Воскресенский собор (Кола)

Православный собор
Воскресенский собор
Страна	Россия
Город	Кола
Конфессия	Православие
Епархия	Архангельская и Холмогорская (бывш.)
Тип здания	Многоглавый храм; собор
Дата основания	1681-1684
Основные даты: 1854 — уничтожение
Приделы	Никольский и Георгиевский
Состояние	не сохранился

Воскресе́нский собо́р — несохранившийся деревянный собор в городе Кола, Мурманской области, шедевр русского деревянного зодчества XVII века, главное здание ансамбля Кольского острога. Составлял единый комплекс-тройник вместе с деревянной колокольней (также не сохранилась) и деревянной (с 1533 года), а затем каменной (с 1800 года) Благовещенской церковью.

История

Построен в 1681—1684 годах при воеводах В. Я. Эверлакове и З. И. Полозове. По легенде, мастер, строивший храм, забросил свой топор в воду, поклявшись не строить других церквей. По мнению архитекторов и историков деревянного зодчества А. В. Ополовникова и Е. А. Ополовниковой, зодчий Воскресенского собора в Коле также является автором Покровской церкви в селе Анхимово и Преображенского собора в Кижах.

Воскресенский собор был уничтожен вместе с большинством других зданий Кольского острога (в основном, деревянных) во время Крымской войны в ходе атаки на город, предпринятой 11 (23) августа 1854 года английским пароходом-фрегатом Миранда (англ.).

Небольшая эскадра, состоящая из двадцатишестипушечной «Эвридики» (Eurydice), пятнадцатипушечной «Миранды» (Miranda) и четырнадцатипушечного «Проворного» (Brisk) в июле 1854 года была послана на Белое море для уничтожения российского судоходства и береговых укреплений Русской Лапландии… 23 августа «Миранда» бросила якорь неподалеку от Колы, столицы Русской Лапландии. На мачте был вывешен флаг перемирия, требующий сдачи крепости, гарнизона и государственной собственности. Всю ночь команда оставалась на своих местах, но утром ответ с берега так и не был получен. Флаг перемирия был спущен и судно, приблизившись к берегу на 250 ярдов, открыло огонь ядрами и картечью. Был высажен десант под командованием лейтенанта Маккензи и помощника капитана мистера Мэнхорпа, которые, командуя матросами и морской пехотой, со шпагами в руках, отбросили врага от батареи и захватили пушки. Сильный огонь по ним был открыт из башен монастыря, но вскоре они вытеснили гарнизон, который обратился в бегство. Монастырь вместе со всеми зданиями и государственным арсеналом был охвачен пожаром и полностью уничтожен. — «The Illustrated London News», 7 октября 1854 г.

В январе 2011 года появилась информация, что активисты мурманского регионального отделения «Молодой гвардии Единой России» собираются провести сбор подписей за восстановление храма «опираясь на администрацию Кольского района, общественные организации и простых граждан».

Посвящение

Главный храм собора был посвящён Воскресению Христа — одному из центральных событий Евангельской истории. Примечательно, что во время строительства храма большая часть местного населения (лопари) была языческой.

Боковые приделы были посвящены Святителю Николая Чудотворцу (южный) и Святому Великомученику Георгию (северный). Храмовые праздники были: «в великий день Св. Пасхи, 23 апреля, 9 мая и 6 декабря. Служба совершалась здесь со дня великия субботы по день Успения Пресвятыя Девы Богородицы».

• Kola ostrog.jpg

  Воскресенский собор с колокольней и тёплой Благовещенской церковью на плане Кольского острога XVIII в.
• Винтовой пароход-фрегат «Миранда» уничтожает город Кола.jpg

  Винтовой пароход-фрегат «Миранда» уничтожает город Кола. Рисунок из газеты «The Illustrated London News»
• 1909 Церковь Спасителя и Покрова Пресвятой Богородицы. Вытегорский Погост.jpg

  Многоглавая Покровская церковь села Анхимово (1708 г.) с колокольней и тёплой церковью Спасителя
• Kizhi churches.jpg

  Тройник в Кижах: многоглавый Преображенский собор (1714 г.), колокольня и тёплая Покровская церковь

Архитектура

Воскресенский собор, наряду с Покровской церковью в селе Анхимово и Преображенским собором в Кижах был одним из крупнейших многоглавых храмов Русского Севера. Он был выстроен из крупных сосновых брёвен и имел девятнадцать глав. Здание храма имело сложное строение и состояло из трёх пятиглавых четвериков. Центральная часть (храм Воскресения Христова) имела форму креста и высоту примерно 37 метров и была окружена широкой галереей, через которую соединялась с приделами. С северной стороны примыкал придел святого Георгия, с южной — святого Николая Чудотворца. Приделы на плане были несколько выдвинуты на восток, а по высоте — понижены. С северной и южной сторон находились входы в виде широких крылец. Согласно обмерам остатков фундамента, выполненных в 1888 году архитектором В. В. Сусловым, длина храма по северо-южному направлению была около 38 метров, а ширина от востока к западу около 21 метра.

Из девятнадцати глав собора по пять находились на трёх четвериках церквей. Они имели чешуйчатое покрытие и увенчивались деревянными восьмиконечными крестами. Ещё по одной главе размещалось на четырёх прирубах основного храма (включая восточный — алтарь). Главки прирубов были ниже соседствующих вершин церквей-приделов и были поставлены по-разному: с юга и севера — на бочки, а с запада и востока — на четверики.

Краевед И. Ф. Ушаков предположил, что в ходе ремонта в 1834 году одну из глав с восточной стороны, над алтарём церкви Воскресения, могли убрать, заменив коническим покрытием. Этим объсняется то, что в нескольких источниках число глав собора указано равным 18. Если учитывать маленькие главки над северным и южным крыльцами, то всего глав было 20.

Мурманский архитектор В. П. Быстряков по материалам специалиста по древнерусскому оборонному зодчеству В. В. Косточкина в 1961 году сделал для Мурманского краеведческого музея деревянный макет Воскресенского церковного ансамбля с 18 главами.

Внутри собора был двухъярусный богатый иконостас с иконами, украшенными золотом, серебром и жемчугом, включая храмовую икону Воскресения Христа размером 160 × 140 сантиметров. По легенде, на месте сгоревшего собора, в куче золы и обгорелых остатков, была найдена запрестольная икона Богоматери, оставшаяся совершенно невредимой. Эта икона затем якобы находилась в Троицкой церкви на Монастырском острове, местные жители приписывали ей чудотворную силу.

С юго-восточной стороны Воскресенского собора, в сторону угловой башни острога (на момент пожара, ранее место колокольни менялось), стояла шестигранная колокольня с шатровым верхом, с пятью колоколами весом — 75, 20, 4, 2 и 1 пудов.

Отрывок, характеризующий Воскресенский собор (Кола)

– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.