Восстание корнцев 1549 года
| Восстание Книги Молитв | |||
| Дата |
1549 | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Подавление восстания | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
| Общие потери | |||
| |||
Восстание корнцев 1549 года или Восстание Книги Молитв (корнск. Rebellyans an Lyver Pejadow Kebmyn; англ. Prayer Book Rebellion) — народное восстание против церковных реформ, проводимых королевской властью Англии; произошло в графствах Корнуолл и Девон.[1]
Содержание
Предпосылки
В ходе английской Реформации, приведшей к разрыву отношений со Святым Престолом католической церкви, в 1549 году английский парламент принял Акт о единообразии. Он утверждал ввод в обязательное употребление «Книги Общих Молитв» (Book of Common Prayer), содержавшей богослужебные тексты исключительно на английском языке. Наряду с экономическими проблемами, новая богослужебная книга вызвала недовольство в графствах Корнуолл и Девон, традиционно лояльных к католической церкви.[2]
Рост недовольства новой книгой был также обусловлен тем, что жители Корнуолла в основном говорили на корнском языке и привыкли к службе на латыни. Нововведение разожгло серьёзное возмущение корнцев.
Годом ранее, в 1548 году, в Корнуолл прибыл специальный посланник Уильям Бади, заданием которого было проведение жестких действий анти-католического характера на территории графства. Результатом осквернения им католических святынь стало его убийство 5 апреля 1548 года в городе Хельстон. Кара за убийство не заставила себя долго ждать — в Лонсестонском замке были захвачены и казнены 28 корнцев.[1]
На территории Девона и Корнуолла имело широкое распространение овцеводство. Ситуацию в экономическом плане для овцеводов ухудшил введённый подушный оклад. Возросшее давление на фермерские хозяйства увеличило недовольство населения графств которое подогревалось слухами о введении налога на другие виды животноводства.[3][4]
Сочетание этих событий ещё больше накалило ситуацию в Корнуолле и Девоне.
Восстание
Формально Акт 1549 года не налагал никаких наказаний на мирян за приверженность отменённому римскому обряду, но, поскольку совершение клириками богослужений по старому чину было запрещено, миряне тоже лишались возможности выбора. После насильственного изменения обряда, инициированного в день Святой Троицы, прихожане одного из храмов Девона заставили в Духов день священника вернуться к католической литургии. На следующее богослужение прибыли власти для обеспечения нововведений. В результате последовавшей конфронтации, вилами на ступенях церкви был заколот один из сторонников изменений.[5]
После этого противостояния прихожане решили идти к Эксетеру и требовать полной отмены англиканских нововведений. Во время похода к ним присоединилось множество сторонников католицизма. Осаждённый город направил послание восставшим об их поддержке, тем не менее, городские ворота открыты не были, и город пробыл в осаде около месяца.[1]
Тем временем восстание полностью охватило графства Корнуолл и Девон. Введение новой богослужебной книги стало последней каплей в чаше многолетних угнетений. К тому же предыдущие два года сопровождались скачком инфляции, в результате чего цены на пшеницу выросли в четыре раза. В Корнуолле армия повстанцев собиралась в городе Бодмин под руководством верных католицизму дворян.
Лояльных королю и новой литургической традиции дворян стали преследовать, укрывавшиеся в замках дворяне в результате из-за нехватки продовольствия вынуждены были сдаться повстанцам. Многих дворян заключили под арест в Лонсестонском замке. Армия повстанцев Корнуолла двинулась в Девон для объединения сил и похода на Лондон.
Действия властей
Новости о положении дел на западе страны обеспокоили двор юного короля Эдуарда VI. Лорд-протектор герцог Сомерсет поручил одному из членов Тайного совета, сэру Гавайну Карью вести с бунтовщиками переговоры и попытаться усмирить их. В то же время лорду Джону Расселу был отдан приказ собрать армию для военного подавления мятежа.[1]
Переговорщикам не удалось склонить к миру восставших. В результате на мятежников двинулась королевская армия из хорошо обученных воинов. Армия короля включала наемных итальянских аркебузиров и около тысячи немецких ландскнехтов. Всего армия насчитывала более 8600 воинов, включая 850 человек кавалерии.[6]
В результате первого крупного сражения с повстанцами у Фенни Бриджес погибло примерно по 300 человек у каждой из сторон. Битва не принесла однозначной победы ни одной из сторон.
Следующие сражения принесли королевским войсках полную победу, восставшие были разгромлены, около тысячи восставших было убито на поле сражения, около 900 пленным позднее связанным перерезали горло.
После отступления бунтовщиков в Девон и Корнуолл, королевские войска, вдохновлённые победами, начали их преследование. Результатом явился ещё больший разгром повстанцев, большинство восставших корнцев были убиты либо захвачены в плен.[6]
Последующие события
После поражения восставших королевские войска прибыли в Девон и Корнуолл; в графствах подавлялись остатки сопротивления, многие из восставших были казнены. Лидеров мятежников доставили в Лондон для казни. Всего в восстании погибли около 5500 человек. Предложения о переводе молитвенника на корнский язык было отвергнуто центральной властью.
Гибель людей в ходе Восстания Книги Молитв и последующие репрессии, а также насильное введение английского молитвенника рассматривается как поворотный пункт в судьбе корнского языка, для которого —- в отличие от валлийского —- полный перевод Библии так и не был произведён.[7]
Наше время
В июне 2007 года англиканский епископ г. Труро (Корнуолл) заявил, что ужасная резня, устроенная королевскими войсками в подавлении корнского восстания более 450 лет назад, была огромной ошибкой англиканской церкви за которую ей должно быть стыдно.
В частности он заявил: «Меня часто спрашивают о моем отношении к Восстанию Книги Молитв и, на мой взгляд, нет никаких сомнений в том, что английское правительство вело себя жестоко и глупо, они убили много корнцев. Я не думаю, что извинение за то, что происходило 500 лет назад поможет, но я сожалею о том, что случилось, и я думаю, что это была огромная ошибка».
См. также
Напишите отзыв о статье "Восстание корнцев 1549 года"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Philip Payton, Cornwall, Fowey: Alexander Associates, 1996
- ↑ Philip Payton, Cornwall, Fowey: Alexander Associates, 1996
- ↑ M.W Beresford, «The Poll Tax and Census of Sheep, 1549», Agricultural History Review 1(1), p9
- ↑ Barrett L. Beer, «Rebellion and Riot: Popular Disorder in England During the Reign of Edward VI» Available at: books.google.co.uk/books?id=qc3kKakrbTUC&printsec=frontcover&dq=barrett+l+beer&hl=en&sa=X&ei=JZSiULbLH8rL0QXm3IHoCQ&ved=0CDAQ6AEwAA#v=onepage&q=barrett%20l%20beer&f=false, p20
- ↑ [www.sampfordcourt.freeuk.com/Pages/Church3.html Sampford Courtenay — Saint Andrew’s Church — 3]
- ↑ 1 2 Philip Payton. (1996). Cornwall. Fowey: Alexander Associates
- ↑ James Whetter, The history of Glasney College, Tabb House, 1988
Отрывок, характеризующий Восстание корнцев 1549 года
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
