Восстание Шахкулу

Восстание Шахкулу
Дата	9 апреля 1511 — 2 июля 1511
Место	Анатолия
Причина	высокие налоги, произвол и насилие чиновников; связь с сефевидским шахом Исмаилом I
Итог	Подавление восстания. Расправа иранского шаха над остатками повстанцев.
Противники
Кызылбаши Шииты Крестьяне Землевладельцы-тимариоты Османская империя
Командующие
Шахкулу Текели Баязид II Карагёз Ахмед-паша Хадим Али-Паша Шехзаде Ахмет
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Восстание Шахкулу (9 апреля 1511 — 2 июля 1511) — широкомасштабное народное восстание в юго-восточной Анатолии в 1511 году, проводимое под шиитскими и сефевидскими лозунгами и направленное против владычества Османской империи. Хотя восстание проводилось под религиозными лозунгами, оно было серьёзной попыткой земледельцев и кочевников-скотоводов Малой Азии оказать вооруженное сопротивление усилению феодальной эксплуатации. Повстанцы требовали освобождения от тягостных налогов, ликвидации произвола и насилия чиновников и призывали население к отказу от повиновения властям. Восстание получило своё название благодаря предводителю повстанцев Шахкулу Текели. Его смерть в бою означала конец восстания.

Предыстория

В начале XVI века Исмаил I закрепил Персию за Сефевидским государством. Он, будучи шиитом и тюрком, также симпатизировал туркменским племенам, проживающим на территории Османской империи. Он послал своих людей в османские земли (которые обычно использовали неофициальный титул халифа), чтобы привлечь сторонников. Его действия не ускользнули от внимания османов, но Османская империя была слишком занята предстоящим наступлением периода междуцарствия в течение последних лет правления немощного султана Баязида II. Таким образом, Исмаил мог заручиться немалой поддержкой среди османских подданных.

Одним из таких сторонников стал Карабыйык-оглу, взявший себе прозвище Шахкулу, то есть «Раб шаха» (шаха Исмаила). В османских источниках он обычно упоминается как Шайтанкулу (Шейтан-кули), то есть «Раб сатаны». Он проживал на территории под названием Текели, названной именем бывшего бейлика Текке в деревне близ Антальи на юго-востоке Турции. Шахкулу и его отец в течение некоторых лет вели аскетический образ жизни, жили в пещерах, постоянно молясь. Своей праведностью они завоевали широкую популярность среди населения Анатолии. Шахкулу был одновременно и религиозным лидером, и предводителем восстания; он провозгласил себя «спасителем», и число его сторонников росло. Он лишь ждал удобного момента для выступления. Такая возможность представилась, когда вспыхнула борьба между сыновьями султана Баязида II за престол отца.

Ход событий

Сначала, имея 10 тысяч сторонников (кызылбашей и шиитов), Шахкулу двинулся в Кютахью, столицу бейлербейства Анатолии.

По дороге Шахкулу напал на караван принца Коркута (тур. Şehzade), одного из претендентов на трон, в первые дни междуцарствия направлявшегося из Антальи в Манису, чтобы расположиться поближе к столице, и украл перевозимую в нём казну. Затем он начал атаковать небольшие города, убивая местных чиновников. Также он совершил набег на Алашехир с целью захватить часть султанской казны.

Только тогда османские войска под командованием бейлербея Антальи по имени Карагёз Ахмед-паша (у Орудж-бека — Каракуш) были посланы остановить Шахкулу, но были разгромлены повстанцами. После этого слава Шахкулу возросла. Тогда к нему присоединились крестьяне, а также некоторые недовольные землевладельцы-тимариоты. К тому времени численность восставших достигла уже 20 тысяч.

Вскоре силы повстанцев снова встретились с войском Ахмед-паши недалеко от Кютахьи. В жестокой битве восставшие одержали вторую крупную победу. Сам бейлербей попал в плен и был казнён по приказу Шахкулу у стен крепости Кютахья. Казнь была проведена прямо на глазах у защитников крепости, и этим самым, вероятно, Шахкулу хотел убедить их сдаться, но безуспешно. Его войско опустошило окрестности города и двинулось на Бурсу. А после очередного нападения на караван и убийства высокопоставленного государственного деятеля, Шахкулу стал в глазах своих сторонников непобедимым.

К тому времени, восстание охватило обширную территорию от Антальи до побережья Мраморного моря. Повстанцы практически изгнали османов из Малой Азии. 21 апреля 1511 года судья Бурсы написал командиру янычар, что если он и его люди не придут в город в течение двух дней, область погибнет. Проводить кампанию против Шахкулу был назначен великий визирь Хадым Али-паша. Около Кютахьи он соединился с силами старшего из оставшихся в живых сыновей Баязида — принца Ахмета, наместника Амасьи. Отряды повстанцев заняли укрепленные позиции в районе Кызылкая и почти 40 дней отражали натиск султанских войск. Шахкулу был не в состоянии противостоять превосходившим силам врага и был вынужден отступить на восток к Сивасу.

Хотя армия султана могла бы загнать Шахкулу в угол неподалёку от Альтынташа (в современном иле Кютахья), но принц Ахмет, вместо того, чтобы сражаться, попытался склонить янычар на свою сторону для достижения личных целей. Не добившись успеха, он был вынужден покинуть поле боя. Шахкулу не упустил свой шанс и сбежал.

Визирь с уже немногочисленным войском смог нагнать Шахкулу и его отряды только после форсированного марша через Малую Азию в Сивас. К тому времени, число повстанцев сильно сократилось: примкнувшие к восстанию тимариоты бросили Шахкулу, также он потерял немалое число своих сторонников при отступлении из района Бурсы. Решающая битва состоялась в июле 1511 года у реки Гек-чай между Кайсери и Сивасом: в кровопролитном сражении отряды Шахкулу были разгромлены, а сам он погиб в бою, как и визирь Али-Паша. По-видимому, султанское войско также понесло немалые потери, поскольку янычары отказались от преследования повстанцев.

Итог

Повстанцы не были побеждены, но они потеряли своего предводителя. Отряды были рассеяны, а после того, как Оттоманская Порта послала против них третью армию, многие бежали в Азербайджан во владения сефевидского шаха. По пути они напали на караван и случайно убили известного персидского учёного. Поэтому, после того, как беглецы достигли сефевидской границы в районе Эрзинджана, шах Исмаил не оказал им ожидаемой гостеприимности. Вообще, он не содействовал восстанию малоазиатских шиитов-кызылбашей. К тому же, когда остатки повстанцев нашли спасение в кызылбашских владениях, шах приказал казнить их «вождей», а остальных в качестве слуг раздать местным эмирам. Среди повстанцев было много крайних шиитов (гали), выдвигавших социальные требования, вот почему шах так жестоко с ними обошёлся. К таким идеологам в Сефевидском государстве относились очень негативно и круто с ними расправлялись.

Между тем, в османских землях поведение принца Ахмета вызвало реакцию среди солдат. Кроме того, смерть Хадима Али, главного сторонника Ахмета, склонила чашу весов в пользу младших претендентов на трон: в конце концов в 1512 году султаном стал Селим I, под правлением которого Османская империя одержала немало эффектных побед и почти вдвое увеличила свою территорию. К тому же, Селим был убеждённым суннитом и тщательно пресекал шиитские действия в османских землях после победы над шахом Исмаилом в Чалдыранской битве в 1514 году. А за год до этого султан организовал уничтожение более 40 тысяч шиитов, что вскоре привело к началу новых народных восстаний в Анатолии.

Интересные факты

• В своих трудах Орудж-бек ошибочно называет Шахкулу «главнокомандующим персидской армией».
• В компьютерной игре Assassin's Creed: Revelations появляется Шахкулу, который, по сюжету, не погиб в битве, а после окончания восстания укрылся в Каппадокии.

См. также

• Шахкулу Текели
• Турецко-персидская война (1514—1555)

Источники

• Эфендиев О. А. Образование Азербайджанского государства Сефевидов в начале XVI века. — Баку, 1961. С. 108.

Отрывок, характеризующий Восстание Шахкулу

Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.