Мятеж трёх графов

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Восстание трёх графов»)
Перейти к: навигация, поиск

«Мятеж трёх графов» (англ. Revolt of the Earls; 1075 г.) — восстание Вальтеофа, графа Нортумбрии, Ральфа, графа Восточной Англии и Роджера, графа Херефорда, против английского короля Вильгельма Завоевателя в 1075 г. Этот мятеж иногда рассматривается как последняя попытка англосаксонского сопротивления нормандскому завоеванию Англии.





Причины

Мотивы выступления трёх графов против короля Вильгельма недостаточно ясны. Существует информация, что во владениях Роджера, графа Херефорда, непосредственно перед восстанием было проведено заседание королевского шерифского суда, что, возможно, было воспринято Роджером как покушение со стороны центральной власти на его феодальные права и судебные привилегии. Причины восстания Вальтеофа и Ральфа ещё более не понятны. В качестве возможного фактора подтолкнувшего Вальтеофа к восстанию отмечают стихийное народное возмущение чрезвычайным налогом, введённым на Севере Вильгельмом в 1074 году[1]. По легенде, король Вильгельм отказался дать согласие на брак графа Ральфа и Эммы Херефордской, сестры Роджера. Однако Англосаксонская хроника, источник, по времени наиболее близкий к этим событиям, сообщает, что Эмму дал в жёны Ральфу именно король Вильгельм.

Ордерик Виталий приводит подробные речи на свадебном пиру в Экснинге (Восточная Англия), где отмечали свадьбу Эммы и Ральфа, содержащие массу обвинений в адрес короля Вильгельма. Суть обвинений сводится в основном к критике чересчур жестокого правления, деспотических и непорядочных поступков короля по отношению ко многим баронам. В целом, как хронисты, так и некоторые современные исследователи полагают, что замысел мятежа созрел стихийно, в пьяном угаре свадебного застолья.Ошибка в сносках?: Неверный вызов: нет входных данных Разгорячившись, Ральф и Роджер завели речь о низложении короля. Вальтеофу, если он присоединится к заговору, они обещали треть королевства.

Участие Вальтеофа в мятеже придало ему окраску англосаксонского восстания, поскольку Вальтеоф был последним англосаксом, остававшимся во главе провинциального управления после нормандского завоевания. Поэтому некоторые историки ищут причины восстания в продолжении борьбы англосаксов против нормандских захватчиков. Однако очевидно, что простое население Англии не присоединилось к выступлению графов, и, более того, многие англосаксы приняли участие в подавлении этого мятежа. Таким образом, восстание графов может рассматриваться исключительно как их личное предприятие, достаточно слабо связанное с реакцией англосаксов против правления Вильгельма Завоевателя.

Ход восстания

Соглашение о мятеже, вероятно, было достигнуто между тремя графами во время празднования свадьбы Ральфа и Эммы Херефордской в начале 1075 г. В это время король Вильгельм находился в Нормандии, участвуя в кампаниях против Бретани. В отсутствие короля Англией официально правил Ланфранк, которому стало известно о замыслах мятежников. Он отлучил от церкви заговорщиков и стал готовиться к вооружённому отпору, уведомив короля.

Инициатором мятежа, скорее всего, был граф Ральф, который сам являлся одним из крупных бретонских баронов и мог обеспечить призыв мелких бретонских рыцарей в армию мятежников. Возможно также, что организаторы мятежа обратились за поддержкой к королю Дании, имеющему претензии на английский престол и неоднократно помогавшему англосаксам в борьбе против нормандского завоевания. Однако в Дании в это время разгорелась борьба за наследство Свена Эстридсена, скончавшегося в 1074, что не позволило скандинавскому флоту вовремя прибыть к берегам Англии.

Едва начавшись, мятеж трёх графов быстро потерпел поражение. Действия зачинщиков мятежа были не скоординированы, а силы их разбросаны по разным концам Англии. Двинувшиеся на соединение отряды Роджера и Ральфа были остановлены королевскими войсками и разбиты поодиночке.

Войска Роджера, пытавшиеся проникнуть в Среднюю Англию, были остановлены близ переправы через р.Северн, где он напрасно надеялся на поддержку пограничных баронов, и в итоге был разгромлен баронами Урсом д'Абито и Уолтером де Ласи при поддержке вустерширского ополчения (фирда), во главе которого стояли Вульфстан, последний англосаксонский епископ Вустера, и аббат Этельвиг Ившемский.Ошибка в сносках?: Неверный вызов: нет входных данных

Против отрядов Ральфа выступили крупные воинские соединения ближайших соратников короля Вильгельма, которым было доверено управление Англией в отсутствие последнего, — Одо, епископа Байё, и Жоффруа, епископа Кутанса. Жоффруа даже приказал отрубать каждому пойманному мятежнику правую ногу. У Кембриджа войска епископов отбросили отряды Ральфа, который отступил к Нориджу. Оставив свою жену оборонять замок, Ральф отправился в Данию за подкреплениями. Оборона Нориджа графиней Эммой, дочерью ближайшего сподвижника короля Вильгельма Уильяма Фиц-Осберна, гарнизон которого потом 3 месяца выдерживал осаду англо-нормандских войск, была единственной крупной военной операцией во время восстания. Вскоре она была вынуждена капитулировать под условием разрешения ей покинуть Англию.

Прибывший в конце 1075 в Йоркшир датский флот в количестве 200 судов во главе с младшим сыном умершего датского короля Свена Кнутом и ярлом Хаконом уже не смог ничего предпринять. Войдя в устье реки Хамбер, датчане ограничились разграблением кафедрального собора Йорка и, избегая прямого столкновения с королевским войском, отправились обратно.Ошибка в сносках?: Неверный вызов: нет входных данных

Вальтеоф, тем временем, признав свою вину, по совету архиепископа Ланфранка, отправился в Нормандию вымаливать своё прощение у короля Вильгельма.

Последствия

Лишь графу Ральфу и его жене удалось скрыться от преследования короля в своих бретонских владениях. Последовавшее затем вторжение Вильгельма в Бретань с целью покарать Ральфа не увенчалось успехом. Роджер был арестован, осуждён по нормандскому феодальному праву и приговорён к пожизненному заключению и конфискации владений и титулов. Поскольку Вальтеоф был англосаксом, к нему было применено англосаксонское право в отношении преступлений против короля. 31 мая 1076 г. он был казнён (обезглавлен) недалеко от Винчестера. Вальтеоф таким образом стал единственным англосаксонским эрлом, казнённым в результате нормандского завоевания Англии. Позднее английская церковь признала в нём мученика и, по легенде, на его могиле в Кроуленде были зафиксированы чудеса[2].

Подавление восстания трёх графов имело важные политические последствия для Англии. Были ликвидированы древние англосаксонские графства, чьи лидеры участвовали в мятеже, — Нортумбрия, Херефорд и Восточная Англия. Их территории были разделены на более мелкие образования. В случае с Нортумбрией и Херефордом это значительно ослабило систему защиты шотландской и валлийской границ, что вынудило королей Англии искать новые способы организации обороны в этих регионах страны.

Напишите отзыв о статье "Мятеж трёх графов"

Примечания

  1. Горелов М. М. Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке. — С. 132-133.
  2. [www.pravenc.ru/text/168438.html ГУТЛАК]

Литература

  • Англосаксонская хроника
  • [www.bbc.co.uk/history/british/normans/after_10.shtml Ibeji, M. Treachery of the Earls. — BBC History of the Normans]
  • Stenton, F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1971
  • Горелов М. М. Датское и нормандское завоевания Англии в XI веке. — СПб.: Алетейя, 2007. — 176 с. — ISBN 978-5-91419-018-4.

Отрывок, характеризующий Мятеж трёх графов

В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.