Восточноболгарские говоры

Восточноболга́рские го́воры (также восточноболгарское наречие, восточноболгарские диалекты, восточноболгарская группа говоров; болг. източни български говори) — говоры болгарского языка, представляющие наряду с западноболгарскими одну из двух основных болгарских диалектных областей. Распространены в восточной и центральной Болгарии (к востоку от ятовой границы), а также в некоторых районах Румынии, Молдавии, Греции, Турции и Украины. Подразделяются на три группы говоров: мизийскую, балканскую и рупскую.

Восточноболгарский диалектный ареал отличается от западноболгарского комплексом фонетических и грамматических особенностей, основной из которых является различие в рефлексах праславянской *ě.

Балканские говоры восточноболгарского ареала легли в основу современного болгарского литературного языка. Важнейшее значение в формировании литературных норм имели черты центральнобалканских (габровско-ловечско-троянских) говоров, в несколько меньшей мере — черты котелско-еленско-дряновских и пирдопских (говоров Копривштицы и Клисуры).

Классификация

Согласно классификации, опубликованной в издании «Болгарская диалектология» (под редакцией С. Стойкова), восточноболгарский ареал включает три группы говоров: мизийскую, балканскую и рупскую.

Основной ареал мизийских говоров — северо-восточная Болгария, отдельные островные ареалы переселенческих говоров встречаются в более южных районах, к югу от городов Тырговиште, Шумен и Варна (говоры так называемых «загорцев»). Кроме того, мизийские говоры распространены в Молдавии и на южной Украине. Ранее мизийский ареал занимал, вероятнее всего, более обширную территорию, но на протяжении по-крайней мере последних двух веков мизийские говоры вытесняются соседними говорами балканского типа.

Наиболее типичными говорами мизийской группы являются шуменские говоры.

Балканские говоры по охвату территории образуют самую большую группу восточноболгарского ареала. Северные границы области распространения балканских говоров размещены на Дунае у городов Свиштов и Никопол, южные границы расположены от предгорий Родоп южнее городов Пазарджик и Пловдив на западе до Бургаса на побережье Чёрного моря. Часть балканских говоров распространена севернее Варны в Добрудже (северо-восточная Болгария).

В число говоров балканского ареала включают:

• центральнобалканские (габровско-ловечско-троянские) говоры;
• котельско-еленско-дряновские говоры;
• панагюриштские (панагюрские) говоры;
• пирдопские говоры;
• тетевенские говоры;
• еркечские говоры;
• подбалканские (сливенско-ямболско-старозагорские) говоры;
• переходные балканские говоры:
  • галатские говоры;
  • драгижевские говоры;
  • вырбицкие говоры.

Рупские говоры распространены в южной части восточноболгарского диалектного ареала от городов Разлог и Гоце-Делчев на западе до побережья Чёрного моря южнее Бургаса на востоке. Некоторые рупские говоры размещены за пределами южной Болгарии, в частности, павликянские говоры болгар-католиков встречаются в северноболгарских районах — в окрестностях Свиштова на Дунае (данный островной ареал сложился в результате переселения носителей павликянских говоров из южноболгарских районов). Часть ареала рупских говоров размещена в Турции и Греции, главным образом, в районах, приграничных с Болгарией. В середине XIX века болгарами католического вероисповедания, переселившимися в область Банат (современные приграничные территории Румынии и Сербии), на основе юго-восточных болгарских говоров была создана письменность (с использованием латиницы) и кодифицированы нормы банатского литературного языка. В греческой части рупского ареала болгары-мусульмане (помаки) с 1990-х годов предпринимают попытки создания на основе местных говоров регионального литературного помакского языка с использованием греческого письма (часть помаков использует для письма латинский алфавит).

В состав рупской группы включают следующие говоры и подгруппы говоров:

• восточнорупские (странджийско-фракийские) говоры:
  • странджийские говоры;
  • фракийские говоры;
• родопские говоры:
  • смолянские говоры;
  • широколыкские говоры;
  • хвойнинские говоры;
  • чепинские говоры:
    • велинградский говор;
    • костандовский говор;
    • ракитовский говор;
    • дорковский говор;
  • павликянские говоры;
  • златоградские говоры;
• западнорупские (разложско-гоцеделчевские) говоры:
  • бабяцкие говоры;
  • разложские говоры;
  • гоцеделчевские говоры;
  • драмско-серские говоры:
    • солунские говоры.

Согласно диалектологической карте болгарского языка, опубликованной отделением диалектологии и лингвистической географии Института болгарского языка, восточноболгарский ареал подразделяют на две группы, северо-восточную и юго-восточную:

• северо-восточные говоры:
  • мизийские (восточномизийские) говоры;
  • балканские говоры;
• юго-восточные говоры:
  • восточнорупские говоры;
  • среднерупские (родопские) говоры;
  • западнорупские говоры.

Диалектные особенности

К диалектным чертам восточноболгарских говоров относят:

1. Распространение рефлексов *ě в виде гласной а — перед твёрдыми согласными, и гласной е — перед мягкими согласными.
2. Возможность редукции гласных: бạштà, зẹлèнọ или бъштà, зилèну. По различию в реализации этого явления восточноболгарские говоры делят на три ареала: с полной редукцией, с неполной редукцией, без редукции.
3. Широкое распространение гласной ъ на месте древних редуцированных.
4. Совпадение рефлексов древних носовых в гласной ъ.
5. Наличие гласной е на месте ’а перед мягкой согласной: пол’àна — пọл’èни, жàба — жèби, чàша — чèши.
6. Более широкое распространение палатальных согласных в сравнении с западноболгарскими говорами.
7. Наличие сочетаний шт — жд (на месте праславянских сочетаний *tj, *kt перед гласными переднего ряда и *dj), которым в западном ареале соответствуют ч — дж и к’ — г’ наряду с шт — жд.

Литература

1. Маслов Ю. С. Болгарский язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 69—102. — ISBN 5-87444-216-2.

Ссылки

• [ibl.bas.bg/bulgarian_dialects/ Карта на диалектната делитба на българския език] (болг.). Институт болгарского языка. (Проверено 28 января 2016)

Отрывок, характеризующий Восточноболгарские говоры

– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.