраля 6-я армия заняла Петровское, Савинцы, Чепель, Грушеваху, Червоный Шахтёр, продолжая наступать на Андреевку силой 6-й, 172-й стрелковых дивизий и 106-й стрелковой бригады. 267-я стрелковая дивизия производила зачистку района восточнее Балаклеи. Юго-восточнее Краматорска гремели тяжёлые бои: в районе Сурово противник, продолжая наступление, оттеснил 4-й гвардейский и 3-й танковые корпуса к Краматорску. Однако к этому времени в город вошли основные силы 3-го танкового корпуса с пехотой в виде 7-й отдельной лыжно-стрелковой бригады. Попытки противника взять Краматорск силой 11-й танковой дивизии провалились. На артёмовском направлении части 3-й и 11-й танковых дивизий противника были отброшены на расстояние до 20 км от Краматорска. Бои проходили в условиях полного господства авиации противника в воздухе; советская авиация, несмотря на настойчивые вызовы, к месту значимых боёв не перебрасывалась. До конца февраля бои за Краматорск не прекращались.

8 — 9 февраля противник неоднократно переходил в контратаки на славянском и артёмовском направлениях. Шла разгрузка воинских эшелонов между Лозовой и Барвенково, и в Красноармейском. 8 февраля атаки танков и пехоты противника на Краматорск возобновились: сначала с юга силой 11-й танковой дивизии, а затем — с севера и востока силами 7-й и 3-й танковых дивизий. Завязались тяжёлые бои в районе Красногорки, Соцгорода, НКМЗ, Шабельковки, Ясной Поляны, Меловой горы. Авиация фронта, частично поддерживая наземные бои в Северном Донбассе, совершила налёт на аэродром противника в Сталино. В полосе 6-й армии соединения последней вели наступательные бои, уходя далеко вперёд. Была закончена зачистка от блокированных частей 320-й пехотной дивизии противника в районе Балаклеи. 106-я стрелковая бригада заняла Андреевку, а 172-я стрелковая дивизия наступала на Змиев. Передовые отряды 6-й армии перерезали железную дорогу Харьков — Лозовая в районе Краснопавловки.

День 9 февраля также отмечен атаками стрелков 1-й гвардейской армии на Славянск. На Краматорск, напротив, посыпались атаки немецких 7-й и 11-й танковых дивизий с северо-запада и юго-востока с целью соединения славянской и сурово-новосёловской группировок противника, и деблокирования Славянска. Но ни одно из этих мероприятий к ощутимому успеху не привело. Куда более результативными были атаки 3-й танковой дивизии вермахта в краматорском направлении из района Артёмовска, но закончить данную операцию противнику не удалось. На фланге 3-й танковой дивизии вермахта части 44-й гвардейской стрелковой дивизии сбили с позиций части 19-й танковой дивизии из района юго-западнее Лисичанска, и фронт сместился на 10 км к югу от города. Части 41-й гвардейской стрелковой дивизии и 18-го танкового корпуса перебрасывались из района Лисичанска в направлении Славянска. А вот противник в этот день осуществил роковую для себя перегруппировку. Дивизия СС «Викинг», удерживающая позиции в районе Сергеевки западнее Краматорска, передавала их 333-й пехотной дивизии, а сама выдвигалась в район южнее Красноармейского.

Впоследствии, командующий группой немецких армий «Юг» Э. Манштейн в мемуарах запишет, что посчитал заснеженные балки системы рек Самара и Казённый Торец в треугольнике Барвенково — Краматорск — Красноармейское непреодолимым препятствием для советских танков и мотопехоты. Фактически, было допущено оголение фланга 333-й пехотной дивизии, основные силы которой держали оборону юго-восточнее Лозовой. Точнее, фланг и без того растянутой дивизии был дополнительно удлинён на 20-25 км, и надёжного прикрытия от группы Попова в районе Краматорска не было, если не считать природных преград. Этим обстоятельством не замедлили воспользоваться Н. Ф. Ватутин и М. М. Попов, направив поредевший в боях за Кременное, Краматорск 4-й гвардейский танковый корпус Полубоярова в Красноармейское. Приказ на выдвижение Полубояров получил днём 10 февраля, уже к вечеру сдал позиции в Краматорске 3-му танковому корпусу и начал переправлять танки через Казённый Торец между Краматорском и Красноторкой.

Командование фронтом не смущало отступление 10-го танкового корпуса из-под Артёмовска на подступы к Краматорску, а также поредевший состав корпуса Полубоярова, в котором к моменту начала выдвижения насчитывалось всего 37 танков. Отсутствие фронта между Барвенково и Дружковкой, а также успешные действия 6-й армии, 6-я, 172-я и 269-я стрелковые дивизии которой уже перешли Северский Донец в районе Андреевки, способствовали манёвренным действиям танкистов, и давали надежду на выход из позиционного тупика в полосе 1-й гвардейской армии. Тем временем, кризис в полосе 333-й пехотной дивизии вермахта продолжал обостряться. 9 февраля передовой отряд 35-й гвардейской стрелковой дивизии достиг узла железных дорог в Лозовой, и взорвал железнодорожное полотно на всех направлениях из города Лозовая. 10 февраля части дивизии Кулагина ворвались на северную окраину города. Блокированный гарнизон, несмотря на упорную оборону, был вынужден сдавать Лозовую. 11 февраля город был в руках армии Кузнецова; связь между харьковской и донбасской группировками противника оказалась нарушенной. Лишь решительные, порою — нестандартные меры с немецкой стороны могли позволить последней удержать ситуацию между Доном и Днепром под контролем.

Действия на левом фланге фронта

Войска 3-й гвардейской армии (командующий Д. Д. Лелюшенко) перешли в наступление на ворошиловградском направлении 30 января 1943 года. Сосед слева, 5-я танковая армия, также наступала от рубежа по реке Северский Донец южнее Каменска. 2-й гвардейский танковый корпус (командующий В. М. Баданов) и 59-я гвардейская стрелковая дивизия форсировали реку Северский Донец, прорвали оборону противника по правому берегу реки и вышли к Ново-Светловке, обрушившись на первый рубеж обороны Ворошиловградского узла сопротивления вермахта. Это был наиболее мощный узел сопротивления, который Красная армия атаковала в данной операции, включавший в себя три оборонительные линии. Первая линия обороны шла по рубежу Подгорное, Огульчанский, Лысый, Бело-Скелеватый, Нижний и Верхний Габун, Орловка, Самсонов. Вторая линия проходила по рубежу реки Луганчик, а третья — по окраинам Ворошиловграда. Сам город был подготовлен для упорной и длительной обороны и уличных боёв. Поэтому основные силы 3-й гвардейской армии практически сразу оказались втянутыми в тяжелые позиционные бои на дальних подступах к Ворошиловграду. 31 января подвижное соединение армии, 8-й кавалерийский корпус (М. Д. Борисов), получило приказ командарма наступать на Ворошиловград. Изначально корпус нацеливали на Ясный, но командование вскоре откорректировало свои планы.

3 февраля 3-я гвардейская армия вела бои на фронте Подгорное, Лысый, Ново-Анновка, Красное, Поповка, Самсонов, Малый Суходол, Поповка-восточная, и далее — по берегу реки Северский Донец до Калитвенской. Таким образом, подойдя к Ворошиловграду, армия Лелюшенко наткнулась на упорную оборону 6-й, 7-й танковых, 335-й пехотной дивизий противника, а также дивизии СС «Райх». На рубежах обороны было сосредоточено до 3 тысяч огневых единиц; город прикрывала система минных и инженерных заграждений. Командарм поставил наступательные задачи всем соединениям и подразделениям. 59-я гвардейская стрелковая дивизия перебрасывалась в район Болотенного для нанесения флангового удара. Бело-Скелеватый и Орловка были захвачены 2-м танковым корпусом (командующий А. Ф. Попов), в результате чего была пробита брешь в линии обороны противника шириной до 5 км между Лысым и Бело-Скелеватым. На фронте от Ново-Киевки до района восточнее Лысого действовали части 59-й гвардейской стрелковой дивизии, 2-го гвардейского танкового корпуса, 14-й и 61-й гвардейских стрелковых дивизий, 14-го стрелкового корпуса, 169-й танковой бригады, 1-го гвардейского механизированного корпуса и группы Пушкина.

Атакой в ночь на 5 февраля 279-я стрелковая дивизия совместно со 2-м гвардейским танковым корпусом перешли в наступление от рубежа Лысый, Бело-Скелеватый, прорвав оборону противника. К 4:00 279-я стрелковая дивизия овладела Ново-Анновкой, расширив брешь в построении противника до 8 км. К исходу дня дивизия совместно со 2-м гвардейским танковым корпусом овладела Гусиновкой, Павловкой, Комиссаровкой, выдвинувшись вечером на Ворошиловград. 59-я гвардейская стрелковая дивизия после 45-минутной артподготовки и авиаудара в 8:00 перешла в наступление на Николаевку, Суходол. Прикрывающими частями дивизия совершает несколько безуспешных атак на Подгорное, Хрящёвку. Тем временем, осознав угрозу, противник перешёл в наступление на Огульчанский, Липовый, Ворошилов, Большой Суходол. К вечеру в руках противника вновь оказался Ворошилов, его передовые отряды были замечены у Суходола. Такие действия создавали угрозу 279-й стрелковой дивизии, которая вырвалась далеко вперёд, устремившись к Ворошиловграду.

6 февраля противник предпринял контратаку на Орловку, которая была отбита. В связи с контратаками противника 2-й гвардейский танковый корпус не смог прорваться вместе с 279-й стрелковой дивизией к Ворошиловграду, будучи задержанным на рубеже реки Луганчик. 61-я гвардейская стрелковая дивизия отражала атаки противника в районе Орловки. К 12:00 279-я стрелковая дивизия, сбив с позиций прикрывающие Ворошиловград части противника, вышла к юго-восточной окраине города, заняв часть аэродрома. Левофланговые части дивизии заняли Роззалиновку, Петровку, Васильевку. Во второй половине дня противник предпринял несколько контратак во фланг 279-й стрелковой дивизии из юго-восточной окраины Ворошиловграда и Знаменки, и дивизия перешла к обороне. 59-я гвардейская стрелковая дивизия заняла Суходол, Подгорное, Хрящёвку, и преследуя противника вышла к реке Луганчик. К исходу дня была прорвана оборона противника в направлении Николаевки, но быстрого наступления, как и у 279-й стрелковой дивизии, не получилось. 243-я стрелковая дивизия овладела Огульчанским, и на исходе дня завязала бои за Ворошиловку, Валеевку, Ново-Светловку на рубеже реки Луганчик.

7 февраля 279-я стрелковая дивизия овладела Острой Могилой в районе Ворошиловграда, продолжая совместно со 2-м танковым корпусом бои на южной окраине города, и отражая непрерывные контратаки противника. Тем временем, дивизия СС «Райх» повела наступление на Орловку при 40 танках. Противнику вновь удалось овладеть Орловкой, Бело-Скелеватым, Верхним и Нижним Габуном. Ширина коридора, по которому происходило сообщение 279-й стрелковой дивизии с тылом, уменьшилась до 3 км. В связи с частыми контратаками противника 2-й гвардейский танковый корпус задержался на рубеже реки Луганчик, поэтому было решено направить на помощь 279-й стрелковой дивизии в район Ворошиловграда 8-й кавалерийский корпус. 59-я гвардейская стрелковая дивизия после напряжённого боя заняла Бурчак-Николаевку. Группа Монахова (60-я и 203-я стрелковые дивизии) после безуспешных боёв за Каменск сдала свои позиции 5-й танковой армии, сосредоточившись в районе Малого Суходола.

8-й кавалерийский корпус в составе 21-й, 55-й и 112-й кавалерийских дивизий находился в непрерывных боях с 19 ноября 1942 года. К моменту начала выдвижения в район Ворошиловграда укомплектованность корпуса бойцами составляла 45 % от уставной, лошадьми — 35 %, артиллерией и пулемётами — 30-40 %, автоматами — 25-40 %. Командование армии накануне придало корпусу один артполк ПВО, гвардейский мотодивизион и одну батарею истребительно-противотанкового полка. Выступив из Давидо-Никольского для выполнения боевой задачи, кавалерийский корпус занял Нижний Габун. Попытка провести корпус в узкий коридор между Лысым и Бело-Скелеватым целиком не удалась, и конники были втянуты в затяжные бои за расширение коридора. Противостоящие 8-му кавалерийскому корпусу 304-я пехотная дивизия и дивизия СС «Райх» при 57 танках отбили несколько спешенных атак кавалеристов, продолжая удерживать узлы обороны. Кавалерия не была поддержана ни танками, ни авиацией; самолёты противника безнаказанно бомбили порядки кавалерийского корпуса, нанеся ему значительные потери. К концу дня бой результатов не дал.

8 февраля командарм Лелюшенко приказал прекратить бои за расширение коридора, и выводить 8-й кавалерийский корпус на коммуникации противника поэшелонно. Так, 112-я кавалерийская дивизия обошла Бело-Скелеватый с севера, выступив по маршруту Ново-Анновка — Васильевка. Выходя в прорыв небольшими группами, к исходу 9 февраля кавалерийский корпус сосредоточился в районе совхоза им. Тельмана к югу от Ворошиловграда. 59-я гвардейская стрелковая дивизия овладела Николаевкой, Лобачёво, выйдя на подступы к Ворошиловграду с востока. Всё было готово для лобового штурма Ворошиловграда силами 59-й гвардейской, 279-й стрелковых дивизий и 8-го кавалерийского корпуса совместно со 2-м танковым корпусом. 2-й гвардейский танковый корпус, который изначально приказом командарма привлекался к штурму Ворошиловграда, продолжал вести затяжные бои за Ново-Светловку, Лысый, Бело-Скелеватый.

Командир 8-го кавалерийского корпуса в ночь на 10 февраля приказал кавалерийским дивизиям наступать на Ворошиловград. 21-я кавалерийская дивизия совместно с 279-й стрелковой дивизией начали наступление на юго-западную окраину Ворошиловграда. Группа конников ворвалась в город, но в результате 21-я кавалерийская дивизия оказалась втянутой в тяжёлые уличные бои и оторванной от основных сил корпуса. 112-я кавалерийская дивизия повела наступление на совхоз Давыдовка, но атаки конников были отражены силой двух полков противника при 3 танках. К вечеру 112-я кавалерийская дивизия была оттеснена на рубеж высот в 1 км северо-западнее Васильевки, отражая атаки противника. 55-я кавалерийская дивизия начала обход совхоза Давыдовка с севера, но запоздалый манёвр результатов не дал. Частям 59-й гвардейской стрелковой дивизии после шестидневных упорных боёв в районе Николаевки, Суходола удалось прорваться к Ворошиловграду и выйти на его восточную окраину, но дальнейшее продвижение дивизии было остановлено. Таким образом, лобовой штурм Ворошиловграда лишь несколько улучшил позиции наступающей 3-й гвардейской армии в районе города.

Потерпев неудачу в первом штурме Ворошиловграда, командование армии решило поменять тактику. Не прекращая атак на город с востока и юга, было решено обойти узел сопротивления с севера, а в глубокий тыл противника направить 8-й кавалерийский корпус. Приказ о перегруппировке и выдвижении в район Дебальцево корпус Борисова получил вечером 10 февраля. Согласно приказу, корпус должен был вывести из строя железнодорожный узел, а также перерезать железные дороги Ворошиловск — Дебальцево, Штеровка — Дебальцево, Чистяково — Дебальцево. Для охвата района Ворошиловграда требовалась смена 58-й гвардейской стрелковой дивизии 1-й гвардейской армии, действовавшей на широком фронте (70 км) к северу и северо-западу от Ворошиловграда, и не могущей вести наступательные действия. Итак, прослеживается общая тенденция в развитии ситуации на обеих крыльях Юго-Западного фронта: перегруппировка войск и рейды подвижных частей (группы Попова на правом крыле и 8-го кавалерийского корпуса — на левом) в глубокий тыл противника. Ход боевых действий переходил на качественно новый уровень.

Бросок в Западный Донбасс

Приказ Н. Ф. Ватутина от 10 февраля 1943 года ознаменовал качественно новый уровень развития операции. Если предыдущие две недели войска 1-й (командующий В. И. Кузнецов) и 3-й (командующий Д. Д. Лелюшенко) гвардейских армий пытались атаковать противника в лоб, то отныне большое внимание уделяется обходу войск противника с удержанием коммуникаций в его глубоком тылу. Лобовые атаки на Ворошиловград, Артёмовск, Славянск, а также попытки развивать наступление на Сталино из района Краматорска к успеху не привели, и дальнейшее их повторение обусловило бы высокие, зачастую — неоправданные потери в советских войсках. Ослабленные в ожесточённых боях за узлы сопротивления вермахта войска двух советских армий не могли с прежним темпом наступать на Сталино, хотя данный приказ командование Юго-Западным фронтом отменять не собиралось. Планы были скорректированы, исходя из соображений, указанных выше, но не отменены. Фактически новая задача была поставлена 6-й армии (командующий Ф. М. Харитонов): кроме удержания стыка с Воронежским фронтом (командующий Ф. И. Голиков), армия должна была овладеть переправами через Днепр на широком участке от Кременчуга до Запорожья. Для осуществления данного манёвра требовалось усиление 6-й армии фронтовыми и армейскими резервами, а также переброска высвободившихся дивизий на правый фланг.

Начиная охват Донбасской группировки противника, войска 6-й армии 11 февраля заняли станцию Беляевка, облегчая 35-й гвардейской стрелковой дивизии 1-й гвардейской армии задачу овладения узлом железных дорог в Лозовой. Левофланговые части 35-й гвардейской стрелковой дивизии к 1:00 ночи завязали бои за Александровку южнее Барвенково, наткнувшись на упорное сопротивление немецкой 333-й пехотной дивизии. Выдвинувшись накануне вечером из района Краматорска, части 4-го гвардейского танкового корпуса (командующий П. П. Полубояров) приближались к району Красноармейского. В авангарде двигалась 14-я гвардейская танковая бригада В. И. Шибанкова, которая совместно с приданными корпусу танковыми частями и мотопехотой освободила полосу по западному берегу реки Казённый Торец южнее Сергеевки. Успешно пройдя балки системы реки, бригада Шибанкова к 4:00 11 февраля вышла к селу Гришино и овладела им, взяв под обстрел шоссе и железную дорогу Днепропетровск — Павлоград — Красноармейское. 13-я гвардейская танковая бригада Л. И. Баукова к 1:30 ночи небольшой группой танков и армейских автомашин овладела селом Анновка и станцией Доброполье, выйдя авангардами к селу Доброполье и оказывая содействие во взятии Гришино.

Развивая наступление на узел железных и шоссейных дорог Красноармейское, 4-й гвардейский танковый корпус к 9:00 перерезал магистральную железную дорогу Днепропетровск — Чаплино — Красноармейское — основную коммуникацию Донбасской группировки противника, по которой осуществлялось снабжение. Для обхода немецкими эшелонами Красноармейского требовалось: либо использование участка железной дороги Чаплино — Пологи — Волноваха (при этом, путь от Чаплино до Сталино увеличивался в 2 раза, проходил по однопутным участкам с разворотом состава), либо использование участка Запорожье — Пологи — Волноваха (его пропускная способность ограничивалась производительностью барж речного транспорта, так как мост через Днепр был разрушен ещё в 1941 году отступающими советскими войсками, а к февралю 1943 года не был восстановлен), либо использование автотранспорта от Межевой до Селидовки (50 км по бездорожью) или от Демурино до Рои (100 км по шоссе) с перегрузкой военных грузов с железнодорожного транспорта на автомобильный, и наоборот. Таким образом, топливо на фронт доставляться вовремя не могло, так как путь эшелонов существенно увеличивался, а пропускная способность артерий снабжения уменьшалась. Кроме того, нефтебаза, снабжавшая группировку немецких войск в Донбассе топливом и ГСМ, находилась в Красноармейском, а на окрестных станциях не было устройств для слива и перекачки топлива. Кроме того, военные действия велись уже в глубоком тылу группы немецких армий «Юг». На станции Красноармейское кантемировцы захватили богатые трофеи: 3 эшелона с автотранспортом, 8 складов с оружием, горючим, ГСМ, зимним обмундированием, огромным количеством продовольствия и т. д.

Для парирования кризиса в районе Красноармейского немецкое командование было вынуждено применить жёсткие ответные меры. Стоявшая в Даченском, Селидовке мотодивизия СС «Викинг» сразу же контратаковала передовые части 4-го гвардейского танкового корпуса в Ново-Павловке, частью сил выходя к Гришино и охватывая Красноармейское с запада. Командующий подвижной группой Юго-Западного фронта М. М. Попов понимал, в какое положение вскоре попадёт 4-й гвардейский танковый корпус, поэтому уже 11 февраля приказал командиру 10-го танкового корпуса В. Г. Буркову выдвигаться на Красноармейское. Для усиления корпуса, понесшего потери в боях за станцию Соль на артёмовском направлении, ему была подчинена 11-я танковая бригада. Сдав свои позиции в районе Краматорска, Славянска частям 18-го танкового корпуса (командующий Б. С. Бахаров), части 10-го танкового корпуса начали выдвижение в западном и юго-западном направлении. Естественно, колонны танков и автомашин корпуса Буркова были замечены противником, который решил задействовать против 10-го танкового корпуса части 7-й и 11-й танковых дивизий, а также авиацию.

12 февраля дивизия СС «Викинг» вышла к Гришино, заняв его и перерезав основную коммуникацию, связывающую 4-й гвардейский танковый корпус с тылом. На помощь корпусу Полубоярова шёл корпус Буркова, который утром 12 февраля находился в районе юго-западнее Славянска. Немецкая авиация с утра атаковала порядки 10-го танкового корпуса, в результате чего был тяжело ранен комкор Бурков; в командование временно вступил генерал-майор А. П. Панфилов. В районе Красноармейского наблюдались повторные контратаки дивизии СС «Викинг» в направлении Ново-Павловка, Гнатовка. 4-й гвардейский танковый корпус занял большую часть Красноармейского. Не занятым остался кирпичный завод в районе путепровода западнее станции Красноармейское, куда со станции в направлении мельницы ушёл один из немецких эшелонов и занял оборону. Засевшие на территории завода эсэсовцы и власовцы продержались до прихода немецких танков, нанесли мотопехоте корпуса Полубоярова значительные потери, и корректировали огонь противника с «большой земли». Эсэсовцы ворвались на окраины Красноармейского. Севернее Красноармейского, в Анновке (район Красноармейского рудника) дислоцировалась 13-я гвардейская танковая бригада; сюда же в спешном порядке перебрасывались части немецкой 333-й пехотной дивизии.

Обстановка к полудню 12 февраля в полосе 1-й гвардейской армии была следующей. 35-я гвардейская стрелковая дивизия вела наступательные действия в районе Александровки. В дальнейшем её планировали перебросить в район Павлограда. Основные силы 4-го гвардейского стрелкового корпуса действовали на славянском, а 6-го гвардейского стрелкового корпуса — на артёмовском направлении. Желая усилить 6-ю армию, наступавшую к реке Днепр, командующий Юго-Западным фронтом Н. Ф. Ватутин приказал перебросить в её полосу части 1-й гвардейской армии. Выполняя приказ, из района Славянска в лозовском направлении начали выдвижение 41-я гвардейская и 244-я стрелковые дивизии. В попытках помешать переброске, 7-я и 11-я танковые дивизии противника, объединённые в боевую группу Балька, к вечеру контратаковали 41-ю гвардейскую стрелковую дивизию и 10-й танковый корпус в районе Черкасского. К 24:00 восточная часть села была в руках контратакующих. В спешном порядке части 57-й гвардейской и 195-й стрелковых дивизий были переброшены из района Славянска в район Черкасского, а 38-я гвардейская стрелковая дивизия — из-под Лисичанска в район Славянска.

13 февраля приказ на выдвижение к Красноармейскому получил 18-й танковый корпус, который начал сдачу позиций частям 4-го и 6-го гвардейских стрелковых корпусов. 25-й танковый корпус П. П. Павлова, до того находившийся в резерве без матчасти, был передан в 6-ю армию для последующего наступления на Запорожье. После вытеснения 7-й и 11-й танковых дивизий из Черкасского, части 10-го танкового корпуса были сразу же задействованы в боях под Краматорском. Группа Балька контратаковала город в районе Шабельковки. Ответный удар 10-го танкового корпуса предотвратил выход противника в тыл 3-му танковому корпусу М. Д. Синенко, однако выдвижение «десятки» к Красноармейскому было снова задержано. В направлении Красноармейского смогла прорваться лишь 183-я танковая бригада Г. Я. Андрющенко, успевшая 13 февраля совместно с частями 35-й гвардейской стрелковой дивизии поучаствовать в боях за село Степановка. Тем временем, 4-й гвардейский танковый корпус из района Красноармейского начал атаковать в направлении Селидовки. Бои проходили в условиях окружения и господства авиации противника в воздухе.

Бомбардировка Красноармейского противником проходила организованно и целенаправленно; каждая авиагруппа «отвечала» за свой сектор города. Центральную и восточную часть Красноармейского бомбили самолёты Люфтваффе, базирующиеся на Сталинском аэродроме, южную часть — с Запорожского аэродрома, а северную, западную часть Красноармейского и район села Гришино — самолёты с Днепропетровского аэродрома. Обороне Красноармейского способствовал тот факт, что большинство зданий в городе были кирпичные и приспосабливались под ДОТы. Большинство танков корпуса Полубоярова оставались практически без горючего и боеприпасов, однако 4-й гвардейский танковый корпус всё же смог перейти в наступление в сталинском направлении. Отвлекая силы противника, подпольщики посёлка шахты «Центральная» подняли восстание в оперативном тылу группы немецких армий «Юг». Чтобы не пустить в посёлок немецкий бронепоезд, повстанцы разобрали 2 км подъездного пути и взорвали два небольших моста. Силы были неравными, и выступление уже 14 февраля было подавлено, но к этому времени корпус Полубоярова достиг линии станция Бельгийский, станция Чунишино. Дальнейшее продвижение танкистов было остановлено контратаками мотодивизии СС «Викинг». В корпусе истощился запас боеприпасов.

14 февраля дивизия СС «Викинг», 7-я и 11-я танковые дивизии противника начали серию концентричных атак на Краматорск и Красноармейское. Дивизия СС «Викинг» предприняла мощную контратаку в направлении Ново-Павловки. Прикрываясь серией контратак, противник начал перегруппировку войск, выводя 7-ю танковую дивизию из Славянска и 333-ю пехотную дивизию из треугольника Александровка, Степановка, Спасско-Михайловка в район Красноармейского. Разведка 1-й гвардейской армии и группы М. М. Попова эту перегруппировку не заметила, всё ещё полагая, что противник отступает за реку Днепр, прикрываясь серией контратак. Авангард 10-го танкового корпуса — 183-я танковая бригада заняла оборону в районе Красноармейского рудника против небольшой группы немецкой 333-й пехотной дивизии. К исходу дня к Черкасскому, Шабельковке подошли части 18-го танкового корпуса, сменив 10-й танковый корпус. Последний к 19:00 сосредоточился в районе Сергеевки для последующего выдвижения в красноармейском направлении. 15 февраля, казалось, наступила стабилизация ситуации в секторе Красноармейского. В город вошла 7-я отдельная лыжно-стрелковая бригада, потеснив противника в районе Гришино и восстановив подвоз горючего с боеприпасами в полуокруженный город Красноармейское. Основные части 10-го танкового корпуса начали выдвижение в направлении Доброполья и Степановки, а 183-я танковая бригада корпуса выбила противника из Святогоровки. Атаки на Красноармейское, тем временем, не прекращались: мотодивизия СС «Викинг» на этот раз обошла Красноармейское с востока и осуществила мощную контратаку со стороны железной дороги Красноармейское — Доброполье. А войска 6-й армии приближались к Павлограду.

После взятия войсками Юго-Западного фронта Лозовой подпольщиками Павлограда были расклеены листовки с соответствующей новостью и призывом местному населению подняться на вооруженную борьбу с оккупантами. 14 февраля гестапо провело серию массовых арестов среди подпольщиков города, однако подавить порыв местных жителей ему не удалось. Штаб повстанцев переехал в здание, находящееся на одной улице с управлением карательных органов, и подготовка к вооружённому выступлению продолжалась. 16 февраля боевая дружина из 500 подпольщиков разгромила штаб 104-го итальянского полка, обороняющего город. Командование 6-й армии Юго-Западного фронта решило выдвинуть регулярные войска на помощь повстанцам. К 17 февраля город был в руках Красной армии, а итальянские части, оборонявшие Павлоград, бежали, чем вызвали недовольство фюрера, проводившего совещание в Запорожье по вопросу парирования кризиса в Донбассе и в районе Харькова. В полосе 6-й армии части 350-й стрелковой дивизии 5-го стрелкового корпуса после двухдневных оборонительных боёв и отражения контратак противника заняли город Змиев. 183-я танковая бригада продолжала отражать контратаки группы 333-й пехотной дивизии противника в районе Доброполья, а 11-я и 186-я танковые бригады 10-го танкового корпуса заняли позиции в районе Степановки, Красноармейского рудника. Завершая отход из Славянска, 7-я танковая дивизия вермахта контратаковала 3-й танковый корпус в Краматорске; посредством авангарда корпуса — 50-го танкового батальона — контратака была отбита.

17 февраля ситуация в полосе 1-й гвардейской и 6-й армий в целом всё ещё была под контролем их командования. Ветераны боёв за Изюм и Балаклею, 267-я стрелковая дивизия и 106-я стрелковая бригада наступали в районе между Лозовой и Красноградом. После взятия советскими войсками Павлограда, 25-й танковый корпус нацелился на Запорожье. Основные силы 6-й армии подошли к Ново-Московску и Синельниково. В районе Лозовой сосредоточилась 244-я стрелковая дивизия, а в районе Орельки — 1-й гвардейский танковый корпус, который накануне был передан из резерва в подчинение 6-й армии. Несмотря на явно просматривающийся недостаток сил, Н. Ф. Ватутин всё ещё мечтал выйти к Кременчугу, Запорожью до начала весенней распутицы. В наступлении были задействованы все резервы армий и фронта, а некоторые из них наступали в маршевом порядке. Сопротивление мелких групп противника на пути к реке Днепр было слишком слабым, однако командование фронтом не тревожил факт выдвижения 6-й армии так далеко.

Войска 1-й гвардейской армии утром 17 февраля вошли в Славянск, накануне оставленный противником. Немецкая 7-я танковая дивизия оставила город ночью и сосредоточилась в 15 км восточнее Красноармейского. Для советской армейской разведки передислокация дивизии Г. Балька осталась незамеченной. 38-я гвардейская стрелковая дивизия сменила 18-й танковый корпус в районе Славянска для выдвижения последнего в район Красноармейского. 195-я стрелковая дивизия сменила 3-й танковый корпус в Краматорске для выдвижения последнего в новомосковском направлении. На запад выдвигались также 44-я и 57-я гвардейские стрелковые дивизии, сдавая позиции между Славянском и Лисичанском войскам 3-й гвардейской армии. Расширение полосы наступления 3-й гвардейской армии, а также переброска пехоты 1-й гвардейской армии в полосу наступления 6-й армии обусловили прекращение продвижения гвардейцев вглубь Донбасса. Тем временем, противник практически закончил перегруппировку и подготовился к переходу в контрнаступление, задействовав для последнего все подразделения, отступившие, но не утратившие боеспособность, а также резервы, в том числе из Западной Европы. Войскам 6-й и 1-й гвардейской армий Юго-Западного фронта предстояли суровые испытания.

Взятие Ворошиловграда

11 февраля в боях за подступы к Ворошиловграду войска 3-й гвардейской армии (командующий Д. Д. Лелюшенко) добились существенных успехов. 229-я отдельная стрелковая бригада при поддержке 2-го гвардейского танкового корпуса (командующий В. М. Баданов) заняла Бело-Скелеватый, и продвигаясь далее — завязала бои за Орловку. Части 2-го гвардейского танкового корпуса вели бои за узел сопротивления в Лысом. 59-я гвардейская и 279-я стрелковые дивизии предприняли серию атак на Ворошиловград. К исходу дня бои шли на станции Вергунка, юго-западной, южной и юго-восточной окраинах города. Вновь созданная из 60-й стрелковой дивизии и 299-й отдельной стрелковой бригады «группа Монахова» выдвинулась из района Николаевки, Суходола для смены 58-й гвардейской стрелковой дивизии 1-й гвардейской армии (командующий В. И. Кузнецов), занимающей позиции к северу от Ворошиловграда. Выполняя новый приказ командарма Лелюшенко от 10 февраля 1943 года, 8-й кавалерийский корпус М. Д. Борисова к 2:00 ночи вышел на южную окраину Васильевки, и после подхода в этот район 21-й кавалерийской дивизии выдвинулся в рейд по тылам противника. В течение 11 февраля были заняты либо выведены из строя станции Ольховка, Успеновка, Иллирия, Селезнёвка, захвачены сёла Георгиевка и Лутугино. На станции Ольховка было захвачено 7 паровозов и 2 эшелона с заводским оборудованием.

Утром 12 февраля 8-й кавалерийский корпус вышел на рубеж Шимшиновка, Иллирия, где был встречен группой противника, занимающего оборону. В 16:00 в район Успенки вышли 11 танков и БТР с мотопехотой противника, завязав бой с 21-й кавалерийской дивизией, закончившийся победой последней. К исходу дня 8-й кавалерийский корпус вышел в район Ворошиловска и сосредоточился следующим образом: 21-я кавалерийская дивизия — в Мало-Ивановке, 55-я кавалерийская дивизия — в Артёмовске (Ворошиловградском), 112-я кавалерийская дивизия — в Ящиково, штаб — в Селезнёвке. В 18:00 до полка пехоты противника атаковали Мало-Ивановку, но артогнём 21-й кавалерийской дивизии противник был отброшен с большими потерями. Выход 8-го кавалерийского корпуса в оперативный тыл противника вызвал панику среди гарнизонов и частей последнего: тыловые части и гарнизоны Ворошиловграда, Ворошиловска, Дебальцево, Красного Луча бежали в направлении Сталино. Совинформбюро распространило информацию о взятии советскими войсками Ворошиловска, — город и вправду опустел. Противнику стоило значительных усилий навести порядок в тыловых частях юго-западнее Ворошиловграда.

Восточнее и юго-восточнее Ворошиловграда, от рубежа по реке Луганчик 243-я стрелковая дивизия и 2-й гвардейский танковый корпус перешли в наступление на Ворошиловград. 243-я стрелковая дивизия пошла в обход Ворошиловграда с севера и запада, а 2-й гвардейский танковый корпус обходил с юга и запада Ново-Светловку. Концентричным ударом были взяты Васильевка, Ворошиловка, Валеевка и Ново-Светловка, а их гарнизоны уничтожены. 5-я гвардейская стрелковая бригада на рассвете захватила Лысый, после чего развернула наступление на Бело-Скелеватый, где с 5:00 утра вели бои части 14-й и 61-й гвардейских стрелковых дивизий и 299-й стрелковой бригады. Совместными действиями сопротивление противника было сломлено и занят узел сопротивления в Орловке. 14-я гвардейская стрелковая дивизия заняла Поповку. В районе Давидо-Никольского, Первозвановки, Лутугино вела бои 50-я гвардейская стрелковая дивизия. К вечеру контратаки противника в районе Ворошиловграда стали ослабевать, однако в этот день не удалось развить совместный удар с юга, севера и востока, так как «группа Монахова» ещё не успела занять исходные позиции.

Несмотря на то, что возможности дальнейшей длительной обороны Ворошиловграда у противника были, командир немецкого 30-го армейского корпуса М. Фреттер-Пико совместно с младшим командиром Г. Крейзингом решили в течение 13 февраля основными силами покинуть Ворошиловград, закрепиться на новых рубежах, оставив до 14 — 15 февраля в городе арьергарды. В 2:00 ночи 13 февраля в Ворошиловграде начинаются подрывы уцелевших промышленных предприятий и железнодорожных путей, а к утру все немецкие подразделения получают приказ отступления из города в соответствии с разработанным планом отхода. Вывод немецких войск из Ворошиловграда начался вечером 13 февраля и продолжился в ночь на 14 февраля, но так как арьергарды продолжали сопротивляться, отступление было практически не замечено советскими войсками. Последние вели разведку боем и готовились к новому штурму Ворошиловграда, заканчивая перегруппировку войск. 60-я стрелковая дивизия заняла Александровку северо-западнее Ворошиловграда, охватывая город с севера. 4-я гвардейская мотострелковая дивизия и 4-я гвардейская танковая бригада 2-го гвардейского танкового корпуса заняли Лутугино на южных подступах к Ворошиловграду.

8-й кавалерийский корпус силами 21-й кавалерийской дивизии 13 февраля овладел станцией Мануиловка и наступал вдоль железной дороги Ворошиловск — Дебальцево, производя подрывы железнодорожного полотна. Основные же силы корпуса, 55-я и 112-я кавалерийские дивизии, нацелились на Чернухино, опрокидывая и уничтожая мелкие группы противника на своём пути. В районе совхоза им. Демченко главные силы корпуса подверглись массированным налётам немецкой авиации, понеся значительные потери. Советская авиация, несмотря на неоднократные вызовы, в небе так и не появилась. Рейдируя по тылам противника, 8-й кавалерийский корпус захватил посёлки Андрианополь, Софиевка и Городище, выдвигаясь к району узла железных и шоссейных дорог в Дебальцево. К этому времени противник успел подтянуть к Дебальцево резервы, восстановить и усилить гарнизон города, подготовившись к обороне узла коммуникаций. До наступления темноты наблюдались контратаки противника в районе Софиевки.

На рассвете 14 февраля советские войска после 40-минутной артподготовки пошли в общую атаку на Ворошиловград. В 8:25 части 18-го стрелкового корпуса (59-я гвардейская, 279-я и 243-я стрелковые дивизии) ударили с юга и востока, овладев к 9:00 юго-восточной частью города. Когда противник начал перебрасывать сюда основную часть арьергардов и гарнизона, с севера ударил 2-й танковый корпус. На высоких скоростях в город вошли 99-я и 169-я танковые бригады, которые были встречены артогнём немецких фаустников. При прорыве вражеской обороны в городе погибли комбриги М. И. Городецкий и А. П. Коденец, начальник штаба корпуса С. П. Мальцев. В результате непродолжительного боя оборона противника была прорвана, последний начал отход на запад. На плечах отступающих в центральную часть Ворошиловграда ворвалась пехота. К исходу дня большая часть города была в руках наступающих. «Группа Монахова», наступая севернее Ворошиловграда, овладела Лиманом, Цветными Песками, Красным. К исходу дня 243-я стрелковая дивизия вошла в совхоз Давыдовка, а 2-й гвардейский танковый корпус — в район Георгиевки. Войска 203-й и 266-й стрелковой дивизии заняли Краснодон. 14-й стрелковый корпус к исходу 14 февраля вышел на следующие рубежи: 14-я гвардейская стрелковая дивизия — в район Лутугино; 61-я гвардейская стрелковая дивизия — на линию Глафировка, им. Либкнехта; 50-я гвардейская стрелковая дивизия — на линию Первозвановка, Андреевка. 1-й гвардейский механизированный корпус, сдав свой участок 266-й стрелковой дивизии, вышел к совхозу им. Ворошилова, а 2-й танковый корпус — в район Куцербовки.

К утру 14 февраля 21-я кавалерийская дивизия 8-го кавалерийского корпуса овладела станцией Баронская, уничтожив 2 эшелона с продовольствием и боеприпасами. Была захвачена Софиевская водокачка, снабжавшая водой железнодорожный узел в Дебальцево; работа последнего была парализована. Водокачка удерживалась небольшой группой бойцов 21-й кавалерийской дивизии в течение трёх суток. Дальнейшее наступление 17-го и 67-го кавалерийских полков 21-й кавалерийской дивизии проходило в направлении Октябрьского, Дебальцево. Контратаки противника были отражены, последний отступил в Дебальцево, но 21-я кавалерийская дивизия израсходовала большую часть боекомплекта. Артогнём 21-й кавалерийской дивизии на участке железной дороги Ворошиловск — Дебальцево было уничтожено 8 эшелонов (84 вагона с различными грузами и 13 цистерн). Дальнейший подвоз горючего и боеприпасов прекратился, так как противник перерезал автодорогу в районе совхоза им. Демченко. К 13:00 передовые части 21-й кавалерийской дивизии достигли восточной окраины Дебальцево, уничтожив дивизионную школу 22-й танковой дивизии и захватив 17 орудий и 25 танков. Был совершён налёт на станцию Дебальцево-Сортировочное, где были захвачены 10 эшелонов с боевой техникой и снарядами, а также несколько складов. В нескольких местах было разрушено железнодорожное полотно в районе узла станции Дебальцево, в том числе на направлении Дебальцево — Горловка.

55-я и 112-я кавалерийские дивизии в результате ночной атаки ворвались в Чернухино, вступив в бой с гарнизоном из двух батальонов пехоты противника при 8 танках и 4 самоходных пушках. Гарнизон оказал упорное сопротивление, но в результате длительного боя 8-му кавалерийскому корпусу удалось овладеть восточной частью и центром Чернухино, а также железнодорожным разъездом 11 км. Завязались бои у восточных входных стрелок станции Чернухино. Дальнейшее продвижение корпуса было остановлено, и последний перешёл к обороне. Так, 112-я кавалерийская дивизия заняла восточную часть Чернухино, отбивая контратаки противника со стороны Дебальцево. В этот день за боевые заслуги 8-му кавалерийскому корпусу в составе 21-й, 55-й и 112-й кавалерийских дивизий было присвоено звание «гвардейский». Новосозданный 7-й гвардейский кавалерийский корпус состоял из 14-й, 15-й и 16-й гвардейских кавалерийских дивизий. Вымпел с соответствующим приказом был сброшен с самолёта 15 февраля (во избежание путаницы, наименования корпуса и дивизий в его составе будут приводиться прежние).

15 — 16 февраля бои западнее Ворошиловграда шли в районе сельхозинститута. 60-я гвардейская стрелковая дивизия продолжала наступление севернее Ворошиловграда, пытаясь отрезать пути отхода противника. 50-я гвардейская стрелковая дивизия выдвинулась в направлении станции Штеровка и города Боково-Антрацит, куда также нацеливались войска 5-й танковой армии (командующий П. Л. Романенко). Для скорейшего освобождения юга Ворошиловградской области 23-й танковый корпус, 203-я и 266-я стрелковые дивизии переданы в оперативное подчинение 5-й танковой армии. 17 февраля 2-й танковый корпус был выведен в резерв. Несмотря на существенное ослабление группировки войск 3-й гвардейской армии, последняя продолжала наступление, войдя 17 февраля в Славяносербск. В этот день 5-я танковая армия заняла Свердловск, Ровеньки, и приблизилась к Боково-Антрациту. Сопротивление «группы Фреттер-Пико» возрастало: оправившись от шока, вызванного появлением 8-го кавалерийского корпуса в тылу, противник смог создать прочную оборону на линии Славяносербск, Иллирия, Дьяково. К тому же полоса наступления ослабленной 3-й гвардейской армии существенно расширилась до районов Лисичанска и Артёмовска.

15 февраля противник силой до полка пехоты несколько раз атаковал 21-ю и 55-ю кавалерийские дивизии, но был отброшен, а 8-й кавалерийский корпус продолжал удерживать коммуникации в тылу противника восточнее Дебальцево и в районе Чернухино. К исходу 16 февраля в Дебальцево было подтянуто до двух немецких пехотных дивизий, и началась операция по окружению 8-го кавалерийского корпуса. С утра 17 февраля в 3 км северо-восточнее Чернухино из эшелонов выгрузилась мотопехота противника, и при поддержке 50 танков пыталась атаковать 55-ю кавалерийскую дивизию, но огнём артиллерии последней противник был рассеян. Штаб 3-й гвардейской армии сообщил, что на соединение с 8-м кавалерийским корпусом выдвинуты части 1-го гвардейского моторизованного, 2-го гвардейского танкового корпусов и 14-й гвардейской стрелковой дивизии, но их продвижение шло медленно, и в течение 17 февраля группа в район Софиевки, Чернухино не вышла. Между тем, положение с каждым часом ухудшалось.

К 17:00 группа до батальона пехоты противника обошла Чернухино с востока. Вторая группа повела наступление на станцию Баронская, которую обороняли части 21-й кавалерийской дивизии. После израсходования боекомплекта два кавалерийских полка дивизии отступили к совхозу им. Демченко, взорвав Софиевскую водокачку. Третья группа пехоты противника обрушилась на совхоз им. Демченко, но благодаря спешенным штыковым атакам конников 21-й дивизии позиции здесь удерживались. Два полка 21-й кавалерийской дивизии вели тяжёлые бои с наступающим полком пехоты противника при 16 танках на юго-восточной окраине Городища. После израсходования боекомплекта полки 21-й кавалерийской дивизии оказались отрезанными от основных сил 8-го кавалерийского корпуса, и были вынуждены в дальнейшем самостоятельно штыками пробиваться в направлении Успенки. В таких условиях командир кавалерийского корпуса М. Д. Борисов принял решение перейти к круговой обороне в районе Чернухино. 55-я кавалерийская дивизия заняла оборону в северо-восточной части, а 112-я кавалерийская дивизия — в центре посёлка. Начались тяжёлые бои в окружении.

Перелом

К 18 февраля войска Юго-Западного фронта (командующий Н. Ф. Ватутин) вышли на рубеж Перещепино, Ново-Московск, Синельниково, Павлоград, Красноармейское, Краматорск, Лисичанск, Славяносербск, Лутугино, Ровеньки. В полосе 6-й армии (командующий Ф. М. Харитонов) и группы М. М. Попова фронт практически отсутствовал, а в полосе 1-й (командующий В. И. Кузнецов) и 3-й (командующий Д. Д. Лелюшенко) гвардейских армий — стабилизировался. Войска 6-й армии вели бои за узлы сопротивления в Ново-Московске и Синельниково, а передовой отряд 25-го танкового корпуса (командующий П. П. Павлов) достиг района в 20 км от Запорожья, где был вынужден остановиться в связи с отсутствием горючего. В самом Запорожье заканчивалось военное совещание с участием высшего командования Третьего Рейха, и выход советской танковой группы на подступы к Запорожью произвёл на Адольфа Гитлера неизгладимое впечатление. Если ранее фюрер настаивал на начале контрнаступления непосредственно на район Харькова, то теперь он согласился с доводами командующего группой немецких армий «Юг» Э. Манштейна о целесообразности начала наступления против войск Юго-Западного фронта. Ведь захват советскими войсками Синельниково мог бы усугубить кризис снабжения Донбасской группировки противника, так как единственный неудобный путь Днепропетровск — Чаплино — Пологи — Волноваха в этом случае оказался бы перерезанным 6-й армией. Также существовала угроза захвата Красной армией переправ через реку Днепр.

С утра 18 февраля группа противника в составе 7-й танковой, 333-й пехотной дивизии и мотодивизии СС «Викинг» усилила натиск на 4-й гвардейский танковый корпус П. П. Полубоярова в районе Красноармейского. При полном господстве авиации противника в воздухе оборону в Красноармейском держали: 9-я гвардейская танковая бригада — восточнее города, 14-я гвардейская танковая бригада — юго-восточнее города, 3-я гвардейская танковая бригада — южнее города, 12-я гвардейская танковая бригада — западнее города и в районе Гришино. В 8:30 утра 7-я танковая дивизия атаковала 14-ю гвардейскую танковую бригаду в направлении центральной части и восточной окраины Красноармейского, уничтожив 11 советских танков и прорвавшись в центр города. К 12:00 дивизия СС «Викинг» атаковала 12-ю гвардейскую танковую бригаду с запада, а 333-я пехотная дивизия ударила на Гришино с северо-запада. К этому времени 18-й танковый корпус Б. С. Бахарова достиг района Доброполья, сменив там части 10-го танкового корпуса. Последний начал выдвижение в направлении Красноармейского, однако ко времени подхода 10-го танкового корпуса порядки 4-го гвардейского танкового корпуса были раздроблены, частично уничтожены, и частично — выбиты из города. Совместно с 10-м танковым корпусом остатки 4-го гвардейского танкового корпуса заняли оборону на линии хутор Молодецкий (северные и северо-западные пригороды Красноармейского), где противник был остановлен. 18-й танковый корпус занял западную часть Добропольского района, однако был контратакован группой 333-й пехотной дивизии противника северо-западнее Гришино, после чего занял оборону в районе села Доброполье.

События в районе Красноармейского вызвали мгновенную реакцию в штабе Юго-Западного фронта. Н. Ф. Ватутин приказал командованию 4-го гвардейского и 10-го танкового корпусов перейти в наступление, окружить и уничтожить группировку противника в Красноармейском. Во исполнение приказа, 18 февраля была создана сводная ударная группа Андрющенко в составе 9-й гвардейской, 11-й и 183-й танковых, 14-й мотострелковой и 7-й воздушной бригад. К вечеру группа заняла позиции к северу и северо-востоку от Красноармейского. В целом же контрудар противника в районе Красноармейского планов командования фронтом практически не скорректировал: в районе юго-восточнее Славянска 57-я гвардейская стрелковая дивизия сменила 195-ю стрелковую дивизию, которая выдвигалась в новомосковском направлении. Правда, 3-й танковый корпус М. Д. Синенко был возвращён в район Краматорска для выдвижения в красноармейском направлении. Лишь небольшой передовой отряд был направлен в район Верхней Самары для охраны переправы через реку. Старый приказ о наступлении группы Попова на Сталино, который уже не соответствовал текущей обстановке, отменён не был.

В полосе 3-й гвардейской армии события развивались менее драматично. В 7:00 утра 18 февраля 50-я гвардейская стрелковая дивизия начала штурм Боково-Антрацита, к полудню овладев им. Однако все усилия, направленные на соединение ударной группировки армии с 8-м кавалерийским корпусом М. Д. Борисова в районе Чернухино оставались безрезультатными. 1-й гвардейский моторизованный корпус вёл бои на восточной окраине Иллирии, а 2-й гвардейский танковый корпус В. М. Баданова, понеся значительные потери, производил перегруппировку в районе Ореховки для возобновления наступления на Чернухино. С 16:00 противник начал охват со всех сторон Чернухино, где оборонялся ослабленный постоянными бомбёжками и контратаками 8-й кавалерийский корпус. Район станции Чернухино заняли до двух полков пехоты противника, а на автодорогах вокруг посёлка было сосредоточено около дивизии пехоты при поддержке 50 танков. Создалась угроза полного окружения кавалерийского корпуса, который во время предыдущих боёв потерял 75 % штатного состава бойцов и почти все орудия. Накануне 21-я кавалерийская дивизия оставила позиции в районе совхоза им. Демченко.

Комкор Борисов принял решение об отступлении из района Чернухино. Изначально предполагался прорыв в направлении Дебальцево, однако в районе предполагаемого места прорыва противник умело расставил огневые средства, простреливая все дороги. Разведка и разъезды конников, высылаемые в данном направлении, либо уничтожались противником, либо возвращались ни с чем. В 20:00 командир получает приказ на прорыв в расположение войск 3-й гвардейской армии и уничтожение коммуникаций в тылу противника, действующего на рубеже Штеровка, Иллирия. О прорыве по кратчайшей линии не могло быть и речи, поскольку плотность войск противника в этом направлении была наибольшей. Поэтому в 22:00 оставшиеся автомашины, артиллерия и миномёты 8-го кавалерийского корпуса ввиду отсутствия горючего и боеприпасов были взорваны, и корпус практически беспрепятственно вышел из Чернухино в направлении Стрюково.

Полагая, что 8-й кавалерийский корпус уходит на юг в обход Дебальцево для последующего наступления на Сталино, противник выдвинул в район разъезда Редкодуб по два батальона пехоты из районов Дебальцево и Городища. Согласно показаниям пленных, обе группы встретились в районе Круглика, ведя в условиях плохой видимости из-за снегопадов бой между собою почти целый день. Главные же силы корпуса 19 февраля около 8:00 в районе станции Фащевка попали под артогонь гарнизона противника. Силой учебного дивизиона кавалерийского корпуса станция была занята, здесь был уничтожен эшелон противника с боеприпасами. Продвигаясь далее на юг, части корпуса захватили Стрюково, уничтожив в нём инженерную роту противника, и заняли в районе села круговую оборону, отразив несколько контратак противника со стороны Рассыпной. В 4:00 20 февраля 112-я кавалерийская дивизия атаковала Грабово, уничтожив в нём гарнизон противника и три склада с боеприпасами и продовольствием. В селе Фащевка (южная) 55-я кавалерийская дивизия уничтожила гарнизон и склады с военным имуществом, в том числе — велосипедами. В 18:00 комкор Борисов получил радиограмму из штаба 3-й гвардейской армии, в которой сообщалось, что в район Иллирии вышел 1-й моторизованный корпус. Было решено в дальнейшем прорываться к Иллирии, и в 24:00 8-й кавалерийский корпус выступил по маршруту Стрюково — Артёма. Таким образом, обманным манёвром конники смогли выйти из окружения и продолжить рейд по тылам противника в направлении Иллирии.

На 19 февраля войска в полосе 6-й армии наступали в направлении Днепра. 6-я, 172-я и 350-я стрелковые дивизии занимали восточный берег реки Берестовая в районе Краснограда. 6-й гвардейский и 15-й стрелковый корпусы сражались западнее Перещепино с правым крылом дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер». 106-я стрелковая бригада форсировала реку Орель, а 267-я стрелковая дивизия вышла к Магдолиновке в 100 км западнее Лозовой. 4-й гвардейский стрелковый корпус вёл бои за Синельниково, в район которого с опозданием подтягивались части 1-го танкового корпуса. Тем временем, в 5:00 утра 2-й танковый корпус СС в составе дивизий СС «Дас Райх», «Лейбштандарт» и «Тотенкопф» нанёс контрудар в секторе 106-й стрелковой бригады и 267-й стрелковой дивизии из района Краснограда в направлении Ново-Московска. К 11:00 погода улучшилась, и наступление противника смогла поддерживать немецкая авиация. Успешно преодолев минные поля, атаковав небольшие части советской пехоты в деревнях Бесека, Отрада, к наступлению темноты 2-й танковый корпус СС передовыми частями вышел к Перещепино, с ходу захватив мост через реку Орель. Контратаки советского гарнизона Перещепино с целью вернуть мост были отбиты, а само село занято эсэсовцами.

В районе Красноармейского ударная группа Андрющенко атаковала 7-ю танковую дивизию и мотодивизию СС «Викинг» с целью возвращения города под контроль советских войск. В результате решительной атаки позиции 4-го гвардейского танкового корпуса в Красноармейском были частично восстановлены: танки группы Андрющенко заняли северную часть города, взяв под обстрел железную дорогу Днепропетровск — Сталино и станцию, а мотопехота ворвалась на северо-восточную окраину города, разместив автомобили между шоссе на Селидово и железной дорогой на Рою с расчётом на быстрый выезд при необходимости. А необходимость скорого отступления начала назревать: противник сомкнул фланги 7-й танковой дивизии с востока, а 333-й пехотной дивизии и мотодивизии СС «Викинг» с запада, и окружил поредевшие части 4-го гвардейского и 10-го танковых корпусов в Красноармейском. Командующий фронтовой подвижной группой М. М. Попов стал оценивать положение своих частей в Красноармейском как опасное, предлагая отвести танковые части в район Степановки, где уже вторые сутки шли ожесточённые бои. Выдвинувшись 18 февраля из района Райского (западнее Дружковки), 11-я танковая дивизия противника ударила в тыл группы Попова. Завязались бои в районе Степановки, Александровки, Ново-Александровки, где противника встретили 186-я и 111-я танковые бригады. Противник прорывался к Гавриловке, Близнецам.

Н. Ф. Ватутин отклонил предложение М. М. Попова об отступлении советских войск из Красноармейского, так как до сих пор полагал, что противник, прикрываясь серией контрударов, отступает за Днепр. Приказ о наступлении группы Попова на Сталино снова был повторён. Для усиления группировки в районе Доброполья, Красноармейского, сюда были направлены 3-й танковый корпус, сдавший свои позиции 57-й гвардейской стрелковой дивизии, а также 5-я и 10-я лыжно-стрелковые бригады. Однако, как и следовало ожидать, части 4-го гвардейского и 10-го танковых корпусов в Красноармейском были расчленены и частично выбиты из Красноармейского превосходящими силами противника уже 20 февраля. Больше всех не повезло мотопехоте: не успевшие выехать с места дислокации солдаты были расстреляны, — пленных немцы не брали, мстя советской стороне за поражение под Сталинградом. В северной части Красноармейского оставалась небольшая группа советских танков, на которую усилила нажим 333-я пехотная дивизия противника.

Против разрозненных частей 4-го гвардейского и 10-го танковых корпусов, а также занимающих оборону в районе Доброполья частей 18-го танкового корпуса, в составе которых оставалось менее 40 танков, наступали дивизия СС «Викинг», 7-я и 11-я танковые дивизии противника при 200 танках. После арьергардных боёв в Гришино, остатки 4-го гвардейского и 10-го танковых корпусов совместно с 18-м танковым корпусом пытались удержать позиции в районе села Доброполье, но противник силой 7-й танковой дивизии и мотодивизии СС «Викинг» вытеснил части группы Попова и отсюда. К вечеру 18-й танковый корпус занял оборону на подступах к станции Доброполье в районе Красно-Подолье, Шевченко, а 10-й танковый корпус перекрыл автодорогу на Криворожье юго-западнее станции Доброполье, а также на Красноармейский рудник. Командующий Юго-Западным фронтом Н. Ф. Ватутин был вне себя: в своём новом приказе он подверг критике в достаточно резкой форме оставление позиций в Красноармейском, требуя наступления частей 10-го и 18-го танковых корпусов в балку Бирючья для перекрытия железных дорог Чаплино — Красноармейское, Павлоград — Красноармейское и шоссе Днепропетровск — Сталино. К счастью, этот приказ М. М. Попов выполнять не собирался, так как к тому времени у него не было достаточно сил для прочной обороны района Доброполья. Согласно новому приказу Ватутина, 4-й гвардейский танковый корпус выводился из боя и сосредотачивался в Барвенково, в основном — силами уцелевшей мотопехоты. На смену корпусу Полубоярова была обещана 38-я гвардейская стрелковая дивизия, но её подход задерживался, поскольку последняя была задействована в боях с 11-й танковой дивизией противника на линии Степановка, Очеретино.

К 20 февраля 6-я армия Юго-Западного фронта заняла Кегичевку; передовые части рвались к Краснограду. Дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» держала оборону на линии станции Борки, Парасковея, Ворошиловка, удерживая командные высоты к западу от Тарановки и позиции в 25 км восточнее Краснограда. В 5:00 утра 2-й танковый корпус СС продолжил наступление, выдвигаясь из Перещепино в направлении Ново-Московска, и к 6:25 занял Губиниху. К 11:00 полк СС «Дер Фюрер» на пути к Ново-Московску захватил Марьяновку и Ново-Николаевку. Пока основные части 2-го танкового корпуса СС отбивали контратаки 6-й стрелковой дивизии и 106-й стрелковой бригады, «Дер Фюрер» к 14:00 установил контакт с частями немецкой 15-й пехотной дивизии, обороняющей подступы к Ново-Московску. К 18:00 в районе Ново-Московска занял позиции артполк дивизии СС «Дас Райх». Глубокий обход передовых частей 6-й армии Юго-Западного фронта с тыла не обеспокоил армейское и фронтовое руководство. Частям армии, как и прежде, ставились наступательные задачи. 267-я стрелковая дивизия и 16-я танковая бригада должны были овладеть Ново-Московском, 25-й танковый корпус наступать на Запорожье, а 1-й гвардейский танковый корпус — на Синельниково. Во исполнение приказа командарма-6, 267-я стрелковая дивизия вышла в район Ново-Московска; сюда же приближались части 4-го гвардейского стрелкового корпуса. 41-я гвардейская стрелковая дивизия и основные части 25-го танкового корпуса завязали бои за Синельниково.

Таким образом, за первые 2-3 дня контрнаступления противника руководство Красной армии не распознало угрозу. Обход авангарда 6-й армии, рвущегося к Днепру, был воспринят как нечто обыденное, а отступление группы Попова воспринималось командованием фронта «в штыки». Как покажут дальнейшие события, позиция Попова была наиболее взвешенной и отвечающей оперативной обстановке на фронте. В первые 3 дня немецкого контрнаступления у командования Юго-Западным фронтом был шанс если не остановить наступление противника переходом советских войск к обороне, то хотя бы минимизировать его негативные последствия. Не желая распознавать в оперативной ситуации на ключевых направлениях надвигающуюся катастрофу, фронтовое командование вскоре поставит свои армии и подразделения в крайне тяжёлое положение, а результаты операции сведёт на нет.

В котлах

К 21 февраля дивизия СС «Дас Райх» завершила охват 267-й и части 35-й гвардейской стрелковых дивизий, ведущих наступательные бои в районе Ново-Московска. В ночь на 21 февраля после боя с частями 35-й гвардейской стрелковой дивизии, дивизия СС «Дас Райх» повела совместно с 15-й пехотной дивизией противника наступление на Павлоград, предварительно захватив мосты через реки Самара в районе Ново-Московска. К 10:00 противник достиг Павлограда, куда в экстренном порядке перебрасывался 1-й гвардейский танковый корпус (16-я и 17-я гвардейские танковые бригады) из района Синельниково. К 16:00 южная часть Павлограда была в руках противника, однако к 23:00 контратакой 4-го гвардейского стрелкового корпуса эсэсовцы были выбиты из города. Всё же, для дальнейшего удержания Павлограда, сил у 6-й армии было явно недостаточно.

25-й танковый корпус, наступавший в маршевом порядке на Запорожье, обошел основными силами Синельниково с востока, заняв несколько населенных пунктов в 20-30 км юго-восточнее узла. Дальнейшее наступление корпуса было остановлено между Синельниково и Славгородом в связи с отсутствием горючего, после чего корпус был контратакован противником, расчленившим колонну на несколько частей, и приступившим к её ликвидации. Такое положение дел командарм-6 Ф. М. Харитонов не воспринял как надвигающуюся катастрофу, и задач своим войскам не откорректировал.

Утром 21 февраля 10-й и 18-й танковые корпусы группы Попова, занимавшие оборону в районе Доброполья, были атакованы 7-й танковой дивизией противника, наступавшей на Степановку, и дивизией СС «Викинг», выдвигающейся через Криворожье. В бою 18-й танковый корпус был расчленён на три части, и начал отступление в северном направлении, вынудив отойти и 10-й танковый корпус. В районе Ново-Гришино, Водяной, на главном направлении удара, 32-я мотострелковая бригада потеряла артдивизион. Отдельные успехи советских войск в обороне не могли предотвратить надвигающейся катастрофы. Так, в районе Доброполья на прямую наводку были поставлены установки РС 412-го мотодивизиона. Залпом из четырёх установок была отражена атака противника, уничтожено 5 танков и 10 автомобилей.

Превосходство у противника в бронетехнике дало о себе знать, и основные силы корпусов покинули район Доброполья, хотя бои между станцией Доброполье и рекой Бык продолжались. 10-часовой бой вёл отряд партизан с колонной бронетехники противника в районе Каменки с целью не допустить её в район Доброполья.

Основная группа двух танковых корпусов группы Попова заняла оборону в районе узла дорог у деревни Степановка. Попытка одной из отчленённых частей 18-го танкового корпуса во главе с командиром Б. С. Бахаровым соединиться с основными частями группы в Степановке закончилась неудачно в связи с большими потерями. С востока к Степановке прорывался 3-й танковый корпус М. Д. Синенко. Будучи контратакованым 11-й танковой дивизией противника, временно отступившей из района Александровки в направлении Сергеевки ещё 20 февраля, корпус вёл бои в районе Андреевки.

Под Краматорском в бою с частями немецкой 333-й пехотной дивизии был окружён дивизион «Катюш» 57-й гвардейской стрелковой дивизии. Однако, благодаря опыту и умению командира дивизиона, воинский состав последнего отделался практически лёгким испугом.

Если в полосе 1-й гвардейской и 6-й армий Юго-Западного фронта положение на 21 февраля было близким к катастрофе, то в полосе 3-й гвардейской армии ситуация, в целом, оставалась под контролем командования. В этой связи, во многом командарм Д. Д. Лелюшенко был обязан командиру 8-го кавалерийского корпуса М. Д. Борисову, устраивавшему одну за другой диверсии на тыловых коммуникациях противника. Впрочем, позже в своих мемуарах, командующий группой немецких армий «Юг» Э. Манштейн укажет, что с 21 февраля части 8-го кавалерийского корпуса начали сдаваться в плен. Это частично может соответствовать действительности, но не в таком глобальном масштабе, как попытается показать полководец. Благодаря неустойчивому положению в тылу противника, войска 3-й гвардейской армии продолжали наступление, взяв Дьяково, Верхний и Нижний Нагольчик.

Продвигаясь навстречу войскам армии, 8-й кавалерийский корпус в районе села Артёма уничтожил танковую роту СС, идущую на пополнение 6-й танковой дивизии противника, а также захватил 4 автомашины с продовольствием. В 12:00 командование корпуса получило радиограмму из штаба, в которой указывалось, что войска 3-й гвардейской армии ведут бои на рубеже Иллирия, Ивановка, и наступают силой 1-го гвардейского моторизованного и 18-го стрелкового корпусов на Городище, а 14-го стрелкового корпуса — на Красный Кут. Комкор-8 решил идти на соединение с войсками армии, ударив силами 112-й кавалерийской дивизии на Петрово-Красноселье, а 55-й кавалерийской дивизии — на Красный Кут.

В 14:00 55-я кавалерийская дивизия атаковала Красный Кут с запада и северо-запада, уничтожив гарнизон, штаб 62-й пехотной дивизии противника, захватив 2 склада с продовольствием, 21 автомашину и 269 лошадей. 112-я кавалерийская дивизия заняла посёлок шахты № 152 и Владимировку, уничтожив в них немецкие гарнизоны, и отбив три атаки противника со стороны посёлков современного Вахрушево.

День 22 февраля ознаменовался переходом стратегической инициативы в руки противника, хотя командующий фронтом с командармами, пока что, упорно не хотели этого признавать. Южнее Барвенково занимали оборону 38-я и 44-я гвардейские стрелковые дивизии, отбивая одиночные атаки немецкой 11-й танковой дивизии, а также дивизии СС «Викинг». Последняя наступала в направлении Криворожье, Петровка-II, отсекая район Александровки от района Верхней Самары. Обещанная на смену разбитого в Красноармейском 4-го гвардейского танкового корпуса 38-я гвардейская стрелковая дивизия завязла в боях в районе Очеретино, а 44-я гвардейская стрелковая дивизия с 10-й лыжно-стрелковой бригадой отражала атаки противника в районе Александровки, Степановки.

Части 7-й и 11-й танковых дивизий противника атаковали Степановку с юго-запада и юго-востока, соответственно, пытаясь раздробить обороняющиеся в ней части 44-й гвардейской стрелковой дивизии, 10-го и 18-го танковых корпусов. Мотопехота группы Попова уже сосредоточилась в районе Барвенково в резерве. После упорных боёв, значительные силы 10-го танкового корпуса, не успевшие прорваться к Степановке, были окружены в районе Доброполья. Под прикрытием батальона танков (4 танка) и мотострелков, сводный отряд начал прорываться к Степановке.

В полосе 6-й армии обстановка ухудшалась. Из района Чаплино на север ударил 48-й танковый корпус. В районе Троицкого держала оборону 32-я мотострелковая бригада. 195-я стрелковая дивизия находилась на марше в район Павлограда. В 5:00 22 февраля дивизия СС «Дас Райх» форсировала реку Самара и атаковала части 35-й гвардейской стрелковой дивизии в Павлограде. К 9:15 эсэсовцы взяли город, блокировав 35-ю гвардейскую стрелковую дивизию в районе Ново-Александровки (треугольник Ново-Московск, Синельниково, Павлоград). Дивизия СС «Тотенкопф» выдвинулась из района Перещепино в направлении Павлограда через Попасное, одновременно ведя бои с окружёнными 267-й стрелковой дивизией и 106-й стрелковой бригадой. Взяв Павлоград, противник выдвинул полк СС «Дер Фюрер» на оборонительные позиции к северу и востоку от узла. В это время мотоциклетно-стрелковый батальйон «Дас Райха» выдвинулся на восток, установив контакт с дивизией СС «Викинг».

Части немецких 2-го танкового корпуса СС и 48-го танкового корпуса вышли в район Синельниково. В 14:30 полк «Дойчланд» занял Зайцево, где установил контакт с 15-й пехотной дивизией противника, окружив 4-й гвардейский стрелковый корпус в районе Синельниково. Примечательно, что в ходе данного наступления две немецкие пушки были выведены из строя советской кавалерией, атаковавшей с саблями наголо. В это время, 15-й стрелковый корпус атаковал Красноград, откуда одновременно перешёл в наступление немецкий «корпус Рауса» (320-я пехотная дивизия, мотодивизия «Великая Германия» и полк «Туле» дивизии СС «Тотенкопф») в направлении Кегичевки, овладев ею. Основная цель наступления «корпуса Рауса» — прикрытие ударов 2-го танкового корпуса СС в южном и восточном направлениях, в бой с которым вводились новые подразделения 6-й и 1-й гвардейской армий.

В полосе 3-й гвардейской армии темп наступления стал ослабевать. 2-й гвардейский танковый корпус был выведен в резерв, откуда в бой вступила 78-я стрелковая дивизия. Перед 3-й гвардейской армией оборонялись и переходили в контратаки 6-я, 62-я, 302-я, 304-я, 306-я, 335-я пехотные и 3-я горнострелковая дивизии противника. Командир 8-го кавалерийского корпуса получил приказ двигаться на Широкий с целью нанесения противнику удара с тыла навстречу 14-му стрелковому корпусу. В 22:00 части 55-й и 112-й кавалерийских дивизий выдвинулись к Широкому по бездорожью и при большой глубине снежного покрова. Комдиву-21 было приказано самостоятельно прорываться из окружения в направлении Уткино, Успенка.

В ночь на 23 февраля, ударная группировка 3-й гвардейской армии в составе четырёх дивизий 14-го стрелкового корпуса и одной дивизии 18-го стрелкового корпуса перешли в наступление навстречу 8-му кавалерийскому корпусу, прорвав оборону противника. К 4:00 головные части главных сил 8-го кавалерийского корпуса достигли Юлино, где получили сведения от местных жителей, что во Фромандировке на пути конников находится сильный гарнизон противника. На подавление гарнизона была направлена 55-я кавалерийская дивизия, но противник заметил её приближение, оказал сильное сопротивление и нанёс конникам значительные потери. В 11:00 главные силы кавалеристов отбили мощную атаку противника со стороны Штеровки. Только решительные действия могли обеспечить прорыв 8-го кавалерийского корпуса и спасти его от полного окружения.

Командир 8-го кавалерийского корпуса М. Д. Борисов решил выходить в полосу обороны 3-й гвардейской армии в направлении Широкого, Мало-Николаевки силами 112-й кавалерийской дивизии под прикрытием с запада частями 55-й кавалерийской дивизии. В виду большой глубины снежного покрова артиллерия отстала от авангарда, и прорыв начался без артподготовки. Штаб корпуса оторвался от основных сил в районе Юлино, и впоследствии был уничтожен противником. Комкор М. Д. Борисов был тяжело ранен, попал в плен, где его следы затерялись, и он считался пропавшим без вести. К 12:00 противник в полосе 112-й кавалерийской дивизии предпринял атаку силой до батальона пехоты с тремя танками со стороны Штеровки. Подтянувшаяся артиллерия корпуса отбила атаку. При выходе 112-й кавалерийской дивизии на шоссе Ивановка — Мало-Николаевка, противник открыл перекрёстный артогонь с юга, севера, запада и северо-запада. Одновременно, кавалерийская дивизия была атакована с трёх сторон двумя полками пехоты противника при поддержке танков.

Подорвав остатки матчасти и мин, конники продолжили прорыв в район юго-западнее Широкого. В результате, оборона противника в направлении Ореховки была прорвана, и основные силы корпуса начали выход из окружения. К 16:00 части 55-й кавалерийской дивизии вышли к б. Западная. К 17:00 к б. Должик и Мало-Ивановке прорвались части 112-й кавалерийской дивизии. В рукопашном бою при выходе из окружения погиб комдив-112 М. М. Шаймуратов. 21-я кавалерийская дивизия выходила из рейда по маршруту Уткино, Успенка. В районе Успенки, на высоте 240,8 произошёл решающий бой, в котором отход дивизии прикрывало ополчение из местных подпольщиков и патриотов. В ночь на 24 февраля 55-я и 112-я кавалерийские дивизии соединились у Мало-Николаевки, а к исходу дня вышли в расположение 14-го стрелкового корпуса в районе Ореховки, где получили продукты питания. 21-я кавалерийская дивизия с боями вышла к Успенке. К исходу 24 февраля 8-й кавалерийский корпус вышел из рейда.

За время рейда 8-го кавалерийского корпуса было пройдено около 200 км, из них 160 км — в тылу противника. Были перерезаны коммуникации противника в районе Ворошиловска, Дебальцево, Фащевки, Красного Кута. В 56 местах было взорвано железнодорожное полотно в районе Дебальцево, уничтожено 3 железнодорожных моста, 1 водокачка, 18 эшелонов (из них: 2,5 — с артиллерией, 1,5 — с танками, 1 — с самолётами, 3 — с автомашинами, 7 — с заводским оборудованием, 2 — с горючим и 1 — с подарками для солдат и офицеров немецкой армии), 20 паровозов, 30 складов с боеприпасами, военным имуществом и продовольствием, 6 узлов связи в тылу противника. Разгромлен штаб 62-й пехотной дивизии противника, уничтожено до 12 тысяч солдат и офицеров немецкой армии из четырёх дивизий и одного сводного гарнизона.

В рейде освобождено из плена до 2 тысяч человек. Захвачено, а при отходе уничтожено 2 бронепоезда, 28 танков, 50 орудий, 35 миномётов, 2 миномётные батареи, 54 пулемёта, 152 автомашины, 70 мотоциклов, 2686 винтовок, 525 автоматов, 830 повозок. При обратном отходе уничтожено 34 орудия, 24 миномёта, 34 пулемёта, 6 миномётных установок, 10 автомашин. К исходу 25 февраля основные силы 8-го кавалерийского корпуса сосредоточились в районе Ореховки, а 26 февраля в полосу обороны 3-й гвардейской армии вышли последние части кавалерийских дивизий, которые с помощью местного населения укрывались от противника в штольнях в районе Ивановки.

В полосе группы Попова, 1-й гвардейской и 6-й армий обстановка к 23 февраля приближалась к критической. 6-я танковая дивизия противника в ночь на 23 февраля атаковала 41-ю гвардейскую и 244-ю стрелковые дивизии северо-восточнее Богуслава. Дивизия СС «Дас Райх» и 15-я пехотная дивизия противника наступали в районе Синельниково к востоку от железной дороги Харьков — Запорожье, а дивизия СС «Тотенкопф» — на Орельку и Павлоград. Последняя перешла в наступление в ночь на 23 февраля, взяв к 5:00 Всесвятское, а в 8:00 уничтожила в районе Кочерёжек советские мотоциклетные подразделения. К вечеру дивизия вступила в северо-западную часть Вязовка. На северном берегу р. Самара было встречено ожесточённое сопротивление с советской стороны. Полк «Дер Фюрер» дивизии СС «Дас Райх» отбил атаку на Павлоград с северо-востока, а мотоциклетно-стрелковый батальон дивизии отправился на зачистку деревень к северу от шоссе и железной дороги Павлоград — Ново-Московск.

17-я танковая дивизия противника к утру форсировала реку Самара, захватив плацдарм в районе Петропавловки, и к вечеру атаковала отряд 3-го танкового корпуса в районе Верхней Самары. После захвата моста через реку, 17-я танковая дивизия перешла в наступление против 195-й стрелковой дивизии.

23 февраля 11-я танковая дивизия противника захватила позиции 1-й гвардейской армии западнее Гвариловки. Танковые корпусы группы Попова были раздроблены, и вели бои обособленно. Так, части 10-го танкового корпуса до 23 февраля удерживали рубеж Петровка-II, Ленинский, Малеевский, Красногоровка между Добропольем и Петропавловкой.

В районе Степановки немецкие 7-я и 11-я танковые дивизии совместно с мотодивизией СС «Викинг» после штурма села, занятого частями советских 10-го, 18-го танковых корпусов и 44-й гвардейской стрелковой дивизии, окружила Степановку. Незадолго до полного окружения села, в последнее вошёл отряд 10-го танкового корпуса из района Доброполья. Части группы Попова, окружённые в селе, потеряли связь со штабом группы, и попали в безвыходное положение. К 24:00 большая часть Степановки была в руках противника. Немецкая 11-я танковая дивизия вела бои также с главными силами 3-го танкового корпуса в районе Варваровки, не допуская подхода корпуса Синенко к Степановке.

В ночь на 23 февраля группа танков 4-го гвардейского (1 танк и 70 человек) и 10-го танковых корпусов, блокированная 20 февраля в Красноармейском, начала отступление в северном направлении. Накануне было получено разрешение М. М. Попова на отход из Красноармейского. В 2:00 были отбиты две атаки противника со стороны Молодецкого. Комбриг Андрющенко искусным манёвром смог отвести группу из-под удара и прорваться на север. Утром группа была разделена на два отряда, отступающие по параллельным маршрутам. Путь от хутора Белицкое до правого берега реки Бык представлял из себя арену сплошных сдерживающих и арьергардных боёв с участием местных патриотов и подпольщиков. Особенно ожесточёнными были бои в районе поселка Красноармейский рудник и реки Бык, откуда накануне отступили остатки 18-го танкового корпуса. По прикрытием народного ополчения, остатки группы Попова оторвались от преследования противника, и за сутки совершили марш до села Очеретино, пройдя путь частично по бездорожью.

С 24 февраля 3-я танковая армия П. С. Рыбалко, действовавшая в полосе Воронежского фронта, поступила в оперативное подчинение Юго-Западному фронту и начала серию контратак на Красноград с целью остановки немецкого контрнаступления. 15-й танковый корпус Копцова перешёл в наступление на Новую Водолагу, а 6-й гвардейский кавалерийский корпус, 184-я, 219-я и 350-я стрелковые дивизии — на Кегичевку. Командарм-6 Ф. М. Харитонов, наконец-то, осознал перспективы возникшей угрозы, приказал всем своим подразделениям остановить наступление и перейти к обороне на достигнутых рубежах. 15-й стрелковый корпус в составе 6-й, 172-й и 350-й стрелковых дивизий занял оборону на рубеже Рябухино, Охочае, Ефремовка, Дмитровка, Лиговка.

25-му танковому корпусу приказано выходить из окружения своими силами. К ночи 25-й танковый корпус начал выдвижение в направлении Ново-Васильевки к переправам через реку Волчья. 1-му гвардейскому танковому и 4-му гвардейскому стрелковому корпусам также ставились оборонительные задачи. Блокированные между Павлоградом и Синельниково части 35-й гвардейской стрелковой дивизии также должны были выходить из окружения самостоятельно.

Тем временем, дивизии СС «Дас Райх» и «Тотенкопф» начали уплотнение кольца окружения частей 1-й гвардейской и 6-й армий, во многом переиграв командование последних. Первыми жертвами стали 35-я гвардейская и 244-я стрелковые дивизии. К 6:00 24 февраля полк «Дойчланд» отбивает контратаку советских войск. Усиленный полк «Дер Фюрер» в 12:45 атакует Вербки с целью форсирования реки Самара, но лишь к 14:00 благодаря поддержке немецких бомбардировщиков с воздуха вступает в северную и восточную части села. Дивизия СС «Тотенкопф» подавила сопротивление войск 1-й гвардейской армии в районе Вязовка севернее Раздоров, и к 13:45 овладела селом. Бронетанковая группа дивизии продвигается к Морозовскому, устанавливая связь с дивизией СС «Дас Райх» у Вербок. Кроме того, части «Тотенкопф» атаковали части 6-й армии в районе Орельки, Михайловки. Таким образом, район Павлограда был окончательно в руках противника. На следующий день должно было начаться наступление на Лозовую.

В результате действий 3-й и 11-й танковых дивизий противника, усиленных пехотой, были практически окружены Славянск и Краматорск. Западнее Краматорска, в районе Очеретино вели арьергардные бои остатки группы Попова, покинувшие Красноармейское в ночь на 23 февраля. Сводный отряд 18-го танкового корпуса (без танков) занял оборону рубежа Ново-Павловка, Ново-Александровка, Ново-Григоровка. Окружённые в Степановке части 10-го и 18-го танковых корпусов в ночь на 24 февраля осуществили попытку прорыва в восточном направлении на соединение с 3-м танковым корпусом, но по пути к Варваровке наткнулись на колонну войск 11-й танковой дивизии противника. Было решено прорываться на северо-запад, к Александровке, где с 22 февраля оборонялись части 44-й гвардейской стрелковой дивизии, атакуемые БТР мотодивизии СС «Викинг».

В результате прорыва 10-го и 18-го танковых корпусов из окружения, позиции стрелков в Александровке были восстановлены, а наступление эсэсовцев на Барвенково задержано почти на сутки. К середине дня большая часть оставшихся танков 10-го танкового корпуса была сосредоточена в районе Барвенково, где получила приказ на оборону позиций в Архенгельском. 17-я танковая дивизия противника действовала на фронте Доброволье, Александровка в полосе 44-й гвардейской и 195-й стрелковых дивизий. Последняя вступила в бой юго-западнее Барвенково. Разрозненные части группы Попова постоянно отражали атаки 7-й и 11-й танковых дивизий противника, в составе которых к этому времени осталось до 80 танков, в направлении Степановка, Андреевка. Всё же, постоянные атаки танков противника на Александровку, Очеретино заставили части 44-й гвардейской стрелковой дивизии, 10-го и 18-го танковых корпусов к исходу дня отступить к Барвенково. Вечером противнику удалось прорваться на южную окраину Барвенково.

Кровавая развязка

К 25 февраля войска Юго-Западного фронта отступили на рубеж Охочае, Сахновщина, Лозовая, Барвенково, Краматорск, Лисичанск, Славяносербск, Лутугино, Боково-Антрацит. Командующий Юго-Западным фронтом Н. Ф. Ватутин осознал перспективы надвигающейся катастрофы и приказал расформировать подвижную группу Попова, переподчинив её подразделения 1-й гвардейской армии В. И. Кузнецова, оборонявшей район Барвенково. Остатки разбитой группы Попова, ушедшие из Красноармейского в ночь на 23 февраля, вышли в расположение 1-й гвардейской армии в районе Прелестного. К исходу дня подопечные Андрющенко достигли Красного Лимана, пройдя за 3 дня около 90 км. Здесь находились тыловые части и 178-я танковая бригада 10-го танкового корпуса. Остальным окружённым частям 6-й и 1-й гвардейской армий было приказано идти на прорыв в северном и восточном направлениях.

Тяжёлым было положение на правом фланге фронта. Сквозь построения дивизии СС «Тотенкопф» в районе Павловки пытались прорваться части 35-й гвардейской стрелковой дивизии и 106-й стрелковой бригады при девяти танках. К 22:00 25 февраля кольцо окружения было прорвано, основные силы советской пехоты вышли к Самойловке, но в целом обстановка в полосе 6-й армии оставалась близкой к катастрофе. 41-я гвардейская стрелковая дивизия вела бой с дивизией СС «Дас Райх» севернее Павлограда. Рядом действовали 1-й гвардейский танковый корпус и 1-й гвардейский кавалерийский корпус.

В 4:30 25 февраля дивизия СС «Дас Райх» начала наступление на Лозовую. На правом фланге и в центре наступали полки «Дойчланд» и «Дер Фюрер» вышеуказанной дивизии, соответственно. Левый фланг обеспечивал полк «Туле» дивизии СС «Тотенкопф». В 8:45 дивизия СС «Дас Райх» подавила сопротивление 4-го гвардейского стрелкового корпуса в Жемчужном. В 14:00 «Дойчланд» наступает на Весёлое, а «Дер Фюрер» выходит на южные подступы к Лозовой, с окраин которой советские стрелки открывают встречный артогонь. Всё же, «Дер Фюрер» смог ворваться в город, продвинуться к железнодорожной насыпи и вечером смог овладеть вокзалом ст. Лозовая. Дальше всех вглубь города продвинулась 9-я рота «Дер Фюрера», в результате чего последняя была окружена советскими стрелками и последующие два дня вела бои в окружении.

К вечеру 25 февраля части 4-й танковой армии противника продвинулись до высот у Старых Близнецов и Лозовой. Полк «Дер Фюрер» продолжал вести бои на южной окраине Лозовой, а полк «Дойчланд» достиг южной части Самойловки и атаковал защитников района Лозовой к востоку от Весёлого. Дивизия СС «Тотенкопф» атаковала 6-ю армию Юго-Западного фронта восточнее Орельки, встретив ожесточённое сопротивление стрелковых и танковых частей. Боевая группа Лайнера сломила сопротивление в районе Кондратьевки, и развивая наступление на Панютино, в 16:00 достигла Алексеевки.

В полосе 1-й гвардейской армии шли тяжёлые бои вдоль трассы железной дороги Лозовая — Славянск. Район Барвенково занимали 3-й, 10-й, 18-й танковые корпусы, часть 38-й, 44-я и 52-я гвардейские стрелковые дивизии. Им противостояли части немецкого 40-го танкового корпуса, а также 6-я и 17-я танковые дивизии противника. Последняя атаковала фланг и прорвала оборону 195-й стрелковой дивизии в Старых Близнецах, пытаясь изолировать защитников Лозовой и Барвенково друг от друга. Оборона района Барвенково 44-й гвардейской стрелковой дивизией, усиленной танками бывшей группы Попова, также оказалась прорванной.

В Славянске находились основные силы 38-й гвардейской стрелковой дивизии; 57-я гвардейская стрелковая дивизия занимала Краматорск. В этот сектор наступал 40-й танковый корпус противника. Район Дружковки контролировала немецкая 3-я танковая дивизия. В ночь на 25 февраля противник ворвался в Славянск, окружив части 38-й гвардейской стрелковой дивизии в Славкурорте. Гарнизон Краматорска оказался блокированным. Утром солдаты Туркестанского батальона вермахта устроили резню среди мирного населения Славянска, которые ни о чём не подозревая собрались у горвоенкомата по повесткам.

К 26 февраля советские войска на павлоградско-лозовском направлении были расчленены и частично окружены противником. 1-й гвардейский и 25-й танковые корпусы, 106-я танковая бригада, 35-я и 58-я гвардейские, часть 244-й и 267-я стрелковые дивизии вели бои в окружении. Оборону района Лозовой держали 1-й гвардейский танковый и 1-й гвардейский кавалерийский корпуса с 58-й гвардейской стрелковой дивизией. Северо-западнее оборонялся 15-й стрелковый корпус, а западнее выходили из окружения части 35-й гвардейской и 267-й стрелковых дивизий.

В 2:00 полк «Дер Фюрер» дивизии СС «Дас Райх», усиленный мотоциклетно-стрелковым батальоном, продвигается вглубь Лозовой. Один из батальонов противника также оказался окружённым в городе, но к 5:45 немецкая авиация деблокировала первый. К 16:00 «Дер Фюрер» достиг северных районов города, где в районе Новых заводов (северо-западная часть Лозовой) встретил упорное сопротивление советских войск. Впрочем, контратака последних в 19:00 оказалась безуспешной. Дивизия СС «Тотенкопф» вышла на тылы 35-й гвардейской стрелковой дивизии в районе Сергеевки, а позже — нейтрализовав окружённые части южнее Орельки — атаковала в районе Царедаровки. Танки противника появились на юго-западной окраине Лозовой. Обнадёживал захват гвардейцами радиостанции, в результате которого связь 35-й гвардейской стрелковой дивизии с 4-м гвардейским стрелковым корпусом была восстановлена.

Тем временем, в ночь на 26 февраля окружённый 25-й танковый корпус идёт на прорыв в северном и северо-восточном направлениях. Части корпуса переправились через Волчью и заняли лес в районе северо-западнее Новой Дачи, рассредоточившись в нём. С рассветом противник нанёс авиаудар. Колонна танков и мотопехоты противника атаковала 162-ю танковую бригаду. Сутки продолжался бой на окраине села Зелёный Яр, и в ночь на 27 февраля 111-я танковая бригада отошла на Лукашёво.

В районе Барвенково 52-я гвардейская стрелковая дивизия смогла остановить 11-ю танковую дивизию противника на подступах к городу. Так, мотодивизион 45-го гвардейского мотополка, оборонявший город, залпом из РС уничтожил 5 танков противника. Однако немецкая 7-я танковая дивизия пошла в обход Барвенково с востока через Гусаровку. Южнее Барвенково 3-й танковый корпус соединился с группой 18-го танкового корпуса во главе с его командиром Б. С. Бахаровым в районе Андреевки. Ударная группа 11-й танковой дивизии противника атаковала части 3-го и 18-го танковых корпусов в направлении Ново-Дмитровки. Под прикрытием отряда 18-го танкового корпуса 3-й танковый корпус начал отход в северном направлении.

27 февраля 7-я танковая дивизия противника перешла железную дорогу в районе Гусаровки, а мотодивизия СС «Викинг» атаковала 10-й танковый корпус, усиленный отремонтированными танками 4-го гвардейского танкового корпуса в Архангельском (район станции Языково) с севера. Танки корпуса Полубоярова после израсходования боекомплекта самовольно снялись с позиций и ушли в Барвенково, в результате чего танки 10-го танкового корпуса оказались в окружении, будучи вынужденными прорываться в направлении Барвенково и Изюма. Противник начал окружать район Барвенково, поставив гарнизон города в составе частей 38-й гвардейской и 52-й стрелковых дивизий, а также 13-й гвардейской танковой бригады в тяжёлое положение. Авангард 57-й гвардейской стрелковой дивизии начал отход из Краматорска в направлении Славкурорта, и далее — за реку Северский Донец.

1-й гвардейский танковый и 1-й гвардейский кавалерийский корпуса под давлением немецкой 6-й танковой дивизии были вынуждены 27 февраля оставить район Лозовой. После авиаудара по северо-восточной части города, в 8:00 полк «Дойчланд» переходит в наступление из района Лозовой на восток. К 10:00 мотоциклетно-стрелковый батальон противника овладевает северо-восточной частью города. Дивизия СС «Тотенкопф» утром взяла Царедаровку, а к 16:00 вошла в Панютино. Полк «Дер Фюрер» ведёт напряжённый бой, и овладевает северной окраиной Лозовой. «Дойчланд» захватывает Весёлое и часть железнодорожного пути в районе черепичного завода. К 16:00 передовые отряды «Дойчланда» достигли Михайловки, что северо-восточнее Лозовой.

В таких условиях 27 февраля командующий Юго-Западным фронтом Н. Ф. Ватутин соглашается на отвод войск 1-й гвардейской и 6-й армий на левый берег реки Северский Донец. Частям 350-й стрелковой дивизии было приказано держать оборону на рубеже Лиговка, Краснопавловка.

Однако на этом не завершились попытки переломить ситуацию и остановить контрнаступление противника. В 2:00 ночи 28 февраля 350-я стрелковая дивизия заняла оборону на рубеже Охочае, Староверовка, и контратаковала дивизию СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер».

Войска 3-й танковой армии (командующий П. С. Рыбалко), временно переданной в оперативное подчинение Юго-Западному фронту, и в состав которой вошла 350-я стрелковая дивизия, силами 15-го танкового корпуса и 219-й стрелковой дивизии заняли Кегичевку и сосредоточились в ней для последующего контрудара по наступающему противнику. Изначально контрудар был запланирован на 1 марта, но в связи с нехваткой горючего его перенесли на 3 марта. 1 марта в Кегичевку вошли части 12-го танкового корпуса. Группа М. И. Зиньковича из двух танковых корпусов в Кегичевке готовилась к контрудару. Тем временем, к 17:00 1 марта полк «Дер Фюрер», перенацеленный из Лозовой на Кегичевку, прорвался в Ефремовку и завязал бои с советскими войсками. Контрудар 3-й танковой армии оказался на грани срыва.

На левом крыле Юго-Западного фронта к 28 февраля обстановка стабилизировалась. 50-я гвардейская стрелковая дивизия вышла на рубеж Славяносербск, Родаково, освободив Великую Гору, Раевку, Крутояровку, Жёлтое. Командиру 18-го стрелкового корпуса в составе 59-й, 78-й гвардейских и 243-й стрелковых дивизий было приказано закрепиться на рубеже хутор Бельков, Рай-Александровка, Берестовое севернее Артёмовска до 3 марта, и одну дивизию иметь в резерве в районе Белогоровки, Лисичанска. Особое внимание приказано уделять направлению Яма, Артёмовск. 279-я стрелковая дивизия занимала рубеж Замошье, Тарасовка, а 14-й стрелковый корпус силами 50-й гвардейской и 259-й стрелковых дивизий — Камышеваха, Елизаветовка, Ивановка. 29-й стрелковый корпус оборонял рубеж Нижнее, Саповка. Сильный гарнизон был оставлен в Ворошиловграде. В районе Ореховки располагался 8-й кавалерийский корпус.

Штаб 3-й гвардейской армии располагался в Новом Айдаре. Наступление противника в среднем течении Северского Донца хоть и привело к сдаче советскими войсками позиций на правом берегу реки, окружений частям армии Лелюшенко удалось избежать.

Арьергарды 38-й и 57-й гвардейских стрелковых дивизий 28 февраля оставили, соответственно, Славкурорт и Краматорск, отступая в направлении Красного Лимана. 10-й танковый корпус был выведен в резерв. К исходу дня 3-й танковый корпус сосредоточился в районе Банного, Ярового. Группа 18-го танкового корпуса вела арьергардные бои в районе Очеретино, Барвенково. В районе Барвенково части 18-го танкового корпуса попали в окружение, но последний 1 марта вырвался из окружения и устремился к реке Северский Донец. В среднем течении Северского Донца противник напирал на Балаклею, Изюм, Лисичанск. После того, как во второй половине дня 28 февраля танки противника ворвались вглубь Барвенково, сводный отряд гарнизона города начал отступление к Изюму. К исходу дня передовые части немецкого 40-го танкового корпуса вышли к Северскому Донцу западнее Изюма.

28 февраля части 25-го танкового корпуса продолжали выходить из окружения. 102-я танковая бригада вошла в Ново-Васильевку, к вечеру отступив из села в д. Поды. Разведотряд корпуса несколько часов вёл бой на железнодорожном переезде близ села Тарасовка, в результате которого колонна противника отошла к Монастырке. С наступлением темноты, главные силы корпуса вышли к селу Терны на реке Орелька, что в 49 км северо-восточнее Павлограда. 1 марта, с рассветом Терны атаковала немецкая авиация, и 25-й танковый корпус занял в селе круговую оборону. Утром противник атаковал Терны с юго-запада и северо-востока. В результате миномётного обстрела и атаки немецкой мотопехоты в районе села образовалось несколько очагов обороны. 175-я танковая бригада рассредоточилась к северу от села, 162-я танковая бригада — к востоку, а 111-я танковая бригада — по левому берегу реки Орелька. В полдень боевая группа 111-й танковой бригады пошла в атаку и соединилась с 16-й мотострелковой бригадой, которая с наступлением темноты стала отходить на северо-восток двумя группами.

В боях при выходе из окружения был тяжело ранен и вскоре попал в плен командир 25-го танкового корпуса П. П. Павлов. В целом же бои в окружении для корпуса окончились вполне благополучно: 10 — 25 марта части 25-го танкового вышли в расположение 6-й армии.

Перенеся дату контрудара по наступающему противнику из района Кегичевки, командующий 3-й танковой армией потерял драгоценное время. В 2:00 ночи 2 марта полк «Дер Фюрер» начал новую атаку на Ефремовку в тылу группы советских войск в Кегичевке, в результате которой противник взял село. Ко 2 марта в Кегичевку успели стянуться два гаубичных артполка 184-й стрелковой дивизии, однако во второй половине дня противник силами дивизии СС «Дас Райх» окружил Кегичевку, заняв в тылу группы М. И. Зиньковича с. Лозовая и уничтожив стоявшие в ней части ударной группы. С юга подходили части дивизии СС «Тотенкопф», которые представляли наибольшую опасность. Было решено свернуть контрудар, и выходить из окружения в направлении Тарановки через порядки дивизии СС «Дас Райх».

Атаки на Лозовую ночью результатов не дали, и было решено обходить село. Прорыв 12-го (командующий М. И. Зинькович) и 15-го (командующий В. А. Копцов) танковых корпусов из Кегичевки на рассвете 3 марта под мощным артогнём противника, вскрывшего попытку прорыва, стал финальным аккордом в попытках Красной армии остановить контрнаступление противника на Харьков. Атака группы Зиньковича на Медведевку, занимаемую «Дер Фюрером», была отбита, и прорывающиеся отступили на юг и юго-восток. Части 15-го танкового корпуса окружили два батальона полка «Туле» дивизии СС «Тотенкопф», однако на помощь окружённым был направлен батальон полка «Дер Фюрер», и совместной атакой эсэсовцев 15-й танковый корпус был отброшен к югу и востоку. К вечеру 15-й танковый корпус атаковал Ефремовку, однако вскоре сам оказался в котле.

Части дивизий СС «Дас Райх» и «Тотенкопф» приступили к ликвидации группы Зиньковича, закончив бои к 5 марта. Из окружения вышли лишь 8 танков 12-го танкового корпуса. Все танки и артиллерия 15-го танкового корпуса были уничтожены противником, а командир корпуса В. А. Копцов погиб в бою. Потери личного состава в группе Зиньковича на момент выхода в полосу обороны 3-й танковой армии составляли около 20 %. «Прогулка» в тыл противника дорого стоила Юго-Западному и Воронежскому фронтам.

К 3 марта войска 1-й и 3-й гвардейских армий отступили на рубеж по левому берегу реки Северский Донец. Фронт от Балаклеи до Ворошиловграда стабилизировался. Благодаря построенным позициям обороны удалось удержать Ворошиловград, однако противнику были сданы Славяносербск и Лисичанск. Остановив в середине марта наступление на Ворошиловград, противник обрушился на позиции Юго-Западного фронта в среднем течении Северского Донца от Изюма до Славяносербска, однако здесь наткнулся на упорное сопротивление советских войск.

Анализ итогов операции

Среди причин провала операции «Скачок» следует отметить такие. Во-первых, Ставка переоценила свои возможности и недооценила возможности противника. Например, танковые корпусы группы Попова до «Скачка» успели поучаствовать в боях, причём непрерывных, и понести существенные потери. Первые поражения в Донбассе на артёмовском и константиновском направлениях были проигнорированы. Более того, после того, как группа Попова была остановлена заслоном немецкой 1-й танковой армии, командующий Юго-Западным фронтом Н. Ф. Ватутин решил увеличить глубину прорыва, ударив на Красноармейское. Впрочем перехват коммуникаций в тылу противника сыграл свою роль, облегчив 3-й гвардейской и 5-й танковой армиям задачу по овладению районом Ворошиловграда и югом Ворошиловградской области.

Войскам 6-й армии была поставлена задача на продвижение к Днепру, ради которого были введены в бой все резервы. Вырвавшаяся далеко вперёд армия была быстро обойдена 2-м танковым корпусом СС, но обход не был воспринят командармом-6 как преддверие надвигающейся катастрофы. Даже ведя бои в окружении, части 6-й и 1-й гвардейской армий были вынуждены выполнять наступательные задачи, поставленные командованием. Предложения к отступлению на более выгодные позиции, например, поступившие со стороны М. М. Попова, воспринимались командованием фронта «в штыки». В результате группа Попова и 6-я армия были разбиты, и практически потеряли боеспособность. Тяжёлое поражение было нанесено и 1-й гвардейской армии.

С другой стороны, противник смог перейти в столь результативное контрнаступление исключительно благодаря концентрации в Донбассе и на полтавском направлении крупных танковых частей, многие из которых были недавно переброшены из Западной Европы, где проходили переформирование. В боях также использовались крупные танковые части, отступившие из-под Ростова и со Среднего Дона, но не потерявшие свою боеспособность. Линия фронта сокращалась, и у противника появлялось больше возможности сосредоточить на ключевых направлениях группировки, численно и качественно превосходящие силы наступающих. Переброска немецких танковых частей из-под Ростова в Донбасс до конца воспринималось советским командованием как отступление противника за реку Днепр.

Во-вторых, существовали и объективные причины. Каскад наступательных операций практически без оперативных пауз, сравнительно быстрое продвижение советских войск вызывали кризис снабжения, поскольку противник разрушал коммуникации и пути сообщения при отступлении. При этом советские войска удалялись от баз снабжения и перевалочных станций, через которые это снабжение осуществлялось. От перевалочных станций до расположения войск снабжение осуществлялось автопарком фронтов и армий, постоянно уменьшающимся из-за поломок и авианалётов противника. Так, в полосе Воронежского и Юго-Западного фронтов плечо подвоза грузов малопроизводительным автотранспортом достигало 350—450 км.

Противник же, отступая, приближался к станциям снабжения, за исключением случаев захвата наступающими коммуникаций в тылу. Данный факт, помноженный на потери в войсках наступающих, не покрывающиеся за счёт резервов и подкреплений, сулил сравнительно быстрое окончание наступательных действий и катастрофу на фронте в случае несвоевременного перехода к обороне. В случае со «Скачком» имел место как раз несвоевременный переход к обороне из-за неправильного понимания советским командованием оперативной обстановки на фронте.

Понимая важность вопроса восстановления путей сообщения на освобождённой территории как можно быстрее, уже 16 февраля железнодорожные войска начинают восстановление железной дороги Миллерово — Кондрашевская — Ворошиловград — Лутугино. 28 февраля закончено восстановление участка Миллерово — Кондрашевская, а 6 марта — Кондрашевская — Старобельск — Белокуракино. Одновременно в экстренном порядке начинают поднимать из руин промышленность региона. Для вывозки угля с Бразольского коксохимзавода используются заводские пути в обход разрушенных железнодорожных мостов. 7 марта из Луганска в Бразоль прибыли первые два вагона с углём. К 10 марта были восстановлены участки Купянск — Сватово — Рубежное и Кондрашевская — Ворошиловград — Лутугино. К 15 марта восстановлен участок Купянск — Святогорск, однако к этому времени противник начал атаковать Харьков.

Развивая наступление на Харьков, противник овладел к концу марта районами Харькова и Белгорода, оттеснив советские войска за реку Северский Донец. В наступлении на Харьков не участвовала немецкая 7-я танковая дивизия, сохранившая в боях с группой Попова лишь 8 танков, и размещённая в районе Изюма. До лета 1943 года не прекращались бои на рубеже реке Северский Донец от Чугуева до Славяносербска. В мае 3-я гвардейская армия овладеет Привольским плацдармом в районе Лисичанска, завязав тяжёлые бои за сохранение этого крайне важного участка территории на правом берегу Северского Донца. В июле развернутся решающие бои на Курской дуге, а в Донбассе начнутся Миусская и Изюм-Барвенковская операции. В ходе последней будут захвачены плацдармы на правом берегу Северского Донца в районе Изюма, Святогорска. С этих плацдармов начнётся освобождение Донбасса в августе — сентябре 1943 года.

См. также

• Третья битва за Харьков

Литература

• Исаев А. В. 1943-й… От трагедии Харькова до Курского прорыва. — М., 2008.
• Исаев А. В. Когда внезапности уже не было. История ВОВ, которую мы не знали. — М., 2006.

Отрывок, характеризующий Ворошиловградская операция (1943)

«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»