Восстание Фомы Славянина
| Восстание Фомы Славянина | |||
| Основной конфликт: Гражданские войны в Византии | |||
 Миниатюра из мадридского манускрипта «Обозрение истории» Иоанна Скилицы: Фома Славянин со своей армией атакует Константинополь весной 822 года. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
часть Малой Азии, а также балканские провинции Византийской империи, где был высок процент славянского населения (Македония, Фракия...) | ||
| Причина |
формально - запрещение иконопочитания, фактически - высокие налоги и притеснение крестьян динатами | ||
| Итог |
подавление восстания при помощи войск болгарского хана Омуртага. | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Восстание Фомы Славянина — крупнейшая гражданская война в истории Византийской империи, произошедшая в 821 — 823 годах.
Содержание
История
Предпосылки
Формально причиной войны провозглашалось недовольство запрещением иконопочитания, фактически же причиной стали высокие налоги и притеснение крестьян новым классом динатов. Налоговый гнет, голод, эпидемии, землетрясения привели к массовому обнищанию городского и сельского населения[1].
Славянские общины Греции и Македонии отстаивали свою независимость, отказывались признавать над собой византийскую власть. Славяне пользовались поддержкой арабского населения[2].
Начало
Когда Фома из Газиуры поднял в Малой Азии восстание, добиваясь захвата императорского престола Византии, он сразу же нашел широкую поддержку в самых разнообразных слоях общества. Восстание охватило часть Малой Азии, а также балканские провинции Византийской империи, где был высок процент славянского населения (Македония, Фракия). Восстание пытались также использовать в своих интересах и византийские иконопочитатели, недовольные иконоборческой политикой императоров Льва V и Михаила II. Повстанческое движение быстро превратилось в настоящую гражданскую войну и привлекло к себе исключительное внимание византийских писателей и современников[1].
В рядах сторонников Фомы были арабы, персы, иберы, армяне, абасги, славяне, «гунны», геты, лазы и множество других народностей, восстание простиралось от границ Армении до побережья Эгейского моря[3][1].
Фома получил поддержку со стороны аббасидского халифа Мамуна. Он пообещал платить халифату в случае победы дань и передать ему некоторые пограничные территории. Фома был торжественно коронован в Антиохии «базилевсом ромеев»[4] и назван «Константином». На сторону Фомы перешёл и флот Византии.
Осада Константинополя
В декабре 821 года Фомой была начата осада Константинополя. Вёлся как сухопутный так и морской бой, однако атака была отбита. Осаду пришлось временно снять и отложить до весны 822 г. Фома направлял просьбы о подкреплении в славянские области Греции. Оттуда было прислано в помощь ему ещё 350 судов.
Летом 822 года начался новый этап осады Константинополя. Однако суда Фомы постоянно терпели урон от огненных орудий империи. Осада продолжалась с переменным успехом до конца года. Находясь в положении скорой сдачи города, Михаил II обратился за помощью к болгарскому хану Омуртагу.
Битва с булгарами
Битва между войсками Омуртага и Фомы Славянина состоялась в марте или апреле 823 года[1] в районе между Гераклеей и Силиври, в местности, именовавшейся Кидуктос (κατά τόν Κηδούκτου χώρον)[5]. Битва была ожесточённой, Фома потерпел поражение и отступил в горы. Булгары ушли с добычей.
Битва на равнине Диабазис
Решающая битва императора Михаила II и его полководцев Катакилы и Ольвиана с Фомой произошла в равнине Диабазис, с запада от Константинополя. Фома пошел в наступление, но проиграл. Часть его войск перешла на сторону императора. Фома с оставшимся войском бежал в Аркадиополь, где повстанцы продержались до конца года.
Осада Аркадиополя
В конце 823 года голод в осаждённом императором Аркадиополе дошел до того, что повстанцы ели лошадиную падаль. Были высланы из города неспособные носить оружие, женщины и дети. Когда из города начали бежать дезертиры, императору с их помощью удалось обещаниями амнистии устроить заговор внутри города против Фомы. Фома Славянин был выдан императору, его жестоко пытали и казнили[1].
После этого, силы Михаила II были направлены на подавление последних очагов сопротивления в других местах.
См. также
Напишите отзыв о статье "Восстание Фомы Славянина"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 [annales.info/byzant/small/foma.htm Липшиц Е.Э. Восстание Фомы Славянина и византийское крестьянство на грани VIII—IX вв]
- ↑ Constantini Porphyrog. — De admin. imperio. Bonn, 1840, стр. 217-220.
- ↑ Ваrоnius — Annal. Eccles., 1743, т. XIV, стр. 63.
- ↑ Theophanes Cort., стр. 54.
- ↑ Genes., ср. 42; Thеорhanes Cont., стр. 65; J. Вurу, назв. соч., стр. 110.
Ссылки
- [annales.info/byzant/small/foma.htm Липшиц Е.Э. Восстание Фомы Славянина и византийское крестьянство на грани VIII—IX вв.]
Отрывок, характеризующий Восстание Фомы Славянина
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
