Восставший из ада (альбом)
Поделись знанием:
К:Альбомы 2000 года
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
| «Восставший из Ада» | ||||
 | ||||
| Альбом группы «Сектор Газа» | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата выпуска |
18 октября 2000 | |||
| Записан |
январь — апрель 2000 | |||
| Жанры | ||||
| Длительность |
57:15 | |||
| Продюсер | ||||
| Страна | ||||
| Лейбл | ||||
|
| ||||
| Хронология группы «Сектор Газа» | ||||
| ||||
«Восставший из Ада» — тринадцатый и последний официальный альбом русской рок-группы «Сектор Газа», вышедший после смерти лидера группы — Юрия Клинских.
Об альбоме
В этом альбоме, Юрий Клинских продолжил жанровые эксперименты: помимо песен с привычным для группы «Сектор Газа» звучанием («Демобилизация») и стёбом («Рога», «Чёрный вурдалак»), присутствием рок-баллад («Любовь загробная», «Сожжённая ведьма»), записаны песни в жанрах: рэп-рок с элементами хорроркора («Истребители вампиров», «Ночь страха»), рэп-метал («Свадьба», «Сельский туалет», «Грязная кровь», «Восставший из Aда») и хэви-метал («Сожжённая ведьма», «Святая война»). Тематика и общая атмосфера альбома выдержаны в традициях хоррор-панка: альбом содержит мистические сюжеты, чёрный юмор и населён различной фольклорной нечистью — вурдалаками, вампирами и живыми мертвецами. В качестве вокального сопровождения в большинстве песен используется речитатив. Единственная песня, не вписывающаяся в общую концепцию альбома — «Демобилизация», которая получила наибольшую известность и была популярна на «Русском Радио». На песню «Ночь страха» группа планировала снять видеоклип, но из-за смерти Юрия Клинских это сделать не удалось. Однако в 2010 фанаты доделали клип на основе рабочего материала. В 2013 году вышла новая версия этого видеоклипа[1].
Список композиций
Слова и музыка всех песен Юрий «Хой» Клинских.| № | Название | Длительность | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1. | «Демобилизация» | 3:54 | |||||||
| 2. | «Свадьба» | 4:24 | |||||||
| 3. | «Рога» | 3:13 | |||||||
| 4. | «Сельский туалет» | 2:48 | |||||||
| 5. | «Грязная кровь» | 4:04 | |||||||
| 6. | «Любовь загробная» | 4:32 | |||||||
| 7. | «Чёрный вурдалак» | 4:29 | |||||||
| 8. | «Истребители вампиров» | 5:04 | |||||||
| 9. | «Сожжённая ведьма» (жертвам средневековой инквизиции посвящается) | 5:38 | |||||||
| 10. | «Ночь страха» | 5:59 | |||||||
| 11. | «Мёртвый в доме» | 2:50 | |||||||
| 12. | «Святая война» | 4:54 | |||||||
| 13. | «Восставший из Ада» | 4:38 | |||||||
| 57:15 | |||||||||
Музыканты
Студийный состав:
- Юрий Клинских — автор песен, вокал, бэк-вокал, ритм-гитара, клавишные, аранжировка, продюсирование, программирование, запись и сведение (#11)
- Игорь Жирнов — соло-гитара
- Василий Дронов — бас-гитара
- Игорь Аникеев — клавишные (#13)
Интересные факты
- Идея создания этого альбома пришла к Юрию Клинских ещё в конце 1997 года. Работа же над ним велась, по крайней мере, с осени 1998 года и вплоть до апреля 2000 года (последний месяц записи). Пара мелких штрихов к альбому были добавлены в июне, но так-как они не являлись столь значительными, Юрий решил не включать этот месяц в дату записи. Этот альбом стал не только последним для Хоя, но и тринадцатым по счёту, с тринадцатью песнями, на тринадцатом году существования группы. Процесс записи альбома был крайне тяжёлым. В этом альбоме Юрий, экспериментируя, совместил метал, рэп и мистику.
- В песне «Демобилизация» слова народные, а аранжировка Юрия Клинских. Текст этой песни привёз из армии его старший брат Анатолий. Она единственная в альбоме отличается по звучанию от остальных композиций и не вписывается в общую концепцию данного альбома. Юрию даже предлагали её оставить для будущего альбома. В ответ на это он сказал, что до следующего альбома может и не дожить, так что обязательно её поместит в этот альбом[2].
- Песня «Сельский туалет» сочинялась на основе реальных событий и была, по словам Юрия его любимой композицией с этого альбома. В ней используются гитарные риффы из песни группы Stuck Mojo — «Not Promised Tomorrow»
- В треке «Грязная кровь» использовался проигрыш из песни группы Pro-Pain — «No Love Lost». Текст песни сочинялся Юрием Клинских в апреле 1999 года.
- Текст песни «Сожжённая ведьма» является приближённым переводом песни группы Mercyful Fate — «Melissa».
- «Ночь страха» — первая песня, сочинённая и записанная Клинских для этого альбома. Первоначальная версия этой песни (под рабочим названием «Серебряная пуля») была записана в начале 1999 года. Музыкальный мотив и манера исполнения взята из песни группы Insane Clown Posse — «Under The Moon». На данную песню снимался видеоклип, который Юрий Клинских, к сожалению, так и не успел доснять по причине трагической гибели. Фанатами группы, однако, были созданы несколько версий клипа по мотивам имеющихся материалов.
- Песни «Ночь страха» и «Сожжённая ведьма» — одни из немногих песен с последнего альбома, которые Юрий Клинских успел несколько раз исполнить на концертах группы.
- Песня «Святая война» является вольной интерпретацией песни «The Round Table Forever» группы Grave Digger.
- Песня «Восставший из Ада» является вольной интерпретацией песни «13» группы L.U.N.G.S. из альбома «Better Class of Losers». На втором плане песни слышны начальные строки Интернационала.
- Звукозаписывающая студия «Gala Records» выпустила два вида дисков: полный (13 треков) и сокращённый (11 треков). Распространители отказались закупать полный альбом из-за большой цены, поэтому на многих «пиратских» альбомах песни «Сожжённая ведьма» и «Мёртвый в доме» до сих пор отсутствуют.
Напишите отзыв о статье "Восставший из ада (альбом)"
Примечания
Ссылки
- [sektorgaza.net/hell.htm Альбом «Восставший из Ада» на официальном сайте группы].
- [www.discogs.com/Сектор-Газа-Восставший-Из-Ада/release/5358603 Альбом «Восставший из Ада» на сайте Discogs.com]. (англ.)
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Восставший из ада (альбом)
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
