Восточная старообрядческая церковь

Восточная старообрядческая церковь (польск. Wschodni Kościół Staroobrzędowy) — наименование старообрядческой церкви, объединяющей старообрядцев-поморцев на территории Польши. В других странах она чаще именуется Древлеправославная Поморская Церковь в Польше.

История

Первые беспоповцы на территории современной Польши появились в начале XIX века. В основном они селились в бывшей Восточной Пруссии в районе города Сувалки и на территории современного Подляского воеводства. Беспоповцы основали в Польше населённые пункты Войново, Буда-Руска, Иваново, Кадзилово, Ладне-Поле, Онуфриево, Осиняк-Петрово, Погорелец, Росохаты-Руг, Штабинки и Версьне.

2 декабря 1831 года старообрядческий купец Сидор Борисов, проживавший до переезда в Восточную Пруссию под городом Сувалки, купил земельный участок на берегу реки Крутыня и 1504 моргов леса. Возвратившись в это место со своими товарищами после подавления польского восстания, он приступил с постройке домов. Это поселение он назвал Войново в честь одноимённой деревни в Витебской губернии, где он родился в 1778 году. В 1831 году старообрядцы также купили земельные участки на левом берегу реки Крутыня к северу от Войново, где позднее были основаны старообрядческие деревни Замечек, Галково, Пётрово, Николаево и Иваново. На северо-восток от Войново были основаны деревни Юры, Волчья, Игнатово и Полишево. На север от Войново была основана в 1832 году деревня Ладне-Поле.

В 1832 году некий Фёдор Иванов из Сувалского повята приобрёл 230 акров земли и основал деревню Кадзилово. В этом же году старообрядцы основали деревни Пески, которая находилась на берегу озера Белданы в 15 километрах от деревни Онуфриево. Основателями села Петрово были старообрядцы Онуфрий Яковлев и Савастий Осипов.

В общей сложности беспоповцы основали 11 деревень в окрестностях современного города Мронгово. С 1829 года по 1932 год в эти окрестности переехало 275 беспоповцев из Черниговской, Минской, Псковской, Смоленской, Нижегородской, Житомирской, Тверской и Воронежской губерний. Поселенцы были освобождены от уплаты земельного налога в течение первых шести лет и военной службы до третьего поколения. В 1842 году в повяте проживало 146 беспоповцев.

В 1848 году в Войнове Павел Прусский основал Свято-Троицкий монастырь, который стал духовным центром беспоповцев в Восточной Пруссии и западных губерний Российской империи.

Структура

В 2011 году Восточная старообрядческая церковь объединяла 1006 верующих, проживающих в своём большинстве в Подляском воеводстве (968 человек) и Варминьско-Мазурском воеводстве (38 человек). Административное управление церкви находится в городе Сувалки. Духовным центром польских беспоповцев является деревня Войново в Варминьско-Мазурском воеводстве.

В настоящее время главой церкви является Вячеслав Новиченко. В настоящее время в церкви действуют 4 прихода с 6 наставниками:

• Моленная в городе Сувалки;
• Моленная в селе Водзилки.
• Моленная в селе Габове-Гронды;
• Моленная в селе Войново.

Известные представители

• Павел Леднев;
• Борис Арсеньевич Пимонов — депутат польского Сейма;
• Ирина Арсеньевна Ягмина — русская поэтесса.

Галерея

• Wodziłki-molenna.JPG

  Моленная в селе Водзилки

• Gabowe Grądy - Molenna 04.jpg

  Моленная в селе Габове-Гронды

• Wojnowo church.jpg

  Моленная в селе Войново

• POL Wojnowo 2.jpg

  Усадьба беспоповцев в селе Войново

Литература

• Wyznania Religijne — Stowarzyszenia Narodowościowe i Etniczne w Polsce 2009—2011. Warszawa: Główny Urząd Statystyczny, 2013, s. 53. ISBN 978-83-7027-519-8.
• Darmochwał T., Rumiński M. J., Warmia Mazury. Przewodnik, Agencja TD, Białystok 1996.
• Mrągowo. Z dziejów miasta i powiatu, Pojezierze, Olsztyn 1975.

Отрывок, характеризующий Восточная старообрядческая церковь

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.