Воспитательный дом

Воспитательный дом — богоугодное заведение для приёма и призрения подкидышей и бесприютных младенцев, предшественник современных детских домов.

Идея воспитательных домов возникла вместе с победой христианства, которое выступило на защиту брошенных детей. Ещё Константин Великий пытался организовать содержание детей, родители которых по своей бедности не могли воспитывать их у себя, за счёт государственной казны. Впервые воспитательные дома, под именем брефотрофий, появились в IV веке, во времена деятельности Василия Великого; заведующего такими учреждениями в Византии именовали орфанотроф. В 787 году архиепископом Датеем был устроен в Милане приют для подкидышей, где они вскармливались кормилицами и содержались до восьмилетнего возраста. Только через 200 лет в Европе был открыт второй воспитательный дом, — в Бергамо, также при одной из церквей. В 1041 году в Лайбахе гражданин этого города Пётр Берлах открыл на свои средства сиротский дом с правом принимать туда и подкидышей. В 1198 году папой Иннокентием III было устроено в больнице Св. Духа особое отделение на 600 человек для приёма подкидышей. С XVI века заботу о бедных детях, сиротах и подкидышах начало проявлять государство: в Италии, Испании, Франции особыми указами эта забота поручалась монастырям и церквям, а затем муниципалитетам.

В России первым учреждением для сирот и незаконнорождённых детей стал сиротопитательный приют, открытый новгородским митрополитом Иовом в Холмово-Успенском монастыре, — в 1706 году. В 1715 году появился указ Петра I об устройствах при церквах «сиропитательных гошпиталий», которые частично финансировались государством. Однако при преемниках Петра все они закрылись. Наконец, в 1763 году, манифестом Екатерины II было предусмотрено построение «общим подаянием» воспитательного дома в Москве. Генеральным планом «Императорского Московского Воспитательного Дома» предусматривалось принимать детей от каждого с одним вопросом, крещён ли и какое дано имя. Детей можно было приносить приходским священникам, в богадельни и монастыри, откуда они должны были пересылаться в воспитательный дом, где за труд доставки за каждого принесённого младенца платилось два рубля. Инициатор проекта, И. И. Бецкой, предполагал через воспитание таких детей создать третье сословие — среднее между привилегированным и податным; причём было определено, что «все дети и их потомство на вечное время вольные». Для выполнения этой задачи был построен Воспитательный дом. Примером щедрого пожертвования Екатерина II заставила участвовать в его постройке и содержании многих своих сановников и богатых дворян; в списке жертвователей оказалось также немало купцов, мещан и крестьян; крупнейшим жертвователем стал Прокопий Демидов.

Во многих городах по частной инициативе открылись отделения московского воспитательного дома, в том числе — в Санкт-Петербурге. В 1771 году, на его базе был открыт Петербургский Воспитательный дом.

Однако идея воспитания детей по проекту Бецкого потерпела фиаско. После смерти императрицы Марии Фёдоровны, в 1828 году было запрещено дальнейшее устройство воспитательных домов в Российской империи. В тех местах, где губернские воспитательные дома уже существовали, свободный приём младенцев был прекращён, а допущен только в исключительных случаях. Связано это было с огромной смертностью. Даже в московском и петербургском воспитательных домах до 20-летнего возраста из 100 детей доживало всего 10—13 питомцев. Такие результаты прежде всего происходили от несоответствия числа детей и количества кормилиц. Для уменьшения смертности младенцев их стали раздавать на воспитание по деревням, по достижении 5, а потом 7-летнего возраста, они возвращались в воспитательный дом для дальнейшего воспитания. В конце XIX века выяснилось, что около половины питомцев были законнорожденными, которых родители намеренно сбывали в воспитательные дома. Были приняты разнообразные меры для уменьшения приноса детей; от системы тайного и беспрепятственного приема детей перешли к системе приёма явного, — с требованием документов; для обеспечения будущности младенца должен быть сделан взнос не менее 10 рублей. С 1882 года стало поощряться материнское вскармливание детей в самом воспитательном доме или на дому у матери, — с выдачей ей денежного пособия.

Однако нужда заставляла в провинции открывать, на средства преимущественно частной благотворительности, пристанища для бесприютных детей в виде отделений для подкидышей при повивальных учреждениях, домов для незаконных младенцев и т.п.

См. также

• Приют для бедных
• Детская беспризорность

Литература

• Воспитательный дом // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Яблоков Н. В. [dlib.rsl.ru/viewer/01003701928#?page=1 Призрение детей в воспитательных домах] — СПб., 1901. — 71 с.

Отрывок, характеризующий Воспитательный дом

– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.