Восстание кристерос
| Война кристерос | |||
 Флаг повстанцев с девизом «Слава Господу Христу и Нашей Госпоже Гваделупской» | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Положения конституции 1917 года, направленные на ограничение роли Римско-католической церкви в стране. | ||
| Итог |
Подавление восстания | ||
| Изменения |
Отсутствуют | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Восстáние кристéрос (1926—1929) — военный конфликт в Мексике между федеральными силами и повстанцами кристерос (Guerra de los Cristeros, самоназвание мятежников от исп. Cristo — Христос), боровшимися против положений конституции 1917 года, направленных на ограничение роли Римско-католической церкви в стране[1].
Содержание
Предыстория
Конституция 1917 года лишила церковь права владеть недвижимым имуществом и приобретать его. Упразднялись монастыри, запрещалось религиозное обучение. Религиозные акты могли проводиться только в стенах специально отведённых помещений. Священникам запрещалось носить церковное облачение в общественных местах. Не разрешалось поднимать в проповедях какие-либо политические вопросы. Все служители церкви лишались избирательных прав. Запрещалась деятельность любых общественных организаций, в названии которых была отражена их связь с религией или церковью[2].
В начале 1926 года Плутарко Элиас Кальес принял ряд мер по осуществлению антиклерикальной программы конституции. В конце февраля из страны были высланы несколько десятков иностранных священников, не имевших по конституции права отправлять службу на территории Мексики. Президент предложил также изменить или дополнить уголовное законодательство, предусмотрев в нём наказание за нарушение антиклерикальных положений конституции[3].
В июне был опубликован текст такого закона (вступавшего в силу 1 августа). По новому закону любой иностранец, продолжавший совершать богослужения на территории Мексики, подлежал штрафу в размере 500 песо или аресту на 15 суток. Такое же наказание предусматривалось для священников, открывавших религиозные школы. Монастыри подлежали немедленному роспуску, а члены обнаруженных монашеских ассоциаций лишались свободы на срок до двух лет. Кроме того, священнослужитель, выступавший с призывами к неповиновению правительству, мог быть лишён свободы на срок от 6 лет, а с критикой конституции — на срок от года до 5 лет[4].
Конфликт
В июле 1926 года мексиканские епископы решили приостановить проведение богослужений в церквях, правительство сочло это решение попыткой настроить народ против государства. Прекращение богослужений положило начало кровопролитному восстанию кристерос.
Наиболее известными лидерами повстанцев были Энрике Горостьета, Хесус Дегольядо (фармацевт), Викториано Рамирес (управляющий) и два священника (Аристео Педроса и Хосе Рейес Вега). Непосредственно в боевых действиях участвовало пять священников.
23 февраля 1927 года кристерос одержали первую победу в Сан-Франсиско-дель-Ринкон (Гуанахуато), за ней последовала ещё одна — в Сан-Хулиане (Халиско). 19 апреля отец Вега совершил рейд на поезд, перевозящий деньги. В перестрелке был убит его брат. Люди Вега облили вагоны бензином и подожгли их, при этом погиб 51 мирный житель.
Это зверство повернуло общественное мнение против кристерос, и к лету восстание было почти полностью подавлено. Но оно обрело новую жизнь благодаря усилиям неграмотного, но прирождённого партизанского вождя, Викториано Рамиреса, известного как «El Catorce» (с исп. — «четырнадцать»). Легенда гласит, что это прозвище Рамирес получил, потому что во время побега из тюрьмы он убил все 14 человек из отряда, посланного за ним.
Были созданы также и женские бригады кристерос[5], их задачей был сбор денежных средств, оружия, провианта и информации для бойцов-мужчин, и уход за ранеными. К концу войны эти формирования насчитывали 25 000 членов. Военные же силы кристерос насчитывали к 1929 году 50 000 человек.
Урегулирование конфликта стало возможным при лояльно настроенном к церкви президенте Эмилио Портесе Хиле. В 1929 году при содействии США и Ватикана удалось примирить духовенство и мексиканское правительство. Снова было разрешено религиозное воспитание (но не в школах), разрешалась подача ходатайств о реформировании законодательства, церковь была восстановлена в своих имущественных правах — хотя юридически недвижимость по-прежнему находилась в государственной собственности, церковь получала над ней фактический контроль. Это устраивало обе стороны, и духовенство прекратило поддержку мятежников. Однако большинство повстанцев, чувствуя себя обманутыми, продолжало борьбу в течение ещё двух лет.
Война унесла около 90 тысяч жизней: 56 882 человек со стороны федеральных войск, 30 000 кристерос, и большое число гражданских лиц и кристерос, которые были убиты в антиклерикальных рейдах после окончания конфликта.
Последствия
Правительство не выполнило условий перемирия — примерно 500 лидеров кристерос и 5000 рядовых участников сопротивления были расстреляны, часто в своих домах, в присутствии жён и детей. Особенно оскорбительной для католиков стала полная государственная монополия на образование. Преследования были продолжены и во время президентства Ласаро Карденаса, анти-католически настроенного социалиста, и не прекращались до 1940 года, когда президентом стал практикующий католик Мануэль Авила Камачо.
Последствия войны для церкви оказались весьма плачевными. В период с 1926 по 1934 год по меньшей мере 40 священников были убиты[6]. Из 4500 священников, служивших Ватикану до восстания, в 1934 году осталось только 334 (имевших разрешение правительства), на 15 миллионов человек населения. Причиной сокращения количества священников стали эмиграция, высылка и убийства[5][6]. К 1935 году 17 штатов не имело священников вовсе[7].
В искусстве
- Роман Грэма Грина «Сила и слава».
- Фильм «Кристиада» (англ. «For Greater Glory») (2012)
См. также
Напишите отзыв о статье "Восстание кристерос"
Примечания
- ↑ [www.krugosvet.ru/enc/strany_mira/MEKSIKA.html?page=0,22#part-59 Мексиска: Период Реконструкции // Энциклопедия «Кругосвет»].
- ↑ Ларин, 1965, с. 94—95.
- ↑ Ларин, 1965, с. 116.
- ↑ Ларин, 1965, с. 118—119.
- ↑ 1 2 Scheina R. L. [books.google.ru/books?id=FojnWy7_RN4C&pg=PT64&dq=Cristero&hl=ru&sa=X&ei=ijdsT_vxDIehOtj4rd8F&ved=0CDIQ6AEwATgK#v=onepage&q=Cristero&f=false Latin America's Wars: The age of the professional soldier, 1900-2001]. — Dulles, Virginia: Potomac Books, Inc., 2003. — 624 p. — ISBN 9781597974783.
- ↑ 1 2 Van Hove B. [www.ewtn.com/library/HOMELIBR/FR94204.TXT Blood-Drenched Altars] Faith & Reason 1994
- ↑ Ruiz R. E. [books.google.com/books?id=AfdjWl1xKpwC&pg=PA392&dq=Tom%C3%A1s+Garrido+Canabal&as_brr=3&sig=HkfPtdqMt3qrdcMuprgfjnfnq60 Triumphs and Tragedy: A History of the Mexican People]. — New York: W. W. Norton & Company, 1993. — P. 393. — 512 p. — ISBN 0393310663.
Литература
- Ларин Н. С. Борьба церкви с государством в Мексике (Восстание «кристерос» 1926—1929 гг.). — М.: Наука, 1965. — 316 с.
- Платошкин Н. Н. История Мексиканской революции. Выбор пути 1917—1928 гг. — М.: Университет Дмитрия Пожарского: Руссий Фонд содействия образованию и науке, 2011. — Т. 2. — 456 с. — ISBN 978-5-91244-035-9.
Отрывок, характеризующий Восстание кристерос
– Наташа, я боюсь за тебя.– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
