Восстание в Вильно (1794)

Восстание в Вильно 1794 года
Основной конфликт: Восстание Костюшко
Дата	22—23 апреля 1794
Место	Вильно, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая
Итог	Победа восставших литовцев
Противники
Поляки Российская империя
Командующие
полковник Якуб Ясинский генерал-майор Николай Дмитриевич Арсеньев
Силы сторон
около 400 человек около 2 000 солдат, 19 орудий
Потери
неизвестно неизвестно

Восстание в Вильно имело место 22 — 23 апреля 1794 года во время польского восстания под руководством Тадеуша Костюшко.

История

Организаторами заговора в столице Великого княжества Литовского инженерный полковник Якуб Ясинский и обозный великий литовский Кароль Прозор. В заговор были вовлечены патриотически настроенные польско-литовские части, размещенные за пределами Вильнюса под командованием генерал-лейтенанта Антония Хлевинского.

В самом Вильнюсе дислоцировался русский военный гарнизон (около 2 тыс. солдат и 19 орудий) под командованием генерал-майора Н. Д. Арсеньева. Численность польской армии в Вильнюсе насчитывала около 400 человек.

В ночь с 11 на 12 апреля по приказу виленского коменданта генерал-майора Николая Арсеньева в Вильно были арестованы многие активные организаторы будущего заговора.

21 апреля в Вильнюс прибыл гетман великий литовский Шимон Мартин Коссаковский, который посоветовал провести новые аресты среди польских заговорщиков и провести наступательные операции против польских войск, дислоцированных в окрестностях Вильнюса.

В ночь с 22 на 23 апреля 1794 года в литовской столице вспыхнуло вооруженное восстание. Отряд литовских войск (около 400 человек) под предводительством Якуба Ясинского внезапно напал на русский гарнизон. В первой половине 23 апреля Вильно уже было контролем повстанцев. Русский комендант генерал-майор Николай Арсеньев, был взят в плен. В плен попали также 50 офицеров и до 600 нижних чинов. Русские войска в беспорядке отдельными группами покинули город, прокладывая путь огнём и штыками.

Майор Н. А. Тучков собрал бегущих солдат и к 8 часам утра вывел из города до 700 человек при 12-ти пушках. Вместе с этим отрядом майор вернулся к литовской столице. По его приказу солдаты подожгли предместье Вильно, а артиллеристы установили пушки на одном из холмов и открыли огонь по центру города. Против Тучкова восставшие отправили тысячу пехотинцев при четырёх пушках. Казаки притворным отступлением выманили их на пушки, открывшие огонь картечью. Атака была отбита. К полудню Тучков собрал уже около 2 200 человек. Но вечером к противнику прибыло подкрепление, и ночью Тучков увел своих солдат в Гродно.

24 апреля на Ратушной площади был провозглашен «Акт восстания литовского народа», в котором было заявлено о единстве целей виленского восстания с польским восстанием под предводительством Тадеуша Костюшко.

В тот же день была создана Наивысшая Временная Рада Великого княжества Литовского во главе с воеводой новогрудским Юзефом Неселовским и виленским главой Антонием Тизенгаузом. В состав Наивысшей Рады ВКЛ вошло 29 знатных виленских горожан. Была создана депутация для руководства войском, администрацией и казной. Во главе литовских повстанческих сил стоял полковник Якуб Ясинский, назначенный комендантом Вильно.

К виленским повстанцам присоединились части так называемого Литовского корпуса русской армии. После Второго раздела Речи Посполитой (1793) войска ВКЛ, сформированные из жителей захваченных Россией воеводства ВКЛ, были 6 мая 1793 года приведены к присяге на верность Екатерине Великой. Это два пехотных и четыре кавалерийских полка и три бригады «кавалерии народовой». Полки получили русские названия: Изяславский и Овручский пехотные, Бугский, Винницкий, Житомирский и Константиновский легкоконные, Брацлавская, Волынская и Днепровская конные бригады. Некоторые литовские части в 1793 году были расформированы, их солдат и офицеров заставили вступать в русскую армию.

Дивизия Я. Ясинского, которая более чем наполовину состояла из крестьян, 7(18) мая разбила у деревни Поляны (ныне — Ошмянский район Белоруссии) отряд русских войск, двигавшийся из Минска к Вильно. Во второй половине мая эта дивизия участвовала в сражении с русским войсками под Липнишками, возле местечка Ивье. Вскоре численность литовского войска и ополчения достигла 40 тысяч человек. Повстанцы взяли под контроль Браслав, Брест, Гродно, Кобрин, Ошмяны, Волковыск, Лиду, Новогрудок, Пинск и Слоним.

В Вильно был создан революционный суд Депутация общественной безопасности. Он рассматривал дела предателей, поддержавших Тарговицкую конфедерацию. 25 апреля был повешен по обвинению в измене последний гетман великий литовский Шимон Мартин Коссаковский.

4 июня 1794 года Тадеуш Костюшко отстранил Якуба Ясинского от руководства Наивысшей Рады ВКЛ, а 10 июня распустил Раду, заменив ей более умеренной Центральной депутацией ВКЛ. Вместо Якуба Ясинского главнокомандующим повстанческими войсками ВКЛ был назначен генерал-лейтенант Михаил Виельгорский.

19 июля Вильно осадила русская армия под командованием генерал-майора Богдана Фёдоровича Кнорринга. Обороной литовской столицы руководил генерал Михаил Виельгорский. Вильно обороняли около 500 солдат регулярных войск и около 1 500 вооруженных ополченцев. Под командованием Б. Ф. Кнорринга было 8 тысяч солдат и несколько орудий. Двухдневные ожесточенные бои привели к тяжелым потерям в рядах русских войск. Вильно остался в руках повстанцев.

В августе Михаил Виельгорский подал в отставку, так как сильно страдал от ран, полученных на австрийской службе. Тадеуш Костюшко назначил вместо Михаила Виельгорского генерал-лейтенанта Станислава Мокроновского, хорошо проявившего себя во время восстания в Варшаве.

9 августа под Вильнюсу прибыл корпус генерал-майора И. И. Германа, соединившись с корпусом Б. Ф. Кнорринга. 11 августа русские войска под командованием Бориса Кнорринга (12 000 солдат и сильная полевая артиллерия) предприняли вторую атаку на Вильнюс. Обороной литовской столицы руководил генерал-лейтенант Антоний Хлевинский. 12 августа виленский гарнизон капитулировал. 14 августа жители Вильнюса подписали акт о лояльности России.

Источники

• Andrzej Grabski, Jan Wimmer i inni, Zarys dziejów wojskowości polskiej do roku 1864. Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej. Warszawa 1966.
• Andrzej Zahorski, Wypisy źródłowe do historii polskiej sztuki wojennej. Polska sztuka wojenna w okresie powstania kościuszkowskiego, Zeszyt dziesiąty, Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, Warszawa 1960.
• Тарас А. Е. Анатомия ненависти. Русско-польские конфликты XVIII—XX вв. — Мн.: Харвест, 2008.

Отрывок, характеризующий Восстание в Вильно (1794)

– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.