Воспитательный дом (Флоренция)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Достопримечательность
Воспитательный дом
итал. Ospedale degli Innocenti
Страна Италия
Город Флоренция
Архитектурный стиль Возрождение
Архитектор Филиппо Брунеллески
Строительство 14191445 годы
Координаты: 43°46′34″ с. ш. 11°15′40″ в. д. / 43.7763083° с. ш. 11.2612139° в. д. / 43.7763083; 11.2612139 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=43.7763083&mlon=11.2612139&zoom=12 (O)] (Я)

Оспедале дельи Инноченти (итал. Ospedale degli Innocenti — Приют невинных) или Воспитательный дом — одна из достопримечательностей города Флоренция, Италия, находится на площади Святейшего Благовещения по соседству с одноимённой базиликой. Бывший приют для бездомных детей, построенный в первой половине XV века архитектором Филиппо Брунеллески[1]. Одно из первых сооружений в стиле Возрождения[2], оказавшее огромное влияние на развитие итальянской и всей мировой архитектуры.





История

Строительство

Учреждение было создано в рамках обширной программы благотворительных инициатив флорентийской олигархии, направленной на улучшение условий жизни граждан и санитарной обстановки. Строительство приюта было поручено в 1419 году архитектору Филиппо Брунеллески флорентийской гильдией искусств Арте делла Сета[fr]. Местом для строительства воспитательного дома был выбран монастырский огород близлежащей церкви Сантиссима-Аннунциата. До 1427 года работами руководил непосредственно Брунеллески; тогда первый этап строительства был завершён. В 1430 году к южной части здания была добавлена пристройка, а в 1439 году был закончен верхний этаж, однако без пилястр, которые были предусмотрены Брунеллески. Позже был добавлен и сводчатый коридор в левой части лоджии. Поскольку строительство лоджии было начато раньше, чем самого учреждения, воспитательный дом был официально открыт лишь в 1445 году. Он стал первым сиротским приютом Европы такого масштаба[2].

Учреждение

Воспитательный дом нёс ответственность за бездомных детей и предоставлял им возможность интеграции в общество. Его деятельность отражала социальные и гуманистические взгляды Флоренции в период раннего Возрождения. Первый подкидыш появился там 5 февраля 1445 года, десять дней после открытия. Когда дети попадали в приют, сначала за ними ухаживали кормилицы, однако постепенно их отучали от кормления грудью. Мальчиков учили читать и писать, а в дальнейшем они получали знания по способностям. Девочки, в свою очередь, считались слабым полом, хрупкими и наиболее уязвимыми; преподаватели обучали их шитью, приготовлению пищи и другим умениям, необходимым для будущей домохозяйки. При выпуске учреждение обеспечивало их приданым и давало возможность либо выйти замуж, либо уйти в монастырь. В 1520-х годах для воспитанниц, не выбравших ни то, ни другое, к южной части здания со стороны улицы Виа де'Фиббиаи была добавлена специальная пристройка.

В 1552 году управляющим (итал. spedalingo) воспитательного дома был назначен Винченцо Боргини[it], нанятый Козимо Медичи, Великим герцогом тосканским. Спустя десять лет своего становления руководителем он стремился наладить контакты с работниками приюта, чтобы избавиться от нечестных кормилиц, наживавшихся на детях. Некоторые работницы прибегали к тому, что кормили младенцев коровьим или козьим молоком. Иногда матери по каким-то причинам бросали своих собственных детей, чтобы кормить грудью ребёнка из приюта. Случалось даже так, что матери специально подкидывали своих детей в приют, чтобы устроиться туда кормилицей и там ухаживать за своим же ребёнком, только уже за деньги. Последние, между прочем, выплачивались даже после смерти младенца.

Воспитательный дом страдал от денежных задолженностей. Главной проблемой была неравномерность расходов и доходов. Козимо и Франческо превратили приют в нестабильное предприятие, бывшее чем-то средним между частной благотворительным учреждением и коммерческим делом, и постоянно забирали оттуда деньги. Долг приюта вырос с 300 до 700 тысяч лир, когда его обычные ежегодные расходы не превышали 100 тысяч.

Увеличение долгов привело к тому, что все воспитанники приюта были распущены. Боргини хотел, чтобы в будущем дети смогли выйти в люди и приобрести себе доброе имя. Мальчиков отпускали в возрасте восемнадцати лет, а девочки старались попасть в знатные семьи (с увеличенным приданным для тех, кто хотел выйти замуж). Женщины, не вышедшие замуж и не ставшие монахинями, обучались торговому делу и ручному труду. Бывало так, что из-за перенаселённости некоторых девушек выселяли из приюта, и они были вынуждены становиться проститутками. Возникали и дополнительные проблемы, такие как домашнее насилие и оскорбительные отношения.

В XVI веке приют пережил три периода сильного голода: в 1556-1557, 1567 и 1569-1570 годах. Причиной голода стал дисбаланс между количеством населения и сельскохозяйственными мощностями, при котором было очень трудно понижать цены. Тогда по приюту ударило как увеличение числа населения, так и высокие цены на пшеницу. В 1557 году возникли проблемы с поставкой зерновых, когда во время наводнения был затоплен амбар приюта.

Иногда детей оставляли в чаше перед портиком, однако в 1660 году она была убрана. На её место было установлено крутящееся горизонтальное колесо, которое относило младенца внутрь здания, при этом родитель ребёнка оставался незамеченным; это позволяло людям оставлять своих детей анонимно. Эта система работала вплоть до 1875 года, когда приют был закрыт.

Наши дни

Сегодня в воспитательном доме по-прежнему располагаются важнейшие благотворительные организации Флоренции. Тут находятся двое яслей, школа материнства, три детских и один женский приют, офисы ЮНИСЕФ. В наши дни „Приют невинных“ также является национальным центром детства и юности[2].

Архитектурные особенности

Фасад представляет собой портик длиной 70 метров, состоящий из девяти полукруглых колонн композитного ордера. Внутри он украшен фресками в люнетах кисти Джованни ди Франческо[fr], Поккетти, Бернардино[en] и Гаспаро Мартелини. В пазухе сводов находятся глазурованные тондо из синего кафеля с рельефами с изображением младенца в пелёнках (ставшего в ряде стран символом педиатрии[3]) работы Андреа делла Роббиа (около 1490 года). Лишь несколько из них — подлинники, все остальные являются копиями XIX века. Над каждой аркой находится прямоугольное окно с треугольным фронтоном.

В центре здания находится квадратный двор, окруженный аркадой с приподнятым сводом. Арки опираются на колонны коринфского ордера, и в целом план выполнен на основе единого модуля. Раньше тут располагались лоджии.

Воспитательный дом во Флоренции интересен тем, что в нём впервые сочетаются колонны и несущие арки. В здании отражено чистое и ясное чувство пропорции. Высота колонн равняется расстоянию между ними и ширине самой аркады: это правильное соотношение формирует куб. Простые пропорции здания отражают новую эпоху: светское воспитание и понятие порядка и чёткости.

Брунеллески предусмотрел в своих проектах сочетание классической римской, романской и поздней готической архитектуры. Лоджия была построена по хорошо известной модели, так же как и лоджия Ланци. Но использование круглых колонн с классическими капителями, в этом случае композитного ордера, в сочетании с доссеретами (небольшими пилястрами) стало новшеством.

В культуре

Оспедале дельи Инноченти можно увидеть в компьютерной игре Assassin's Creed II, тут проходит одна из её миссий: в 1498 году главный герой проникает во внутренний двор, чтобы убить одного из приспешников монаха Савонаролы, захватившего власть в городе[4].

Напишите отзыв о статье "Воспитательный дом (Флоренция)"

Примечания

  1. [filippo-brunelleschi.historiaweb.net/ospedale_degli_innocenti.html filippo-brunelleschi.historiaweb.net]
  2. 1 2 3 [www.cult-turist.ru/place-interes/one-place/412/?q=497&plint=412 cult-turist.ru]
  3. [mir.travel/sights/92404#details mir.travel]
  4. [assassinscreed.wikia.com/wiki/Ospedale_degli_Innocenti assassinscreed.wikia.com] (англ.)

Ссылки

  • [kannelura.info/?p=2647 План здания на kannelura.info]
  • [www.mega.it/eng/egui/monu/ospinn.htm www.mega.it]
  • [www.paradoxplace.com/Perspectives/Italian%20Images/Montages/Firenze/Foundling%20Hospital/Foundling_Hospital.htm www.paradoxplace.com]
  • [books.google.com/books?hl=en&lr=&id=AckBxc3OhSYC&oi=fnd&pg=PA70&dq= Five centuries of foundling history in Florence: changing patterns of abandonment, care and mortality]
  • [www.homeandabroad.com/viewSiteDetails.ha?mainInfoId=580 Galleria dello Spedale degli Innocenti Trip Planner]
  • [www.museumsinflorence.com/musei/ospedale_degli_innocenti.html Museums in Florence - Ospedale deli Innocenti Museum]

Отрывок, характеризующий Воспитательный дом (Флоренция)

Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.