Восстание Павлюка

Восстание Павлюкá — казацкое восстание 1637 года в Юго-Западной Руси против польской шляхты, поднятое под руководством гетмана нереестровых запорожских казаков Павлюка.

История

Стараниями польского королевского комиссара и магната Адама Киселя в 1637 году на реке Росава была созвана реестровых казаков, на которой они отрешили от должности действующего гетмана Василия Томиленко и выбрали вместо него про-польски настроенного полковника Савву Кононовича.

Вскоре после этого началось военное противостояние запорожского нереестрового казачества и реестровцев, особенно после того, как в мае 1637 года нереестровые захватили в Корсуне (Черкассах) артиллерию реестровцев и увезли её на Запорожскую Сечь.

В июле 1637 года Павлюк был провозглашён гетманом Войска Запорожского и возглавил казацкое восстание против насилий и несправедливостей польской шляхты, в защиту гонимой православной веры. В начале августа выступление повстанцев под предводительством Павлюка послужило сигналом к массовому восстанию на Левобережной Украине. Восставшие объявляли себя казаками и изгоняли польских и украинских панов.

В августе отряд повстанцев, возглавляемый Павлюком, двинулся на Киевщину. Павлюк обратился к крестьянам, реестровым казакам и горожанам с универсалом, в котором призывал арестовать реестровую старшину — сторонников шляхетской Польши и присоединяться к повстанческим отрядам.

Полковники Скидан и Быховец были посланы Павлюком для поднятия восстания в окрестностях Переяслава (Переяславля).

В это время сам Павлюк расположился с войском у города Крылов. Ночью отряд Скидана скрытно вошел в Переяславль (Корсунь), захватил Кононовича и ряд старшин-предателей и доставил их в лагерь Павлюка, где они были тут же осуждены казацким судом и расстреляны. Гетманом был выбран Павлюк, который уехал в Запорожскую Сечь собирать войско.. Оставшиеся в Малороссии отряды он поручил под командование Скидану, который разбил свой лагерь в Мошнах.

Сильнее всего восстание разгорелось на Левобережной Украине. В итоге все реестровые полки перешли на сторону восставших. Повстанцы захватывали город за городом, разоряли шляхетские имения. Шляхта спасалась бегством, предпочитая по свидетельству польского хрониста Окольского «лыковую жизнь шёлковой смерти». Согласно Окольскому, Павлюк намеревался объединиться с донскими казаками и перейти в подданство Русского царства.

Коронный гетман Конецпольский послал против восставших своего заместителя Николая Потоцкого.

6 (16) декабря 1637 противники сошлись в битве у с.Кумейки (возле Чигирина). В ходе боя польским войскам удалось окружить повстанцев. Соорудив на скорую руку табор из поставленных в 6−12 рядов возов, казаки целый день отбивали кровопролитные атаки польской конницы, поддерживаемой пехотой и артиллерией. Причём, небольшим группам казаков дважды удавалось прорывать кольцо окружения и части. Во время второго прорыва табор удалось покинуть казацкой старшине вместе с Павлюком. Павлюк и Скидан с небольшими силами отступили в Чигирин, где надеялись соединиться с другими повстанческими отрядами и пополнить запасы пороха. В это время основные силы повстанцев, оставшиеся на поле боя под командованием Дмитрия Гуни, продолжали вести бой до поздней ночи.

В связи с наступлением темноты, поляки прекратили атаковать табор казаков, которые, немного отступив, к тому времени уже начали окапываться. Видя, что атаки поляков и огонь их артиллерии прекратились, казаки под покровом темноты в три часа ночи 7 (17) декабря на нескольких десятках возов покинули табор, рассыпались по местности и отступили к Мошнам.

Не остановившись в Мошнах, разбитые казаки отступили к местечку Боровица (Боровицы) под Черкассами. Здесь отряд Павлюка вновь объединился с казаками Дмитрия Гуни. К 9 (19) декабря силы восставших были вновь окружены поляками, взявшими Боровицу в осаду. 10 (20) декабря разгорелся новый бой. При этом, поляки вели осаду по всем правилам: окружили Боровицу окопами и отрезали её от воды. Несмотря на это, осаждённые упорно оборонялись, возведя сильные укрепления, а в городе располагался значительный гарнизон. Однако и поляки не имели возможности сломать сопротивление повстанцев силой; Николай Потоцкий предложил переговоры.

В условиях полного окружения, казацкая старши́на уговорила Павлюка пойти на переговоры с Потоцким. Однако, большинство источников сходится на том, что в процессе переговоров гетмана предали.

• Есть мнение, что казаки обвинили его в своей неудаче, сбросили с гетманства и капитулировали, выдав Павлюка полякам (правда, заручившись клятвенной гарантией королевского комиссара А.Киселя, пользовавшегося уважением как известного приверженца и защитника православной веры в Польском государстве, что с Павлюком ничего не случится.
• По другим сведениям, Павлюк был предательски схвачен во время переговоров, вместе с другими руководителями восстания - экс-гетманом В.Томиленко и Г.Лихим). Казаки даже были вынуждены подписать договор, в котором обязывались повиноваться польскому королю. Однако как только казаки сложили оружие, поляки напали на них и множество перебили.
• Некоторые летописи утверждают, что казаки продолжали сражаться с поляками и после сдачи Павлюка, и даже одержали над ними победу при р.Старица; поляки предложили мирные переговоры, но как только казаки сложили оружие, поляки вероломно напали на них.

Временным гетманом реестровых казаков Потоцкий назначил И.Караимовича.

Николаем Потоцким был применен лютый террор к повстанцам, благодаря которому удалось подавить народное движение. К примеру, вся дорога от Днепра до Нежина была уставлена кольями, с посаженными на них казаками и крестьянами. Множество повстанцев, спасавшихся от кровавой расправы, бежали за пределы Речи Посполитой, в частности, на берега Дона и в Днепро-Донское междуречье — будущую Слобожанщину. Скидану и Гуне удалось бежать на Сечь.

Смерть Павлюка

Несмотря на попытки А.Киселя исполнить своё обещание, захваченный в плен Павлюк был, подобно Сулиме, зверски казнён в Варшаве в феврале 1638. Вместе с ним по приговору сейма были казнены бывший реестровый гетман Томиленко, перешедший на сторону Павлюка, и старшина И. Злой. Восстание и мученическая смерть Павлюка описаны в поэме Е. П. Гребёнки, «Богдан».

Литература

• [books.google.ru/books?id=FLzQzmb9s5AC&lpg=PA102&ots=ZZhVrVl1Uk&dq=%D0%BF%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D1%8E%D0%B3%D0%B0&pg=PP1#v=snippet&q=%D0%9F%D0%90%D0%92%D0%9B%D0%AE%D0%9A&f=false Славянская энциклопедия XVII век. В 2-х т.] / Автор-составитель В. В. Богуславский. — М.: Олма-Пресс; ОАО ПФ «Красный пролетарий», 2004. — Т. 2 Н-Я. — 784 с. — ISBN 5-224-03660-7.. — ББК 63.2(2).
• [history.franko.lviv.ua Довідник з історії України. В 3 т.] / За ред. І. Підкови та Р. Шуста. — К.: Генеза, 1993.
• Фиров П. Т. Гетманы украинского казачества. : Биографические справки. — Севастополь: Изд-во СевНТУ, 2005. — 64 с. — ББК 63.3 (4 УКР) − Ф 62 − УДК 94 (477). — ISBN 996-7443-72-4. — Скачать: [ukrlife.org/main/evshan/firov_hetm.doc].

Отрывок, характеризующий Восстание Павлюка

– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него: