Восстание секты Цзиньдандао
| Восстание Цзиньдандао | |
| Страна | |
|---|---|
| Дата |
ноябрь–декабрь 1891 |
| Основная цель |
Свержение империи Цин и уничтожение монголов |
| Итог |
Подавление восстания имперскими войсками |
| Организаторы |
секты Цзиньдандао и Цзили |
| Движущие силы |
Китайское крестьянство |
| Противники |
Е Чжичао |
| Погибло |
150 000 |
| Ранено |
неизвестно |
Восстание секты Цзиньдандао имело место во Внутренней Монголии в ноябре — конце декабря 1891 года и привело к гибели порядка 150 тыс. монголов, в итоге подавленное правительственными войсками.[1] Восстание повлекло за собой разорение монгольских кочевий на юго-восточной границе и вынудило значительное число монгольского населения укрыться в северных хошунах Внутренней Монголии.[2]
Содержание
Предыстория
Территории сеймов Джосоту и Джу-Уда, ставших ареной восстания, находились на южной границе Внутренней Монголии и со времён их вхождения в состав империи Цин подвергались китайской земледельческой колонизации. Со временем число китайских переселенцев превысило число монголов, для которых поддерживать традиционное скотоводческое хозяйство становилось всё более сложно. Постепенно монголы перенимали у ханьцев земледельческий образ жизни и китайскую систему землевладения.[2]
Присутствие во Внутренней Монголии большого количества китайских крестьян привело к созданию сложной административной системы, в рамках которой они подчинялись местным властям, действовавшим на территориях-анклавах внутри монгольских пастбищ. Монгольские хошунные власти номинально сохраняли право собственности на эти земли и постоянно добивались новых и новых прав для себя в отношении китайских переселенцев. В процессе ослабления имперской власти ханьское большинство всё активнее оспаривало власть надо собой монгольского меньшинства. Так, китайцы задерживали арендные выплаты за землю или вовсе не платили их, а также препятствовали, в том числе и с оружием в руках, проведению монгольскими властями замеров и переписей земельных участков.[2] Другой причиной монголо-китайского конфликта был доступ к природным ресурсам: так, монголы строго воспрещали китайцам вырубку леса на своих землях, в основном по религиозным причинам. Нарушители этих запретов жестоко наказывались хошунными властями.[1]
Секта Цзиньдандао
О секте Цзиньдандао (кит. 金丹道 — Путь золотого эликсира), также известной как «красношапочники» (монг. Улаан малгайтан), известно сравнительно немного. Считается, что Цзиньдандао — это ответвление секты Белого лотоса, до этого времени уже неоднократно поднимавшей восстания в Китае. Другая секта, принимавшая участие в мятеже, Цзайли, была распространена на севере Китая и имела подтверждённые контакты с сектой Белого Лотоса.[3]
История мятежа
Мятеж начался с нападения в ноябре 1891 года на канцелярию хошуна Аохан. Мятежники убили хошунного дзасака Дагчин-тайджи, который одновременно возглавлял также и сейм Джу-Уда, и осквернили его родовую гробницу. Беспорядки быстро распространились на юг в Оннюд-Ци и Чифэн, затем — в Левый Харачинский хошун. Одновременно другая группа мятежников захватила Чаоян в Правом Тумэтском хошуне (сейм Джосоту). Оттуда они пошли в соседние тумэтский и два харачинских хошуна, разоряя монгольские стойбища.[1] Китайские мятежники открыто использовали антимонгольские и антицинские лозунги, такие как «Ниспровергнем Цин, уничтожим варваров» (平清掃胡) и «Смертью отомстим монголам» (平清掃胡).[2]
Наместник Чжили Ли Хунчжан отправил главнокомандующего Чжили, Е Чжичао, на подавление мятежа. Войска из Чжили пересекли Великую стену и направились на юг и юго-запад. С востока войска из Фэнтяня должны были участвовать в окружении мятежников. Модернизированная цинская армия, использовавшая телеграф и железные дороги, в декабре быстро разбила мятежников, а их вождь Е Чжичао был казнён в Тяньцзине.[3] Однако монгольское население пострадало также и из-за действий цинской армии. Более того, Е Чжичао отправлял в имперский суд в Пекине доклады, согласно которым монгольская хошунная армия уничтожала невинных китайцев, однако благодаря детальному отчёту дзасака Правого Харачинского хошуна Вандуднамжила эти обвинения были сняты.[2]
Последствия
В результате погромов было убито порядка 150 тыс. монголов, сожжено много тибето-буддийских храмов и стойбищ. Имперский суд всячески пытался снизить градус напряжения между монголами и китайцами, выплачивая компенсации обеим сторонам. Также было принято решение набирать на должности сборщиков арендной платы за землю наряду с монголами также и китайцев, а тяжбы между монголами и китайцами перевести в юрисдикцию китайских властей. Эти меры ослабляли власть монгольской хошунной знати.[2] Более 100 тыс. монгольских беженцев переселились на территорию к югу от Большого Хингана, что привело к быстрому развитию земледелия в сеймах Джерим и Джу-Уда в начале ХХ века.[2]
Монгольские погромы привели к росту монгольского национализма и возникновению движений за автономию и независимость. Князь Гунсаннорбу, наследовавший Вандуднамжилу, через несколько лет начал комплекс мероприятий по модернизации системы образования и войск.[1] В это время в его хошуне работал Б. Хайсан, позже сыгравший заметную роль в национальной революции во Внешней Монголии.[4] Погромы, учинённые сектой Цзиньдандао в отношении монголов, упоминал Богдо-гэгэн VIII в письме Николаю II от 1911 года, в котором просил помощи в деле обретения Внешней Монголией независимости.[2]
Историография
Монголы склонны рассматривать эти события как межэтнический конфликт.[5] Что касается истории монгольского общества, то Борджигин Бурэнсайн полагает, что монгольские погромы 1891 года ознаменовали начало новой монгольской истории, в то время как официальная китайская историография начинает её с первой опиумной войны, вместе с остальным Китаем.[6] Другой этнический монгол, историк и этнолог Ян Хайин, пишет, что эти погромы стали прелюдией к более кровавым репрессиям в отношении монголов в эпоху Культурной революции.[7]
Напишите отзыв о статье "Восстание секты Цзиньдандао"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Paul Hyer, The Chin-tan-tao Movement — A Chinese Revolt in Mongolia (1891), Altaica, pp. 105—112, 1977.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Borjigin Burensain, The Complex Structure of Ethnic Conflict in the Frontier: Through the Debates around the ‘Jindandao Incident’ in 1891, Inner Asia, Vol. 6, No.1, pp. 41-60, 2004.
- ↑ 1 2 Richard Shek, The Revolt of the Zaili, Jindan Sect in Rehe (Jehol), 1891, Modern China, Vol. 6, pp. 161—196, 1980. [www.jstor.org/stable/189072 online edition]
- ↑ Borjigin Burensain ボルジギン・ブレンサイン, Kingendai Harachin Tomedo ni okeru chiiki rieki shūdan no keisei 近現代ハラチン・トメドにおける地域利益集団の形成 (The formation of regional profit groups in Modern Harachin and Tumed areas), Uchi naru tasha: shūhen minzoku no jiko ninshiki no naka no Chūgoku 内なる他者=周辺民族の自己認識のなかの「中国」 (Immanent Stranger: «China» in the identify of ethnic minorities), pp.117-128, 2009.
- ↑ Tang Kai-jian 汤开建 and Zhang Yu 张彧, 1891年热河金丹道起义中的蒙、汉民族冲突 (Ханьско-монгольский национальный конфликт в восстании Цзиньдандао в Жэхэ (1891)), 西北民族大学学报 哲学社会科学版 (Журнал Северо-западного университета национальностей (Философия и общественные науки)), No. 6. 2005 с.17-22.
- ↑ Borjigin Burensain ボルジギン・ブレンサイン, Harachin Tomedo imin to kingendai Mongoru shakai ハラチン・トメド移民と近現代モンゴル社会 (Монголы-иммигранты из харачинов и тумэтов в современном монгольском обществе), Kingendai Uchi Mongoru Tōbu no henyō 近現代内モンゴル東部の変容 (Социально-культурные изменения на востоке Внутренней Монголии в эпоху модерна), сс. 318—345, 2007.
- ↑ Yang Haiying, 中華民族"概念的再創造和蒙古民族史的再改寫, Jinbun Ronshuū 人文論集 61 (1/2), pp. 1-14, 2011. [hdl.handle.net/10297/5468 онлайн-издание]
Отрывок, характеризующий Восстание секты Цзиньдандао
– Как старички пороптали, много вас начальства…– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
