Восстание Косинского
Восстание Косинского 1591—1593 годы — крупное восстание против польского господства в Юго-Западной Руси, возглавленное гетманом реестровых казаков Криштофом Косинским. Основной движущей силой восстания были запорожские казаки, мелкое дворянство и крестьяне.
Причины
Причиной восстания стало недовольство большей части казачества отказом польских властей увеличить количество реестровых казаков, а также отказ приравнять привилегии казаков к шляхетскому сословию. В целом, первопричиной социального напряжения была политическая и социальная монополия шляхты и магнатов, усилившаяся после Люблинской унии 1569 года.
Ход событий
Восстание началось в декабре 1591 года, когда отряд реестровых казаков во главе с Криштофом Косинским напали на Белую Церковь — резиденцию белоцерковского старосты князя Януша Острожского. Нападение реестровцев стало началом крупного крестьянско-казацкого восстания, которое скоро охватило Киевское, Волынское, Брацлавское и Подольское воеводства и составила реальную угрозу польской власти в Юго-Западной Руси.
Взяв под контроль значительную территорию, казаки обратились в Москву с предложением своей службы. Сохранилось письмо Бориса Годунова к Косинскому, где даётся положительный ответ и обещается жалование за антитатарскую борьбу[1]. В 1592 году повстанцы совершили множество нападений на имения шляхты, крупные и более мелкие города. Овладев Трипольем и Переяславом, они захватили в киевском замке пушки, порох и иное военное снаряжение. Центральное правительство католической Польши не особо желало помогать лидеру православных магнатов Острожскому, поэтому действовало достаточно пассивно. Только в марте 1592 года в Фастов прибыла комиссия по расследования конфликта, в которую вошли старосты порубежных городов А. Вишневецкий, Ю. Струсь, С. Гульский и официальный патрон казачества М. Язловецкий. Комиссары объявили казаков вне закона и добились их обещания сместить Косинского с гетманства. Однако после ухода комиссии восстание продолжилось. Сентябрьский сейм 1592 года отказал Острожскому в помощи коронным войском, отказался наложить на казаков «баницию» и объявить шляхтича Косинского «вне закона». Только 16 января 1593 года было дано разрешение на сбор «посполитого рушения» (шляхетского ополчения)[1]. В конце 1592 и начале 1593 года значительный повстанческий отряд из нескольких тысяч человек во главе с Косинским отправился на Волынь. К нему присоединялись другие повстанческие отряды, стекались крестьяне, городские бедняки и недовольные своим положением мелкие служилые дворяне. Восстание в целом имело стихийный характер. Многие повстанческие отряды действовали независимо от главного войска.
Польским королём и городскими магнатами против повстанцев были мобилизованы значительные военные силы под командованием киевского воеводы Константина Острожского. Эти войска расположились близ Староконстантинова. В первых боях со шляхетским войском повстанцы во главе с Косинским были успешными, но 23 января 1593 года под селом Пятки потерпели поражение. Косинский был вынужден от имени казачества подписать с Острожским соглашение, по которому казаки подчинялись королю, но получали право на свободный отход. Однако, отступив с казацкими отрядами на Запорожскую Сечь, Косинский начал готовиться к новому походу и обратился к правительству Русского государства с просьбой о принятии в подданство.
В мае 1593 года двухтысячный отряд казаков двинулся из Запорожья под Черкассы. Здесь Косинский нашёл свою смерть, по одной версии — на поле боя, по другой — при вероломном аресте и казни во время проведения переговоров. Казаки не прекратили военные действия и в августе добились подписания Вишневецким нового соглашения, согласно которому князь обязался вернуть захваченное имущество и родственники погибших казаков-шляхтичей Косинского, Шалевского и Снятовского получали право судиться с Вишневецким. Однако когда запорожские послы явились в Киев для подачи официальной жалобы, воевода К. Острожский арестовал их и подверг пыткам. Смерть одного из послов привела к новой вспышке восстания и осаде казаками Киева. После долгих переговоров казаки были вынуждены отступить, получив известие о нападении крымских татар (тайно науськанных поляками) на Сечь[2].
Последствия
Военные поражения Косинского не сломали среди населения Юго-Западной Руси духа к сопротивлению. Несмотря на его гибель, казаческое движение продолжилось и год спустя вспыхнуло восстание Северина Наливайко, а за ним ряд новых восстаний, которые в конечном итоге привели к Переяславскому договору и свержению польской власти на Левобережной Украине.
См. также
Напишите отзыв о статье "Восстание Косинского"
Примечания
Литература
- Гайдай Л. История Украины в личностях, терминах, названиях и понятиях.- Луцк: Вежа, 2000.
- [history.franko.lviv.ua/dovidnyk.htm Справочник по истории Украины. Ред. И. Подковы и Р. Шуста.- К.: Генеза, 1993.]
Ссылки
- [ukrainainkognita.org.ua/Rus/Istoria%20rus/Kosinskiy/kos%20rus.htm Восстание Косинского на сайте Украина Инкогнита]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Восстание Косинского
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
