Восточный фронт Первой мировой войны

Восточный фронт
Основной конфликт: Первая мировая война
Русская пехота
Дата	1 августа 1914 — 3 марта 1918; 10 — 11 ноября 1918
Место	Восточная Европа
Итог	Победа Центральных держав, Брестский мирный договор с Украиной, Брестский мирный договор с Россией, Бухарестский мирный договор с Румынией
Изменения	Распад Российской империи, независимость Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии, Польши, Финляндии, Болгария аннексирует Добруджу
Противники
Российская империя Российская империя Королевство Румыния (27 августа 1916 — 7 мая 1918; 10 — 11 ноября 1918) Королевство Бельгия (экспедиционный корпус; январь 1916 — 1917) Российская республика (14 сентября – 7 ноября 1917) Советская Россия (7 ноября 1917 – 3 марта 1918) Германская империя Германская империя Австро-Венгрия Австро-Венгрия Болгария Болгария (с 1915) Османская империя Османская империя (с 1916)
Командующие
Великий князь Николай Николаевич Николай II Михаил Алексеев Алексей Брусилов Лавр Корнилов Константин Презан Александр Авереску Александр Керенский Николай Духонин Николай Крыленко Пауль фон Гинденбург Людендорф, Эрих Фридрих Вильгельм Леопольд Баварский эрцгерцог Фридрих Конрад фон Гётцендорф Артур фон Штрауссенбург Никола Жеков ++ Август фон Макензен
Силы сторон
2 166 700 пехота 110 600 кавалерия 1 226 лёгких орудий 1 139 тяжёлых орудий (октябрь 1917) 1 178 600 пехота 39 000 кавалерия 1 690 лёгких орудий 2 230 тяжёлых орудий (октябрь 1917)
Потери
Россия: 682 213 - 2 254 400 убитых, умерших от ран, отравленных удушливыми газами, 2 588 838 раненых, 126 765 контуженных, пленных: 2 410 000 Румыния: 659 800 Германия: 800 000 убитых и умерших, все причины, 1 200 000 раненых, 200 000 пленных Австро-Венгрия: 1 150 000 убитых и умерших, все причины, 2 000 000 раненых, 2 000 000 пленных

Восточный фронт — один из театров военных действий Первой мировой войны (1914—1918).

На Восточном фронте происходили боевые действия между Россией (Антанта) и Центральными державами. На стороне Антанты (с 1916 года) выступила Румыния.

Восточный фронт по своей протяжённости намного превосходил Западный фронт. По этой причине война на Восточном фронте имела менее позиционный характер по сравнению с Западным фронтом. На Восточном фронте происходили крупнейшие сражения Первой мировой войны.

После Октябрьской революции, когда в России была установлена Советская власть, боевые действия на Восточном фронте были приостановлены. Правительство Советской России заключило перемирие с Центральными державами и начало готовиться к подписанию сепаратного мирного договора. 8 февраля 1918 года Центральные державы подписали Брестский мирный договор с Украинской народной республикой, а 3 марта 1918 года — с Советской Россией. Россия лишалась огромных территорий и должна была выплачивать репарации. Румыния, оказавшись в изоляции, также была вынуждена 7 мая 1918 года подписать мир с Германией и её союзниками.

Вплоть до окончания мировой войны Центральные державы, несмотря на поражения на других фронтах, продолжали держать на занятых по Брестскому миру территориях в качестве оккупационных войск значительные силы.

Перед войной

Особенности театра боевых действий

Восточный фронт мировой войны охватывал обширные территории на Востоке Европы: западную пограничную область России, Восточную Пруссию, восточную часть провинций Познани и Силезии, а также Галицию. С запада театр военных действий ограничивался рекой Вислой, крепостями Данциг, Торн, Познань, Бреславль и Краков; с юга — Карпатскими горами и румынской границей; с востока — линией Петербург — Великие Луки — Смоленск — Гомель — Киев и Днепром; с севера — Балтийским морем. Протяжённость театра по фронту от Балтийского моря до русско-румынской границы составляла около 850—900 км (по линии Кёнигсберг — Черновицы), максимальная глубина (в 1915г) — около 500 км (от линии Барановичи — Ровно до границы с Германией (немного западнее Лодзя).

Рельеф театра был преимущественно равнинный и удобный для развёртывания и применения большого количества войск.

В западной части России была развитая система укреплённых крепостей, на которую русская армия могла опираться при обороне и наступлении. К началу войны были построены новые крепости с новейшим вооружением: Ковно, Осовец, Новогеоргиевск, Брест-Литовск, — и строилась крепость Гродно.

В Германии же были созданы и усовершенствованы большое число крепостей, которые германское командование намеревалось использовать не только для обороны, но и для наступления вглубь России. Имелись крепости Кёнигсберг, Данциг, Торн и ряд укреплений на Висле: Мариенбург, Грауденц, Кульм, Фордон и укрепление Летцен в системе Мазурских озёр.

Австро-Венгрия также имела ряд первоклассных крепостей: Краков, Перемышль и укреплённый лагерь у Львова.

Планы сторон и развёртывание войск

Планы Германии и Австро-Венгрии

В начале Германия, реализуя план Шлиффена, развернула основные силы (7 армий) на Западном фронте, сосредоточив на Востоке против России всего одну армию — 8-ю. В состав 8-й армии вошли 4 армейских корпуса. Германские войска, используя особенности местности, не занимали сплошного фронта, а располагались отдельными очагами (по корпусу) в укреплённых районах на главных направлениях. Всего германское командование развернуло на Восточном фронте 15 пехотных и 1 кавалерийскую дивизии, 1044 орудия (в том числе 156 тяжёлых), общим числом около 200 тыс. человек, под командованием генерал-полковника Притвица. Главной задачей германской армии была оборона Восточной Пруссии и помощь австро-венгерским войскам, которые, по плану германского командования, должны были сыграть главную роль в борьбе с Россией.

Австро-Венгрия развернула против России 3 армии (1-ю, 3-ю и 4-ю) и отдельную армейскую группу генерала Германа Кёвесса.

В районе Львова развёртывалась 3-я армия генерала Брудермана, всего 6 пехотных и 3 кавалерийские дивизии, 288 орудий. 4-я армия генерала Ауффенберга занимала район Перемышля. В составе 4-й армии было 9 пехотных и 2 кавалерийские дивизии, 436 орудий. 1-я армия под командованием генерала Данкля развернулась на реке Сан. Всего 9 пехотных и 2 кавалерийские дивизии, 450 орудий.

Группа генерала Кёвесса, всего 10 пехотных и 3 кавалерийские дивизии, 448 орудий развернулась на правом фланге австрийских войск в районе Тарнополя.

2-я австрийская армия первоначально была направлена на Балканы, против Сербии, однако позднее была переброшена в Галицию против русских войск.

К началу боевых действий австро-венгерское командование развернуло против России 35,5 пехотных и 11 кавалерийских дивизий, общим числом 850 тыс. человек, 1728 орудий. По плану австрийского командования австрийские войска быстрыми ударами, при содействии германских войск с севера, должны окружить и разгромить русские войска в Западной Польше. Австро-венгерская армия хотя и имела наступательную задачу, но вследствие начавшейся перегруппировки войск 2-й армии с сербского фронта нуждалась во времени для окончательного развёртывания.

Планы России

Российские войска мобилизовались по мобилизационному расписанию №19 (1910 года) и осуществляли стратегическое развёртывание по плану 1912 г. План стратегического развертывания 1913 года (мобилизационное расписание № 20) должен был применяться с осени 1914 года и его не пришлось ввести в действие. Эти планы были компромиссом французских требований о нанесении главного удара по Германии, стремлений российского генштаба нанести главный удар по Австро-Венгрии, а также стремлений некоторой части российского генштаба не вступать в бои до окончания полного сосредоточений.

Войска развёртывались на двух основных направлениях — на северо-западном (против Германии) и юго-западном (против Австро-Венгрии). Также были созданы оперативные соединения русских войск — фронты. На Северо-Западном фронте под командованием генерала Жилинского были развёрнуты 2 армии (1-я и 2-я). Всего 17,5 пехотных и 8,5 кавалерийских дивизий, 1104 орудия, всего около 250 тыс. человек.

Против Австро-Венгрии, на Юго-Западном фронте (командующий генерал Иванов) развёртывались 4 российские армии (3-я, 4-я, 5-я и 8-я). Всего к началу боевых действий войска юго-западного фронта имели 34,5 пехотных и 12,5 кавалерийских дивизий, всего около 600 тыс. человек и 2099 орудий. Главнокомандующим российской армии стал великий князь Николай Николаевич.

Русские мобилизационные расписания № 19 и № 20 предписывали Северо-Западному и Юго-Западному фронтам переход в наступление и перенесение войны на территорию соответственно Германии и Австро-Венгрии в течение двух недель со дня объявления войны. 1-й армии П. К. ген. Ренненкампфа предписывалось выступить 14 августа, перейти границу 17 августа, обойти Мазурские озёра с севера и отрезать немцев от Кенигсберга. 2-я армия ген. А. В. Самсонова должна была выступить 16 августа, перейти границу 19 августа, обойти Мазурские озёра с запада и не допустить отхода германских войск за Вислу.

Кампания 1914 года

Восточно-Прусская операция

Первой операцией на восточном фронте была Восточно-Прусская операция. Русские войска, имевшие задачу разбить 8-ю германскую армию и захватить Восточную Пруссию, перешли в наступление, чтобы отвлечь на себя крупные германские силы с Западного фронта и не позволить Германии разгромить французскую армию и вывести Францию из войны.

Наступление в Восточной Пруссии русские войска повели двумя армиями: 1-й и 2-й под командованием генералов Ренненкампфа и Самсонова. Операция началась 17 августа, когда части 1-й русской армии перешли русско-германскую государственную границу и с востока вторглись на территорию Восточной Пруссии. 20 августа на территорию Восточной Пруссии с юга вошла и 2-я русская армия, нанося главный удар во фланг и тыл 8-й германской армии.

Командующий германскими войсками генерал Притвиц принял решение сдерживать 2-ю армию одним корпусом, а основной удар тремя корпусами нанести по 1-й армии.

На рассвете 20 августа у города Гумбиннен 1-й германский корпус под командованием генерала Франсуа внезапно атаковал наступавшие войска 1-й русской армии. Завязались ожесточённые бои. Обе стороны понесли тяжёлые потери, но немцы отступили. 17-й корпус под командованием генерала Макензена, наступавший южнее Гумбиннена, во встречном бою был наголову разбит и, потеряв 50 % личного состава, под натиском русских войск вынужден был отступить. После этих неудач подошедший позже 1-й резервный корпус генерала фон Белова также был вынужден отойти. Германские войска потерпели поражение под Гумбинненом.

Это поражение создало реальную угрозу окружения 8-й армии, и Притвиц отдал приказ об общем отступлении германских войск из Восточной Пруссии и отходе за Вислу. Однако этому воспротивилась германская Ставка и вопреки плану Шлиффена, который предполагал при любом неблагоприятном развитии событий на Восточном фронте ни в коем случае не снимать войск с Западного фронта, чтоб гарантированно разгромить Францию и избежать войны на два фронта, приняла решение Восточную Пруссию не сдавать и перебросить в помощь 8-й армии войска с Западного фронта (2 корпуса и конную дивизию), что имело самые плачевные последствия для Германии. 21 августа Притвиц был отправлен в отставку. Командующим 8-й армией был назначен генерал Гинденбург, начальником штаба — генерал Людендорф. Было принято решение, оставив 2,5 дивизии против 1-й русской армии Реннемкампфа, быстро, по рокадной железной дороге через Кёнигсберг, перебросить главные силы 8-й армии против 2-й русской армии Самсонова и попытаться разгромить её до того, как она соединится с частями 1-й армии.

В это время русское командование, обнаружив перед фронтом 1-й армии быстрое отступление немецких войск, решило, что немцы отходят за Вислу, и сочло операцию выполненной, и изменила для неё первоначальные задачи. Основные силы 1-я армии Ренненкампфа была направлены не навстречу 2-й армии Самсонова, а на отсечение Кенигсберга, где, по предположению комфронта, укрылась часть 8-й армии, и на преследование «отступавших к Висле» немцев. Главком 2-й армии Самсонов, в свою очередь, решил перехватить «отступавших к Висле» немцев и настоял перед командованием фронта на перенесении главного удара своей армии с северного направления на северо-западное, что привело к тому, что русские армии стали наступать по расходящимся направлениям, и между ними образовалась огромная брешь в 125 км.

Новое командование 8-й германской армии решило воспользоваться образовавшимся разрывом между русскими армиями, чтоб нанести фланговые удары по 2-й армии Самсонова, окружить и уничтожить её.

26 августа германские войска атаковали 6-й корпус 2-й армии, русские потеряли 7500 человек и отступили в полном беспорядке, правый фланг армии оказался открытым, однако генерал Самсонов, не получил об этом информации и продолжал наступление. В то же время германцы атаковали и левый фланг русской армии, который также отступил. В результате была потеряна связь с фланговыми корпусами, а управление армией — дезорганизовано. В этих условиях 2-я армия начала отступать. Отступление пяти передовых русских дивизий проходило под растущим давлением продвинувшихся на флангах германских корпусов. Русское отступление приняло беспорядочный характер, а около 30 000 человек при 200 орудиях были окружены. В ночь на 30 августа генерал Самсонов застрелился.

Таким образом, потери 2-й армии составили 6000 убитых, ранено около 20 000 (почти все попали в плен), пленных — 30 000 (вместе с попавшими в плен ранеными — 50 000), захвачено 230 орудий. Убиты 10 генералов, 13 взяты в плен. Общие потери 2-й армии убитыми, ранеными и пленными — 56 000 человек. Эти события получили название битва при Танненберге.

После разгрома 2-й армии германское командование приняло решение атаковать 1-ю армию, блокировавшую Кёнигсберг, и изгнать её из Восточной Пруссии. Сражения развернулись в районе Мазурских озёр. Здесь русская армия также была вынуждена отступить. К 15 сентября русские армии была полностью вытеснены с территории Германской империи, Восточно-Прусская операция завершилась.

В ходе этой операции русская армия потерпела тяжёлое поражение, потеряв около 80 000 убитыми, ранеными и пленными. Германские войска потеряли около 60 000 убитыми, ранеными и пленными. Выполнить поставленную задачу по захвату Восточной Пруссии русским войскам не удалось Однако русские войска смогли оттянуть часть германских сил с Западного фронта, выполнив тем самым свой союзнический долг. Во многом это помогло союзным войскам одержать важнейшую победу на Марне.

Галицийская битва

Одновременно с наступлением в Восточной Пруссии, русские войска предприняли наступление в Галиции против австро-венгерской армии. Русские войска в составе пяти армий (3-я, 4-я, 5-я, 8-я, 9-я) перешли в решительное наступление против четырёх австрийских армий. В начале сражения стратегическая обстановка складывалась не в пользу русских войск.

23 августа части 4-й русской армии получили приказ атаковать противника у города Красник. Однако 1-я австрийская армия генерала Данкля утром 23 августа атаковала русские войска, которые были вынуждены отступать. Далее австрийцы попытались охватить правый фланг 4-й армии, однако в ходе упорных боев русские войска отступили к Люблину и заняли оборону. Ожесточённые бои с переменным успехом проходили здесь до 2 сентября.

У Замостья 5-я русская армия наступала в направлении Комарова, однако здесь 4-й австрийской армии удалось потеснить русские войска, которые были вынуждены отступить, здесь также велись ожесточённые бои с переменным успехом. Однако боевые действия в районе Комарова не принесли русским результатов и командующий 5-й армии генерал Плеве отдал приказ об отходе своей армии.

Одновременно с этими боями на левом крыле юго-западного фронта 3-я русская армия также вела наступление. Австрийские части оказывали вялое сопротивление. Продолжая наступление, 8-я армия 23 августа преодолела реку Серет, которую австро-венгерское командование решило не оборонять, а затем Стрыпу. Австрийцы не предполагали, что русские создадут мощную группировку восточнее Львова, планировалось, что армии Брудермана и группы Кевеса будет достаточно для обороны. 26 августа на реке Золотая Липа произошло сражение между 3-й австрийской и 3-й русской армиями, в этих боях русские войска одержали успех и заставили противника отступать. Австро-венгерские войска заняли оборону на реке Гнилая Липа, однако и здесь после ожесточённых боев русские войска продолжили наступление. Части 8-й армии генерала Брусилова разгромили 12-й австро-венгерский корпус и создали угрозу охвата всей австро-венгерской группировки, располагавшейся южнее Львова. В этих условиях австрийцы начали общее отступление. Русские войска начали преследование отступающего противника, 21 августа русские войска заняли Львов, 22 августа — Галич.

Тем временем оборонявшиеся 4-я и 5-я русские армии получили подкрепления. 21 августа генерал Иванов отдал приказ об общем наступлении русских армий юго-западного фронта. 2-4 сентября, 4-я русская армия нанесла поражение группе Куммера. В то же время был разбит 10-й корпус армии Данкля. Командующий австрийской армии Конрад принял решение нанести контрудар в направлении Равы-Русской, для чего выделил дополнительные силы (создав превосходство над русскими, три армии против двух). Однако в тяжёлых боях у Равы-Русской русские войска остановили австрийское наступление.

11 сентября австрийцы прекратили наступление и начали отступление за реку Сан. К 8 сентября русские войска заняли практически всю восточную часть Западной Галиции, почти всю Буковину и осадили Перемышль. Русская армия подошла к Карпатам, намереваясь начать наступление в Венгрию. В этом грандиозном сражении австрийские войска потерпели сокрушительное поражение: их потери составили 400 000 человек, в том числе 100 000 — пленными; в ходе боёв русские войска захватили 400 орудий. Русская армия также понесла ощутимые потери — 230 000 человек убитыми, ранеными и пленными. Планы германского командования удержать весь Восточный фронт силами только австро-венгерской армии потерпели крах.

Варшавско-Ивангородская операция

После того, как австро-венгерская армия была разбита в Галицийской битве, на Восточном фронте сложилась неблагоприятная ситуация для Центральных держав. В этих условиях Германия пришла на помощь Австрии, перебросив часть сил на юг в Силезию. Была сформирована новая 9-я германская армия под командованием генерала Макензена. Чтобы предотвратить предполагаемое вторжение русских войск в Силезию, германское командование решило нанести удар из районов Кракова и Ченстохова на Ивангород и Варшаву. Поддержку 9-й германской армии оказывала 1-я австро-венгерская армия генерала Данкля. Российские войска имели на этом направлении четыре армии: 2-я, 4-я, 5-я и 9-я.

28 сентября 9-я армия генерала Макензена начала наступление на Варшаву и Ивангород. 8 октября немцы вышли к Висле. К 12 октября им удалось занять весь левый берег Вислы до Варшавы. Однако, подтянув подкрепления, русские сумели сдержать нападение. Атаки армии Макензена были отражены на линии варшавских фортов. Русская армия на левом берегу Вислы удержала предмостные укрепления Ивангорода, Варшавы и плацдарм у Козенице.

В то время как немцы увязли в ожесточённых боях в предместьях Варшавы, 9 октября, получив подкрепления, генерал Иванов отдал приказ о начале наступления. 4-я и 5-я русские армии приступили к форсированию Вислы: 5-я армия южнее Варшавы, а 4-я армия из района Ивангорода на Козеницкий плацдарм, чтоб ударить во фланг и тыл наступавшей германской группировки. Чтоб ликвидировать Козеницкий плацдарм и не дать русским переправиться через Вислу командующий германскими войсками на Восточном фронте генерал Гинденбург ввёл в бой резервный корпус, однако русские на козеницких позициях отбили все атаки и к 20 октября переправили на плацдарм 2 армейских корпуса.

Не сумев сбросить русские войска с плацдарма в Вислу, Гинденбург передал козеницкое направление 1-й австрийской армии и бросил все германские части под Варшаву, где перешла в наступление 2-я русская армия. Австрийцы попытались ликвидировать Козеницкий плацдарм, но были разгромлены во встречном сражении и стали отступать. Понеся большие потери, 1-я австро-венгерская армия отошла на запад, отчего между ней и главными силами австрийцев образовался широкий разрыв. В эту брешь австрийского фронта устремились войска 9-й русской армии, выходя во фланг и тыл 1-й австрийской и 9-й германской армиям. Германцам и австрийцам угрожал полный разгром.

27 октября германское командование отдало приказ прекратить атаки на Варшаву и отойти на исходные позиции. Австро-германские войска начали поспешный отход.

Лодзинская операция

Сразу же после завершения Варшавско-Ивангородского сражения на Восточном фронте началась операция у Лодзи. Русское командование намеревалось силами трёх армий (1-я, 2-я и 5-я) вторгнуться на территорию Германской империи и повести наступление вглубь страны. Желая переломить ситуацию на Восточном фронте в свою пользу, а также сорвать русское наступление, германское командование принимает решение нанести упреждающий удар. 9-я германская армия из района Торна должна была нанести удар в стык между 1-й и 2-й русскими армиями, прорвать фронт, выйти в тыл русским войскам и окружить 2-ю и 5-ю русские армии.

Помимо 9-й германской армии в наступлении должны были принять участие другие формирования германской армии: 3-й германский кавалерийский корпус, корпуса «Бреслау» и «Позен», группа войск генерала Войрша (гвардейский резервный корпус и 2 пехотные дивизии), а также 2-я австро-венгерская армия, которые должны были сковать и сдержать наступление русских войск.

11 ноября части 9-й армии нанесли удар в стык 1-й и 2-й русских армий, 12 ноября большими силами германцы атаковали позиции русских, которые были вынуждены отступить. Затем до 15 ноября шли ожесточённые бои между двумя русскими корпусами и частями 9-й германской армии, в ходе этих боев русским войскам удалось отстоять свои позиции. 15 — 19 ноября шло упорное сражение по всему фронту, одновременно русское и германское командование перегруппировывали свои войска, пытаясь нащупать слабые места в обороне противника.

В ходе этих боев немцы, наконец, нашли неприкрытую брешь в русской обороне северо-восточнее Лодзи, и сформировав ударную группировку под ком. Шеффера (3 пехотные и 2 кавалерийские дивизии), нанесли туда мощный удар, в результате окружив город с запада, севера и востока. Однако, чтобы полностью блокировать Лодзь, у немцев не хватило сил, и вскоре сама ударная германская группировка Шеффера оказалась под угрозой окружения. 22 ноября группа Шеффера, получив приказ об отступлении, начала отход. К 24 ноября, потеряв 70 % личного состава убитыми и пленными, германские войска из практически полного окружения прорвались на север.

Лодзинская операция имела неопределённый исход. Германский план окружения 2-й и 5-й русских армий провалился, однако и готовившееся русское наступление на территорию Германской империи было также сорвано. После завершения операции были сняты со своих постов командующие русских 1-й армии Ренненкампф и командующий 2-й армии Шейдеман.

Итоги кампании 1914 года

Главным итогом кампании 1914 года стал крах германского плана блицкрига. Германская армия не смогла разгромить ни русскую армию на Востоке, ни союзные армии на Западе. Активные действия русской армии помешали этим планам. В связи с этим германское командование принимает решение уже в конце 1914 года перебросить на Восток дополнительные силы.

За 1914 год русская армия была вынуждена оставить западную часть Польши, однако заняла значительную часть Галиции и Буковины, где было создано Галицийское генерал-губернаторство. Русское командование намеревалось зимой захватить перевалы в Карпатах, чтоб весной вторгнуться в равнинную часть Венгрии.

С конца 1914 года на Восточном фронте устанавливается позиционная линия фронта.

Кампания 1915 года

Русская артиллерия на восточном фронте

42-линейная гаубица образца 1909 г. в бою, 1915 г.	42-линейная скорострельная пушка обр. 1910 года в действии	Тяжелая позиционная артиллерия (6-дюймовая осадная пушка обр. 1877 г. весом в 190 пудов на береговом лафете Дурляхера) у Куртенгофа на фронте 12-й армии, сентябрь 1915 г.	Тяжёлая артиллерия (на фото 8-дюймовая облегчённная пушка обр. 1877 г. на осадном лафете) выдвигается на позиции.

Не добившись выполнения намеченных планов на Западе в 1914 году, германское командование принимает решение перебросить главные силы на Восточный фронт и нанести мощный удар по России, с целью вывести её из войны. Германское командование запланировало взять русскую армию в гигантские «клещи». Для этого предполагалось рядом мощных фланговых ударов из Восточной Пруссии и Галиции прорвать оборону российской армии и окружить в Польше её основные силы.

Сражения в Карпатах

Ещё в конце 1914 года русское командование приняло решение силами Юго-Западного фронта (3 армии: 3-я, 8-я и 9-я) форсировать Карпаты и вторгнуться на равнинную территорию Венгрии. Главную роль в предстоящем наступлении играла 8-я армия генерала Брусилова. Однако австрийское командование также планировало наступление в Карпатах с целью деблокировать осаждённую русскими войсками крепость Перемышль.

В конце января австро-германские войска (3 австро-венгерские армии и южная немецкая армия) начали наступление нанося два удара: один от Ужгорода на Самбор, другой от Мукачево на Стрый. Начавшееся одновременно наступление 8-й армии Брусилова привело к ряду тяжёлых встречных боев на горных перевалах. Русские войска, столкнувшись с численно превосходящим противником, заняли оборону на горных перевалах.

В феврале русское командование перебрасывает дополнительные резервы в Карпаты и формирует 9-ю армию генерала Лечицкого. Весь март прошёл в непрерывных боях на левом фланге русской 3-й армии и на всем фронте 8-й армии. Здесь, на кратчайшем направлении из Венгрии к Перемышлю, с целью его освобождения, настойчиво наступали австро-германцы. Солдаты сражались по пояс в снегу, обе стороны ежедневно несли крупные потери.

Однако после того, как Перемышль сдался российским войскам, освободившаяся 11-я армия, которая вела осаду усилила российские войска в Карпатах. Австро-германцы прекратили наступление.

Осада Перемышля

После завершения Галицийской битвы, 17 сентября 1914 года, русские войска подошли к крупнейшей австрийской крепости в Галиции — Перемышль. Перемышль был первоклассной крепостью с многочисленным гарнизоном под командованием генерала Кусманека. 5 — 7 октября русские войска предприняли штурм крепости, однако все атаки были отбиты с большими потерями. Помимо этого 8 октября к крепости подошли австро-венгерские войска и русские войска были вынуждены снять осаду.

Однако после поражения австро-германских войск в Варшавско-Ивангородском сражении австро-венгры снова отступили, и крепость снова окружили русские войска. Крепость осаждала 11-я русская армия генерала Селиванова, не имея достаточных сил и средств, русское командование не предпринимало бессмысленных попыток штурма, а вело осаду крепости.

После продолжительной осады, когда в городе закончились запасы продовольствия, генерал Кусманек предпринял попытку снять осаду, однако все атаки австрийских войск были отбиты. После этого командование крепости приняло решение капитулировать. Перед этим артиллерия крепости расстреляла весь боезапас, а укрепления крепости были взорваны. 23 марта 1915 года Перемышль капитулировал. В русский плен сдались 9 генералов (в том числе и Кусманек), 93 штаб-офицера, 2204 обер-офицеров, 113 890 солдат, а также русские войска захватили около 900 орудий.

Мазурское и Праснышское сражения

Первой операцией стратегического германского плана на 1915 год стала Августовская операция. Германское командование планировало ударом из Восточной Пруссии прорвать русский фронт. Главные удары наносили 10-я армия генерала Эйхгорна с севера, и 8-й армии генерала Белова с запада (всего 15 пехотных и 2,5 кавалерийских дивизий) по сходящимся направлениям в сторону города Августов, чтобы окружить и уничтожить оборонявшуюся в Восточной Пруссии 10-ю русскую армию генерала Сиверса.

Ещё в конце 1914 года на Восточный фронт было переброшено из Франции 7 германских корпусов и 6 кавалерийских дивизий. К этому времени и в Германии удалось создать резервы — 4 корпуса. Их тоже перебросили на Восточный фронт. Эти войска сформировали новую 10-ю армию генерала Эйхгорна.

7 февраля 1915 года 8-я германская армия атаковала левый фланг 10-й армии, на следующий день части 10-й германской армии атаковали правый фланг русских войск. Германцам удалось прорвать фронт. Левофланговые корпуса русской армии стойко сдерживали 8-ю немецкую армию, не дав ей выйти в район Августова. Однако на правом фланге германские войска сумели продвинуться вперёд, отступившие правофланговые корпуса обнажили фланг 20-го корпуса генерала Булгакова, который попал под мощный удар немцев и был окружён в районе Августова.

10 дней части 20-го корпуса пытались вырваться из окружения, приковав к себе значительные силы германских войск. После ожесточённых боев в заснеженных Мазурских лесах остатки 20-го корпуса, израсходовав все боеприпасы, вынуждены были сдаться. Благодаря мужеству бойцов 20-го корпуса три корпуса 10-й армии смогли избежать окружения и отступили. Германцы одержали тактическую победу, но окружить 10-ю армию им не удалось.

После этого в конце февраля германское командование возобновило наступление в Восточной Пруссии, 8-я и 12-я германские армии атаковали позиции 1-й и 12-й русских армий. После тяжёлых боев 24 февраля два германских корпуса заняли город Прасныш. Однако русские войска, получив резервы (2 корпуса), атаковали и выбили германцев из Прасныша. 2 марта русские войска возобновили наступление в районе Сувалок и нанесли частям 8-й и 12-й армий поражение. К 30 марта германские войска были окончательно вытеснены на территорию Германской империи.

Горлицкий прорыв

После фланговых ударов против русской армии из Восточной Пруссии, австро-германское командование готовилось нанести фланговый удар и из Галиции. Прорыв русского фронта в Галиции планировалось осуществить между Вислой и Карпатами, в районе Горлице. Место прорыва было выбрано не случайно. Здесь русская армия не располагала большими силами, не было крупных естественных преград, и в случае прорыва фронта отрезались пути отхода русской группировки в Карпатах и создавалась угроза окружения всего левого фланга Юго-западного фронта.

Для осуществления операции у Горлице австро-германское командование сосредоточило 11-ю германскую армию (была переброшена с Западного фронта) и 4-я австро-венгерскую армию, также в операции участвовали другие австро-германские соединения. Задачей австро-германцев был прорыв русского фронта, окружение, оборонявшейся здесь 3-й русской армии и дальнейшее наступление на Перемышль и Львов. На 35-км участке прорыва германо-австрийские войска сосредоточили 10 пехотных и 1 кавалерийскую дивизию (126 тысяч человек, 457 лёгких и 159 тяжёлых орудий, 96 миномётов и 260 пулемётов).

Русское командование не уделяло должного внимания опасности австро-германского наступления в районе Горлице. Все внимание русского командования было сосредоточено на завершении Карпатской операции. В 3-й русской армии (свыше 18 пехотных и 6 кавалерийских дивизий) на направлении прорыва находилось только 5 пехотных дивизий (60 тысяч человек, 141 лёгкое и 4 тяжёлых орудия, 100 пулемётов). Таким образом на участке прорыва Центральные державы создали многократное превосходство в живой силе и технике. Помимо этого в это время в русской армии остро стоял вопрос с боеприпасами, часто русской артиллерии нечем было отвечать на обстрелы противника.

Наступление началось 2 мая 1915 года после мощной артиллерийской подготовки. Русские войска отчаянно оборонялись, однако всё же отступили на 2—5 км. Русское командование считало, что основной удар австро-германцы нанесут в Карпатах, а в районе Горлице они проводят отвлекающий манёвр, поэтому резервов 3-й армии предоставлено не было. После 6-х дневных ожесточённых боев австро-германцы сумели прорвать русский фронт и продвинуться на глубину до 40 км. Понеся большие потери 3-я армия, к 15 мая отступила на линию Ново-Място, Сандомир, Перемышль, Стрый.

Великое отступление

24 мая, подтянув тяжёлую артиллерию, Август фон Макензен возобновил наступление. 3 июня австро-германские войска овладели Перемышлем, а 22 июня взяли Львов. После чего австро-германские войска продолжили развивать наступление, выходя в глубокий тыл русской армии. Русская Ставка, чтоб избежать окружения русских армий в Польше, начала стратегическое отступление на Восток.

Бои в Галиции возобновились с новой силой 15 июля, после тяжёлых боев русские войска отступили на линию Ивангород — Люблин — Холм. 22 июля германские войска форсировали Вислу. 22 июля (4 августа) русские войска оставили Варшаву и Ивангород, 7(20) августа пала крепость Новогеоргиевск. В связи с ударом германских войск на наревском направлении русские войска отошли на линию Осовец — Влодава. 22 августа после сложной обороны русские войска оставили Осовец, 26 августа русские отступили из Брест-Литовска, 2 сентября с боями был оставлен Гродно.. К осени фронт стабилизировался на линии Рига — Двинск — Барановичи — Пинск — Дубно — Тарнополь.

В это время Верховный Главнокомандующий Николай Николаевич был отправлен командующим на Кавказский фронт, а командование армией принял на себя император Николай II, начальником штаба стал генерал Алексеев.

В течение лета 1915 года Русская армия под натиском превосходящих австро-германских сил в ходе стратегического отступления оставила австрийскую Галицию, часть Прибалтики, русскую Польшу. Однако благодаря отступлению русские армии избежали окружения и разгрома. План германского командования по разгрому Русской армии и выводу России из войны провалился.

Большое отступление стало тяжёлым моральным потрясением для солдат и офицеров русской армии. Русский генерал Антон Деникин позже писал:

Весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия русской армии — отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость — физическая и моральная; то робкие надежды, то беспросветная жуть…

Виленская операция

После того, как 22 августа германские войска взяли русскую крепость Ковно, 10-я германская армия продолжала наступать с целью обойти Вильно и окружить 10-ю русскую армию. Здесь завязались ожесточённые встречные бои, в которых русские войска сумели удержать свои позиции. Наступление немцев было оставлено.

После этого германцы, изменив план, 8 сентября начали наступление в стык между 10-й и 5-й русскими армиями. 9 сентября германцам удалось прорвать русскую оборону севернее Вилькомира. Этот прорыв получил название Свенцянский. В прорыв германское командование бросило значительные кавалерийские соединения. Германская кавалерийская группа (4 кавалерийские дивизии) устремилась по русским тылам. 14 сентября германские войска заняли Вилейку и подошли к Молодечно. Германские кавалеристы дошли до Минска и даже перерезали шоссе Смоленск — Минск. Однако к этому времени натиск германской конницы, лишённой поддержки пехоты и артиллерии, ослаб. 15—16 сентября русские войска нанесли контрудар по германской коннице и отбросили её к озеру Нарочь. К 19 сентября (2 октября) Свенцянский прорыв был ликвидирован, и фронт стабилизировался на линии озеро Дрисвяты—озеро Нарочь—Сморгонь— Пинск — Дубно — Тернополь.

Итоги кампании 1915 года

Кампания 1915 года была тяжёлой для русской армии. Сотни тысяч солдат и офицеров были убиты, ранены и взяты в плен. Русская армия оставила обширные территории: Галицию, Буковину, Польшу, часть Прибалтики, Белоруссии.

Однако выполнить главную задачу разгрома русской армии и вывода России из войны австро-германцам не удалось. Российская армия, хотя и понесла тяжёлые потери, избежала окружения и сохранила боеспособность. Германское командование, в свою очередь, посчитало, что русская армия понесла большие потери и уже не способна на активные действия. Уже осенью германское командование начинает переброску войск с Востока на Запад, планируя нанести решающий удар по Франции и завершить войну. На Восточном фронте установилось позиционное затишье. На захваченной российской территории была создана германская оккупационная администрация.

Русские военнопленные на полевых работах. Июль 1915	Николай Самокиш. «Убитый конь»	Перепись германских пленных.	Следование по Невскому проспекту пленных австрийской армии, захваченных при взятии Перемышля. Петроград, 23 марта 1915.

Кампания 1916 года

Не добившись решительного успеха на Восточном фронте, германский Генеральный штаб принял решение перенести основной удар на Западный фронт, для окончательного разгрома Франции. Австрийцы попытались вывести из войны Италию. Против России Центральные державы активных действий в 1916 году не планировали. В свою очередь, союзники по Антанте готовили скоординированное наступление и на Западе и на Востоке. Русская армия оправлялась от последствий отступления 1915 года, а страна переводила промышленность на военные «рельсы».

Нарочская операция

После начала германского наступления на Западе главнокомандующий французской армии Жоффр обратился к русскому командованию с просьбой провести наступление в марте с целью оттянуть часть германских сил на себя. Русское командование пошло навстречу союзнику и приняло решение провести наступательную операцию в Белоруссии против немецких войск в марте. 24 февраля командующему западным русским фронтом генералу Эверту была поставлена задача нанести сильный удар по германским войскам, силами 1-й, 2-й и 10-й армиями.

16 марта генерал Алексеев отдал приказ о переходе в наступление русских армий у озера Нарочь в Белоруссии. Здесь оборону занимала 10-я германская армия. После продолжительной артиллерийской подготовки русские войска перешли в наступление. Южнее озера Нарочь 2-я русская армия вклинилась в оборону 10-й армии на 2—9 км. Развернулись ожесточённые бои. Германские войска с трудом сдерживали многочисленные атаки русских войск.

Германское командование, понимая опасность сложившейся у Нарочи ситуации, приняло решение стягивать резервы к опасному участку. Германскому командованию было также известно, что в мае союзные войска начнут всеобщее наступление на трёх фронтах: Западном, Восточном и Итальянском. Однако германцы ошибочно приняли наступление русских у Нарочи за генеральное наступление. Германцы были вынуждены прекратить атаки на французскую крепость Верден и перебросить в район Нарочи 4 дивизии с Запада. Это в конечном итоге помогло немцам удержать позиции, и русские войска не смогли прорвать оборону.

По сути эта операция была отвлекающей, летом немецкое командование ожидало основной удар на своем фронте, а русское провело т. н. Брусиловский прорыв на Австрийском фронте, что принесло колоссальный успех, и поставило Австро-Венгрию на грань военного поражения.

Брусиловский прорыв

Луцкий прорыв

Страны Антанты запланировали на лето 1916 года общее наступление на трёх основных театрах боевых действий против австро-германских войск. В рамках этого плана английские войска проводили операции у Соммы, французские войска сражались в районе Вердена, итальянская армия готовила новое наступление в районе Изонцо. Русские войска должны были перейти в решительное наступление на всем протяжении фронта. В наступлении русское командование планировало задействовать все три фронта (Северный, Западный и Юго-западный).

Основной удар наносился силами Западного фронта (ком. ген. А. Е. Эверт) из района Молодечно на Вильно. Эверту передавалась большая часть резервов и тяжелой артиллерии. Северный фронт (ком. ген. А. Н. Куропаткин) наносил вспомогательный удар от Двинска — тоже на Вильно. Юго-Западному фронту (ком. ген. А. А. Брусилов) предписывалось наступать на Луцк-Ковель, во фланг германской группировки, навстречу главному удару Западного фронта. Для увеличения перевеса в силах в апреле-мае производилось доукомплектование русских частей до штатной численности.

Опасаясь, что австро-германские войска перейдут в наступление раньше, с целью упредить удары русских войск, Ставка приказала войскам быть готовыми к наступлению раньше намеченных сроков. Однако австро-германцы не планировали никаких активных действий против русских войск.

15 мая 1916 года австрийская армия начала крупное наступление против итальянской армии в Трентино. Итальянская армия, понеся тяжёлые потери, отступала. В связи с этим Италия обратилась к России с просьбой помочь наступлением армий Юго-западного фронта, чтоб оттянуть австро-венгерские части с итальянского фронта. Пойдя на встречу союзнику, русское командование перенесло сроки начала наступления. 31 мая должен был перейти в наступление Юго-западный фронт против австро-венгерской армии, однако главный удар по-прежнему наносили войска западного фронта против германцев.

При подготовке операции командующий Юго-западным фронтом генерал Брусилов решил произвести по одному прорыву на фронте каждой из четырёх своих армий. Из-за этого противник лишался возможности своевременно перебросить резервы на направление главного удара. Главный удар на Луцк и Ковель наносила 8-я армия генерала Каледина, вспомогательные удары наносили 7-я, 9-я и 11-я армии. Против этих армий находились 4 австро-венгерские и 1 германская армии. Русским удалось создать преимущество над противником в несколько раз в живой силе и технике. Наступлению предшествовали тщательная разведка, обучение войск, оборудование инженерных плацдармов, приблизивших русские позиции к австрийским.

3 июня 1916 года началась мощная артиллерийская подготовка, которая привела к сильному разрушению первой полосы обороны. 5 июня части 7-й, 8-й, 9-й и 11-й русских армий (всего 594 000 человек и 1938 орудий) перешли в наступление против австро-венгерских войск (всего 486 000 человек и 1846 орудий). Русским войскам удалось прорвать фронт в 13-ти местах. 7 июня части 8-й армии заняли Луцк, а к 15 июня 4-я австро-венгерская армия уже фактически была разбита. Русские захватили 45 000 пленных, 66 орудий и другие трофеи. Прорыв на участке 8-й армии достиг 80 км по фронту и 65 в глубину. 11-я и 7-я армии прорвали фронт, но из-за контрударов не смогли развить наступление. 9-я армия также прорвала фронт, нанеся поражения 7-й австрийской армии, захватив почти 50 000 пленных. 15 июня части 9-й армии штурмом взяли укреплённую австрийскую крепость Черновицы. 9-я армия, преследуя отступающего противника, заняла большую часть Буковины.

Наступление на Ковель

Угроза взятия русскими войсками Ковеля (важнейший центр коммуникаций) заставила австро-германское командование спешно перебрасывать на это направление дополнительные силы. С Западного фронта прибыли 2 германские дивизии, а с Итальянского 2 австро-венгерские. 16 июня австро-германцы нанесли контрудар по 8-й армии Каледина, однако потерпели поражение и были отброшены за реку Стырь.

В это время русский Западный фронт генерала Эверта откладывал начало наступления. Только 15 июня части русского Западного фронта перешли в наступление ограниченными силами, однако, потерпев неудачу, вернулись на исходные позиции. Генерал Эверт приступил к новой перегруппировке сил, из-за чего наступление русских войск в Белоруссии было перенесено уже на начало июля.

Применяясь к изменяющимся срокам наступления Западного фронта, Брусилов давал 8-й армии все новые директивы — то наступательного, то оборонительного характера, развивать удар то на Ковель, то на Львов. Наконец, Ставка определилась с направлением главного удара Юго-западного фронта и поставила ему задачу: направление главного удара на Львов не менять, а по прежнему наступать на северо-запад, на Ковель, навстречу войскам Эверта, нацеленными на Барановичи и Брест.

24 июня англо-французские союзники начали на Сомме свою операцию по прорыву германского фронта. 3 июля перешёл в наступление русский Западный фронт, 4 июля возобновил наступление Юго-западный фронт, имея задачу захватить Ковель. Войска Брусилова сумели прорвать немецкий фронт, занять ряд населённых пунктов и выйти к реке Стоход. В отдельных местах русским войскам удалось форсировать реку, однако преодолеть эту преграду русские войска не сумели. Подтянув значительные силы, австро-германцы создали здесь сильный оборонительный рубеж. Брусилов был вынужден остановить наступление и перегруппировать силы. Наступление Северного и Западного русских фронтов закончилось неудачей. Русские атаки были отбиты с большими потерями, это позволило германскому командованию перебрасывать все резервы в Галицию, против Брусилова.

В июле русское командование перебрасывает на Юго-западный фронт резервы и создаёт Особую армию генерала Безобразова. 3-я, 8-я и Особая армия получили приказ разгромить противника в районе Ковеля и занять город. 28 июля наступление возобновилось, русские части повели решительное наступление одержав ряд побед во встречных боях, однако и австро-германцам удалось нанести ряд чувствительных контратак. В ходе этих боев русским войскам удалось захватить 17 000 пленных и 86 орудий. В результате этих боев русские войска продвинулись на 10 км. Однако прорвать мощную оборону противника на реке Стоход и взять Ковель русским войскам не удалось. В это же время 7-я и 11-я армия на львовском направлении прорвали оборону противника. Австро-германскому командованию приходилось перебрасывать в Галицию все имевшиеся резервы. Однако русские войска продолжали наступление, 11-я армия заняла Броды, и вышла на подступы к Львову. 7-й армии удалось взять Галич, а 9-я армия, действовавшая в Буковине, также одержала ряд побед и взяла Станислав.

Итоги Брусиловского прорыва

К концу августа наступление русских армий прекратилось ввиду усилившегося сопротивления австро-германских войск, возросших потерь и утомления личного состава. Последствия Брусиловского прорыва превзошли ожидания командования Антанты. Русские войска нанесли сокрушительное поражение австро-германским войскам. Русским удалось продвинуться на 80—120 км. Армии Брусилова освободили Волынь, заняли Буковину и значительную часть Галиции. Австро-Венгрия и Германия потеряли более 1 500 000 человек убитыми, ранеными и пленными. Российские войска захватили 581 орудие, 1795 пулемётов, 448 бомбомётов и миномётов. Австро-венгерская армия понесла большие потери, что сильно подорвало её боеспособность. Для отражения русского наступления Центральные державы перебросили в Галицию 31 пехотную и 3 кавалерийские дивизии с Западного, Итальянского и Салоникского фронтов. Это заставило германское командование прекратить атаки на Верден, а австрийцы прекратили наступление в Трентино, что спасло итальянскую армию от разгрома. Под влиянием победы русских армий в Галиции в войну на стороне Антанты вступила Румыния. Русские войска потеряли около 500 000 убитыми, ранеными и пленными.

С точки зрения военного искусства наступление русских войск летом 1916 года ознаменовало собой появление новой формы прорыва фронта (одновременно на нескольких участках), выдвинутой Брусиловым, которая получила развитие в последние годы Первой мировой войны.

Вступление в войну Румынии

Обе коалиции пытались втянуть в войну на своей стороне новые страны. В 1915 году на стороне Центральных держав выступила Болгария, на стороне Антанты Италия. Долгое время коалиции пытались втянуть в войну на своей стороне Румынию. Однако румынское правительство не торопилось и выжидало наиболее выгодных условий для вступления в мировую войну. Румыния склонялась на сторону Антанты, потому что была в состоянии конфликта с Австро-Венгрии, желая присоединить этнические румынские земли, входившие в состав Австро-Венгерской империи.

После Брусиловского прорыва, когда русская армия добилась крупного успеха, а австро-венгерская армия потерпела сокрушительное поражение, румынское правительство приняло окончательное решение вступить в войну на стороне Антанты. Страны Антанты заверили Румынию, что после войны Бухарест сможет присоединить не только земли, населённые румынами, но и другие территории, с сербским (Банат), украинским (Буковина) и венгерским (Трансильвания) населением.

27 августа Румыния объявила войну Австро-Венгрии и вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты. В станах Антанты были очень довольны обретением нового союзника. Однако оптимистический настрой многих политических и военных деятелей относительно вступления в войну Румынии на фоне реального состояния румынской армии был ничем не оправдан. Армия была плохо подготовлена, отсутствовала служба тыла, не хватало вооружения, в особенности артиллерии. При этом в Румынии практически отсутствовала железнодорожная сеть. Румынская армия выставила 23 дивизии против Австро-Венгрии, намереваясь вторгнуться в Трансильванию.

Румынская кампания

В августе румынская армия (около 400 000 человек) вторглась на территорию Австро-Венгрии, в Трансильванию, и продвинулась на 80 км. Однако уже первый крупный город на пути румынской армии, Сибиу, высветил слабости румынских войск. Из-за проблем с тыловым обеспечением румынская армия прекратила своё наступление, чем воспользовалась 1-я австро-венгерская армия, брошенная против румынских войск. Стратегическая инициатива перешла к австрийским войскам, к которым присоединилась 9-я германская армия.

Австро-германские войска довольно быстро вытеснили румынские части из Трансильвании, в то время как австро-германо-болгарские войска под командованием генерала Макензена начали наступление против румынской армии и со стороны Болгарии. Также в Добрудже начала наступление 3-я болгарская армия. В помощь румынским войскам русское командование выделило 50 000 человек под командованием генерала Зайончковского. Румынское командование рассчитывало, что русские войска отразят болгарское вторжение в Добруджу и перейдут в контр-наступление. 15 сентября русско-румынские армии нанесли контрудар. Однако русско-румынское контрнаступление закончилось провалом. Русско-румынские войска были отброшены на 100 км на север, а к концу октября болгары сумели овладеть Констанцей. 23 октября войска Макензена форсировали Дунай, австро-германо-болгарские войска вели наступление на Бухарест на трёх направлениях.

29 ноября началось наступление на Бухарест. Румыны, собрав последние резервы, попытались нанести контрудар, однако не смогли добиться каких-либо результатов. 7 декабря войска Макензена вошли в Бухарест. Румынские войска отступили на север страны, потеряв при этом ещё 8 дивизий. Перед лицом тотальной катастрофы русское командование направило подкрепления, чтобы помешать наступлению Макензена на юг России.

В декабре 1916 года в русской армии был создан Румынский фронт. В него вошли остатки румынских войск, а также русские армии: Дунайская, 6-я, 4-я и 9-я. Таким образом румынская армия была разбита, территория страны оккупирована, а русской армии пришлось выделять дополнительные средства для того, чтобы закрыть участок нового образовавшегося Румынского фронта. Пришедшие на помощь румынской армии русские войска остановили в декабре 1916 — январе 1917 австро-германские войска на р. Сирет. Фронт стабилизировался. Вступление Румынии в войну не улучшило ситуацию для Антанты.

Итоги кампании 1916 года

Кампания 1916 года стала для русской армии успешной. В ходе летнего наступления русская армия нанесла тяжёлое поражение австро-германским войскам и поставило Австро-Венгрию на грань военного поражения.

Германия не смогла выполнить свой стратегический план разгрома Франции во многом благодаря русской армии. Также в войну на Восточном фронте вступила Румыния, однако её армия оказалась разбита, бо́льшая часть территории оккупирована, и русскому командованию срочно пришлось формировать новый Румынский фронт для защиты своих южных рубежей. Пришедшие на помощь румынской армии русские войска остановили в декабре 1916 — январе 1917 австро-германские войска на р. Сирет.

На Кавказском фронте Русские войска продвинулись вглубь Турции, овладев важнейшими и крупнейшими городами — Эрзерумом, Трапезундом, Эрзинджаном и Битлисом .

В ходе кампании 1916 года в войне произошёл коренной перелом в пользу стран Антанты, инициатива полностью перешла в их руки. Поражение Германии и её союзников, понёсших огромные невосполнимые потери, стало лишь делом времени.

Кампания 1917 года

Февральская революция

В конце февраля (ст. стиль)-начале марта 1917 года в России произошла революция. 2 (15) марта 1917 года Николай II отрёкся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича. Однако и тот 3 (16) марта 1917 года отрёкся от российской короны, предоставив определить форму правления в России Учредительному собранию.

После этого в России было образовано Временное правительство во главе с князем Г. Е. Львовым. Временное правительство сразу же заявило, что Россия будет продолжать войну «до победного конца» и не планирует заключать сепаратный мирный договор с Германией. Вместо Николая II Верховным главнокомандующим Русской армии стал М. В. Алексеев.

Ещё 1 (14) марта Совет рабочих и солдатских депутатов выпустил знаменитый «Приказ №1», создававший солдатские комитеты, подрывавший власть офицеров в армии и тем самым разрушавший дисциплину. Временное правительство признало Приказ № 1 и стало насаждать его в воинских частях. Началось разложение русской армии, которая стала стремительно терять свою боеспособность. Согласно данным, приведённым Н. Н. Головиным в своей книге, «в армии средняя заболеваемость в месяц с началом революции увеличилась на 120 %, хотя никаких эпидемических болезней в армии не было и санитарное состояние продолжало оставаться благополучным, среднее число зарегистрированных дезертиров в месяц с началом революции увеличилось на 400 %. Кроме того, с марта 1917 начались громадная „утечка“ солдат с фронта и отказ идти на фронт из тыла под самыми различными предлогами».

Большое распространение получили «братания» с солдатами противника. В армии свободно распространялись антивоенные большевистские и анархистские газеты и даже немецкие пропагандистские издания. Падение дисциплины среди солдат сопровождалось резкими послереволюционными переменами в высшем командовании армией. Генералы, участвовавшие в заговоре против Николая II, продвигались на высшие посты, а генералы лояльные царю смещались со своих постов и увольнялись из армии.

4 июня по настоянию военного и морского министра Керенского, Временное правительство удалило с должности Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, заменив его генералом Брусиловым.

Июньское наступление

После того, как Временное правительство заявило о продолжении участия России в войне, русское командование принялось за организацию наступления, которое по договорённости с союзниками следовало начать весной 1917 года. Однако тот хаос и разложение, что царили в русских войсках, сделали невозможным проведение наступления в намеченные сроки. Оно было отложено на конец июня.

По планам русского командования основную роль в наступлении должны были сыграть войска юго-западного фронта. 11-я и 7-я армии наступали в направлении Львова, а 8-я армия — на Калуш. Войска северного, румынского и западного фронтов осуществляли вспомогательные удары.

29 июня 1917 года началась артиллерийская подготовка на участке юго-западного фронта. 1 июля в наступление перешли 7-я и 11-я армии. На некоторых участках русским войскам удалось захватить первые линии окопов и продвинуться вперёд. Но затем наступление остановилось. Войска стали обсуждать приказы и митинговать, отказывались продолжать наступление. В итоге из-за этого 3 июля наступление было прекращено.

6 июля началось наступление 8-й армии на участке Галич — Станислав в направлении Калуша. Прорвав оборону, русская армия захватила свыше 7000 пленных и 48 орудий. Затем она заняла Станислав, Галич и Калуш. Однако вскоре австро-германское командование подготовило и нанесло контрудар по правому флангу юго-западного фронта. 19 июля прорвав фронт 11-й армии, австро-германцы продолжили наступление, что повлекло отход частей 7-й и 8-й армий. В ходе этих боёв выявился совершенный развал русской армии. Целые части без приказа отходили с линии фронта. Австро-германские войска, встречая незначительное сопротивление продвинулись через Галицию и 28 июля русские войска остановились на линии Броды, Збараж, река Збруч.

Также наступление русско-румынских войск началось и на румынском фронте. Первоначально русско-румынским войскам удалось прорвать фронт и одержать ряд побед. Однако вскоре после неудач русских войск на других фронтах наступление было приостановлено. 6 августа австро-германцы нанесли контрудар, завязались ожесточённые бои. Однако русско-румынские войска сумели удержать позиции, и 13 августа бои прекратились. После чего фронт вновь стабилизировался, и боевые операции здесь прекратились до конца войны.

В этом сражении русская армия потеряла около 130 000 убитыми, ранеными и пленными.

Благодаря июньскому наступлению произошёл резкий взлёт генерала Л. Г. Корнилова, который уже 18 июля был назначен Верховным Главнокомандующим русской армии.

Операции 1917 года и Корниловский мятеж

Помимо июньского наступления в 1917 году на Восточном фронте происходили и другие операции. Германским войскам удалось провести удачную десантную операцию и захватить Моонзундский архипелаг. Также после неудачной для русской армии Рижской операции германские войска заняли Ригу. Главнокомандующий русской армии Корнилов был недоволен демократизацией армии, которая подрывала боеспособность русских войск. После поражения под Ригой генерал Корнилов принял решение открыто выступить против политики Временного правительства.

Немедленно вслед за падением Риги он двинул с фронта 3-й конный корпус на Петроград. Однако план Корнилова провалился, мятеж генерала был подавлен, а сам он арестован. Новым главнокомандующим русской армии был назначен Керенский. Попытка Корнилова остановить разложение армии закончилась провалом, Временное правительство продолжило прежний курс внутренней политики. Однако вскоре власть в стране захватили большевики, которые открыто заявляли о прекращении войны и подписании мирного договора с Германией.

Октябрьская революция

25 октября (7 ноября) 1917 года в России произошёл большевистский переворот. Временное правительство было свергнуто, власть в стране перешла к большевикам. Подконтрольный большевикам II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов провозгласил Декрет о мире и заявил о выходе Советской России из войны. Советское правительство обратилось ко всем воюющим державам с призывом заключить демократический мир без аннексий и контрибуций, однако это предложение страны Антанты оставили без внимания. Тогда большевистское правительство поручило командующему армией Духонину прекратить боевые действия на Восточном фронте в одностороннем порядке и направить предложения о перемирии странам Четверного союза. Однако тот отказался это сделать. После этого Духонин был отстранён от командования. Главнокомандующим был назначен комиссар по военным делам прапорщик Крыленко. Прибыв в Ставку, в Могилёв, Крыленко отстранил Духонина от командования и арестовал его. Духонин был заколот охраной Крыленко прямо на перроне вокзала Могилёва. 15 декабря в Брест-Литовске между германской и советской делегациями было подписано сепаратное соглашение о перемирии. 22 декабря между делегациями начались переговоры.

Итоги кампании 1917 года

В 1917 году в России произошли две революции, которые изменили историю страны. Николай II отрёкся от престола, и монархия пала. После начала демократизации армии в начале 1917 года начался её фактический распад. Несмотря на то, что русская армия ещё проводила масштабные операции в 1917 году, к концу года она перестала существовать. Также развал армии сопровождался развалом государства. Российская империя перестала существовать.

Большевики, пришедшие к власти в октябре, провозгласили декрет о мире и начали сепаратные переговоры о мире. Это означало выход России из войны в одностороннем порядке.

Список германских генералов, погибших и плененных в боях с Русской армией:

1. Генерал-майор Адольф Брантгаут убит 15 августа 1914 года во время Восточно-Прусской операции.
2. Генерал-майор Ф. Фон Тротта убит 17 августа 1914 года во время Восточно-Прусской операции в бою с русскими частями, прорывавшимися из окружения. Его бригада была разгромлена и рассеяна.
3. Генерал- лейтенант Ф. фон Буссе убит 26 августа 1914 года на северном фасе Галицийской битвы.
4. 13 октября 1914 года убит генерал-маор Ф. фон Массенбах в боях на Равке во время Варшавско-Ивангородской операции.
5. 28 октября 1914 года умер отран генерал-майор П. фон Бланкенсе.
6. 30 октября 1914 года у Влоцлавска убит генерал пехоты А. фон Бризен.
7. 10 ноября 1914 года убит генерал-лейтенант Ф. Вайнкер фон Данкешвайль в бою у Борово. Его дивизия входила в состав ударной группы Шеффера. Группа была окружена и 87,5 % группы было уничтожено.
8. 12 ноября 1914 года под Лодзью убит генерал-лейтенант О. фон Хенинг.
9. 29 ноября 1914 года у Замичков погиб генерал-майор фон Мартин.
10. 9 января 1915 года в ходе боев на Бзуре убит генерал-майор П. фон Типпельскирх
11. 7 февраля 1915 года погиб генерал-майор Э. фон Эсторфф.
12. 26 февраля 1915 года умер от ран генерал пехоты В. Фон Дитфурт. Смертельные ранения он получил у Стависок.
13. 25 апреля 1915 года в Шавельском районе убит генерал-майор Э. Фрайхер фон Крельсгейн.
14. 25 сентября 1915 года умер от ран генерал-майор Вольф фон Хеллдорф, тяжело ранен в боях у Бусмице.
15. 8 октября 1915 года в Ловиче захвачен в плен генерал-лейтенант фон Гауке.
16. 15 ноября 1915 года взят в плен у Невеля и покончил с собой генерал-майор Зигфрид Фабариус.
17. 24 октября 1916 года в районе Кимполунга убит генерал-майор М. Пехт.
18. 26 августа 1917 года смертельно ранен у Суситы генерал пехоты К. Риттер фон Веннингер..

1918 год

15 декабря 1917 в Брест-Литовске советским правительством было заключено сепаратное соглашение о перемирии с Германией и её союзниками. 22 декабря начались переговоры о мире. 9 января советской делегации были переданы предложения, предусматривавшие значительные территориальные уступки. По некоторым версиям, Германия, тем самым, потребовала от большевиков выполнения ранее взятых на себя обязательств за свою поддержку в захвате ими власти в России. В большевистском руководстве произошёл раскол. Ленин категорически выступал за удовлетворение всех требований Германии. Троцкий предлагал затягивать переговоры. Левые эсеры и некоторые большевики предлагали не заключать мир и продолжать войну с немцами, что не только вело к конфронтации с Германией, но и подрывало позиции большевиков внутри России, поскольку их популярность в армии строилась на обещании выхода из войны. 28 января 1918 советская делегация с лозунгом «войну прекращаем, но мира не подписываем» прервала переговоры. В ответ 18 февраля германские войска начали наступление по всей линии фронта. Одновременно германо-австрийская сторона ужесточила условия мира. 3 марта был подписан Брестский мирный договор, по которому Россия теряла около 1 млн км² (включая Украину) и обязывалась демобилизовать армию и флот, передать Германии корабли и инфраструктуру Черноморского флота, выплатить контрибуцию в размере 6 млрд марок, признать независимость Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии.

Четвёртый Чрезвычайный съезд Советов, контролируемый большевиками, несмотря на сопротивление «левых коммунистов» и левых эсеров, расценивавших заключение мира как предательство интересов «мировой революции» и национальных интересов, ввиду полной неспособности Красной Армии противостоять даже ограниченному наступлению германских войск и необходимости в передышке для укрепления большевистского режима 15 марта 1918 ратифицировал Брестский мирный договор. Немецкая армия беспрепятственно заняла Прибалтику, Белоруссию и Украину. На территории этих стран были созданы правительства, находящиеся в зависимости от Германии. Правительство Центральной рады на Украине, не оправдавшее надежд оккупантов, было разогнано, на его месте 29 апреля было сформировано новое правительство во главе с гетманом Скоропадским.

Оккупационные силы Германии на востоке, включая территорию Румынии, оцениваются в 1045 тысяч штыков, Турции (группа «Восток») — около 30 тысяч штыков.

Бухарестский мирный договор

После вывода из войны России румынское правительство приняло решение также подписать мирный договор с Центральными державами. Условия договора были тяжёлыми для Румынии. 7 мая в Бухаресте был подписан мирный договор. Румыния лишалась в пользу победителей стратегически важных пограничных областей, богатых лесом и нефтью. Южная Добруджа передавалась Болгарии. Над Северной Добруджей, являвшейся предметом споров между Турцией и Болгарией, устанавливалось совместное управление государств Четверного союза. Также Румыния обязывалась пропускать через свою территорию все войска Центральных держав.

См. также

• Вопрос о финансировании большевиков Германией
• Галицийское генерал-губернаторство
• Главный опекунский совет
• Земгор
• Иванова, Римма Михайловна
• Конфессиональная политика Российской империи в годы Первой мировой войны
• Красное колесо
• Красноярск в годы Первой мировой войны
• Крепость Осовец
• Латышские стрелки
• Нота Милюкова
• Особое совещание по обороне
• Памятник героям второй отечественной войны в Вязьме
• Петроградская конференция
• Польская военная организация
• Прибалтийский ландесвер
• Российская помощь Сербии в ходе Первой мировой войны
• Ставка Верховного Главнокомандующего
• Украинские сечевые стрельцы
• Чехословацкие легионы
• Экспедиционный корпус Российской армии во Франции

Ссылки

• [www.grwar.ru/library/index.html Литература о первой мировой] в библиотеке сайта grwar.ru
• [scepsis.ru/library/id_2307.html Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. Первая мировая война (1914—1918 гг.)]
• [regiment.ru/Lib/A/28/1.htm Ростунов И. И. Русский фронт первой мировой войны. М.: «Наука», 1976]
• [www.observer.materik.ru/observer/N09_00/9_20.HTM И.МАРТЫНЕНКО.СЛУЖБА ВОЕННЫХ СООБЩЕНИЙ накануне и в годы Первой мировой войны]
• Степан Семёнович Кондурушкин. «Вслед за войной»
• [xn--d1aml.xn--h1aaridg8g.xn--p1ai/20/manifest-ot-20-iyulya-1-avgusta-1914-goda/ Манифест от 20 июля (1 августа) 1914 года]. 20.07(01.08).1914. Проект Российского военно-исторического общества «100 главных документов российской истории».

Литература

• Зайончковский А. М. [militera.lib.ru/h/zayonchkovsky1/ Первая мировая война]. — СПб.: Полигон, 2000. — 878 с. — ISBN 5-89173-082-0.
• [militera.lib.ru/h/ww1/ История Первой мировой войны 1914—1918 гг.] / под редакцией И. И. Ростунова. — в 2-х томах. — М.: Наука, 1975. — 25 500 экз.
• Бэзил Лиддел Гарт. 1914. Правда о Первой мировой. — М.: Эксмо, 2009. — 480 с. — (Перелом истории). — 4300 экз. — ISBN 978-5-699-36036-9.
• Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в войну 1914—1918 гг.
• Барсуков Е. З. [militera.lib.ru/h/barsukov_ez2/index.html Артиллерия русской армии (1900—1917 гг.)]
• Де-Лазари А. Н. [supotnitskiy.ru/book/book5.htm Химическое оружие на фронтах мировой войны 1914—1918 гг.]

Отрывок, характеризующий Восточный фронт Первой мировой войны

Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.