Восьмидесятые
Поделись знанием:
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.
Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.
На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».
Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.
Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».
Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.
На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
(перенаправлено с «Восьмидесятые (сериал)»)
Эта статья — о телесериале. О реальном временно́м отрезке см. 1980-е.
| Восьмидесятые | |
 | |
| Жанр |
комедийный сериал с элементами мелодрамы |
|---|---|
| Создатель |
Вячеслав Муругов |
| В ролях |
Александр Якин |
| Композитор |
Дмитрий Ланской (1-4 сезоны) |
| Страна | |
| Количество сезонов |
6 |
| Количество серий |
105 |
| Производство | |
| Исполнительный продюсер |
Антонина Зорина (1-4 сезоны) |
| Продюсер |
Вячеслав Муругов (ген., 1-4 сезоны) |
| Режиссёр |
Фёдор Стуков (1-3 сезоны) |
| Оператор |
Артём Тарасенков (1-4 сезоны) |
| Сценарист |
Алексей Поляков |
| Хронометраж |
24 мин. |
| Студия |
«Леан-М» |
| Трансляция | |
| Телеканал | |
| На экранах | |
| Формат видео | |
| Ссылки | |
|
[ctc.ru/rus/projects/serials/vosmidesyatye/ Страница сериала на сайте канала СТС] | |
| IMDb | |
«Восьмидеся́тые» — российский комедийный телесериал. Транслировался с 30 января 2012 года по 16 июня 2016 года на телеканале СТС.
Производитель — компания «Леан-М» при участии «Сони Пикчерс Телевижн», с 1 по 4 сезон — компания «Good Story Media», с 5 по 6 сезон — «Соло Фильм».
Теглайн: Как хорошо мы плохо жили!
В октябре 2014 года телеканал СТС впервые официально объявил о готовящемся 20-серийном[1] спин-оффе телесериала под названием «Девяностые»[2][3].
Содержание
История создания
Создателем сериала является Вячеслав Муругов:
«Сериал „80-е“ я придумал, как шутку: мы подумали, что было бы, если бы в Союзе решили снять ситком?».— [4]
Съёмки 1 сезона прошли осенью 2011 года. В сериале было снято две пилотных серии с разным актёрским составом. В первой версии сериала:
- Сергей Яковлев — Александр Головин (сейчас Дмитрий Белоцерковский);
- Михаил Смирнов — Сергей Походаев (сейчас Александр Новицкий (1—4 сезон) и Егор Губарев (5—6 сезоны));
- Николай Петрович Смирнов — Михаил Ефремов (сейчас Леонид Громов).
Причины замены актёров неизвестны. Показ начался 30 января 2012 года на канале СТС.
Съёмки 2 сезона начались 18 июня 2012 года[5]. Некоторые уличные сцены стали снимать в Минске[6]. Показ начался 21 января 2013 года на СТС.
Съёмки 3 сезона проходили с конца июня по октябрь 2013 года[7]. Показ стартовал 21 октября 2013 года на СТС.
Съёмки 4 сезона проходили с 3 марта по июль 2014 года. Часть съёмок прошла в Санкт-Петербурге. Показ начался 15 сентября 2014 года на СТС.
Примечательно, что во время съёмок 4 сезона актриса Наталья Земцова была беременна. «Интересное положение» актрисы внесло коррективы в съёмочный план: нужно было успеть снять сцены с Ингой, пока животик Натальи был незаметен. Уложиться в новые рамки съёмочной группе не удалось — Наталья вернулась в сериал на 7-м месяце беременности. Тогда пришлось поработать специалистам-костюмерам. Наталья Земцова:
— Первая примерка случилась, когда я была только на третьем месяце: на тот момент на меня можно было надеть всё что угодно. А потом мы увиделись примерно за неделю перед съёмками, когда я была уже на седьмом… Девчонки-костюмеры смотрели на меня каждый день и вздыхали: «Боже, твой живот ещё вырос!». Я принесла на площадку много своей одежды, которую купила специально для беременности. А мою любимую юбку, в которой я снималась в предыдущих сезонах «Восьмидесятых», на мне просто не застёгивали. А ещё мне утягивали грудь. Причём на первом сезоне, наоборот, подкладывали, а на последнем пришлось её утягивать, носить плотную майку. —[8]
В 2014 году продюсерскую компанию «Good Story Media», производящую «Восьмидесятых», выкупил «Газпром-Медиа Холдинг». В связи с этим «Good Story Media» прекратила сотрудничество с СТС. В дальнейшем производить сериал стали «Леан-М», «Сони Пикчерс Телевижн» и «Соло Фильм»[9].
Съёмки 5 сезона проходили с 7 июля по 31 октября 2015 года[10]. Премьера состоялась 23 ноября 2015 года на СТС.
Съёмки 6 сезона проходили с 1 февраля по 4 апреля 2016 года[11]. 12 апреля 2016 года телеканал СТС официально заявил, что 6 сезон станет для сериала заключительным[12]. Премьера финального сезона состоялась 30 мая 2016 года на СТС. Заключительная серия вышла в эфир 16 июня 2016 года.
Сюжет
События сериала происходят в СССР в 1986—1988 годах. Это истории о жизни простых советских людей, о молодости, о зарождающихся романтических чувствах. Житейские истории о любви и дружбе разворачиваются на фоне событий, приведших к коренным изменениям в жизни страны. Главный герой сериала — Иван — учится на втором курсе института, живёт с родителями и младшим братом. Ваня влюбляется в свою однокурсницу Ингу, но не решается приблизиться к ней…
В конце второго сезона Инга сбегает из СССР во Францию. Ваня, в память о ней, делает татуировку в виде буквы «И» на правой руке[13].
В начале третьего сезона Ваня устраивается на работу в видеосалон, открывшийся на базе дома культуры[14]. Там он знакомится с Таней — дочкой (как потом выяснилось, не дочкой, а любовницей) Юрия, чиновника министерства культуры, которому принадлежит видеосалон. Серёга женится на Маше.
В четвёртом сезоне главный герой Ваня решает открыть фотокооператив. Однако инициатива оборачивается крупными проблемами. Галина (жена Юрия) делает молодому человеку заманчивое финансовое предложение, от которого тот не может отказаться. Иван летит в Париж, где встречает Новый год с Ингой, которая теперь работает официанткой в кафе на Монмартре[15]. В конце четвёртого сезона Инга уезжает из Франции и возвращается к Ване навсегда, а Боря улетает в Израиль.
В пятом сезоне Ваня ссорится с Ингой из-за Галдина, их отношения прекращаются. Иван устраивается фотокорреспондентом в журнал «Огонёк», где знакомится с журналисткой Сашей, в которую позже влюбляется. Боря возвращается в СССР из Израиля. У Маши и Серёги рождается дочка Света. В конце пятого сезона Ваня собирается уезжать вместе с Сашей на Байконур, но Инга пытается убедить Ваню остаться с ней.
В финальном шестом сезоне раскрылась главная интрига. Ваня всё же выбирает Ингу и расстаётся с Сашей, ради которой был готов отправиться на Байконур. Тем временем события не стояли на месте: Катя всё же помирилась с Макаром, Серёга преподносил Маше новые сюрпризы, а Борю с Соней постигла разлука. На фоне личных отношений персонажей происходят стремительные перемены в стране: заканчивается последняя советская эпоха 80-х, приближаются «лихие 90-е».
Значимые исторические отсылки
Действие первого сезона сериала происходит с 31 августа по октябрь 1986 года.
- Первая серия начинается с московских отголосков землетрясения, произошедшего в зоне Вранча 30 августа 1986 года.
- В 4-й серии Инга и Ваня смотрят фильм «Кин-дза-дза!».
- В 6-й серии Галдин исполняет песню Цоя «Хочу перемен!», которая впервые прозвучала в 1986 году на IV фестивале Ленинградского рок-клуба.
- В 7-й серии Геннадий смотрит телесериал «Спрут», премьера которого в СССР состоялась в 1986 году.
- В 11-й серии действие разворачивается вокруг эротической повести «Эммануэль» (1967), запрещённой в СССР.
- В 11-й серии Людмила и Тамара смотрят телемост Ленинград—Бостон, в котором Людмила Иванова, одна из участниц, произнесла известную фразу «В СССР секса нет».
Действие второго сезона сериала происходит с 1 мая по середину июня 1987 года.
- В 3-й серии Катя хочет после спектакля подарить цветы Андрею Миронову, умершему вскоре после описываемых событий, в августе 1987 года.
- В 6-й серии Стас с Ингой идут в кино на фильм «Курьер».
- В 7-й серии герои говорят о фильмах, на которые они ходили в кино или собираются пойти: «Одинокая женщина желает познакомиться», «Необыкновенные приключения Карика и Вали» и «Академия пана Кляксы».
- В 10-й серии Инга хочет работать манекенщицей в журнале «Бурда Мода», который начал выпускаться в СССР в 1987 году.
- В 11-й серии Стас назначает Ване «дуэль» на просмотре фильма «Плюмбум, или Опасная игра». В этой же серии они идут на спарринг в нелегальную секцию каратэ, которое было запрещено в СССР практически все восьмидесятые.
- В 12-й серии Ваня, Инга и Стас идут на финал 1 сезона возрождённого КВН, в котором встречались команды ОГУ («Одесские джентльмены») и «МХТИ». Отец Стаса достаёт билеты у Александра Маслякова, который лично встречает Ингу и Стаса у входа. В этой же серии участники команды «МХТИ» помогают Ване пройти без билета, при условии, что если его спросят, он должен будет назваться Марфиным — капитаном команды «МХТИ» в то время являлся Михаил Марфин.
- В 18-й серии Инга собирается идти на спектакль театра «Сатирикон», открытого в 1987 году в здании бывшего кинотеатра «Таджикистан».
Действие третьего сезона сериала происходит с конца августа по 19 октября 1987 года[16].
- В 4-й серии главарь банды рокеров просит одного из своих: «Хирург, осмотри травмы».
- В 5-й серии Серёга говорит: «Я приехал спасать не Рэмбо от вас, а вас от Рэмбо». Это цитата полковника Сэмюэля Траутмана из фильма «Рэмбо: Первая кровь».
- В 5-й серии Ваня откладывает видеокассету с фильмом «Калигула», по незнанию посчитав его «историческим, неинтересным».
- В 6-й серии Борис самостоятельно монтирует диафильм по мотивам фильмов о Фредди Крюгере.
- В 8-й серии Ваня достает для Тани мешок сахара, испытывая трудности потому, что в сентябре 1987 года в Москве были введены талоны на сахар.
- В 8-й серии Борис боится смотреть фильм «Телемертвецы», поэтому выключает изображение, оставляя только звук.
- В 9-й серии Юрий Леонидович говорит, что ему необходимо ехать в Жуковский, так как там «Антонов подрался с мотоциклистом», что является пародией на инцидент 2011 года, когда у известного певца возник конфликт с байкером на АЗС.
- В 12-й серии Людмила, выступая на заседании местного Совета, вдохновляет Бориса Ельцина на критическое выступление на Пленуме ЦК КПСС 21 октября 1987 года.
- В 15-й серии семья Вани по телевизору смотрит фильм «Иван Васильевич меняет профессию» (слышно только диалог).
- В 16-й серии Таня поёт на концерте в честь Дня конституции, который в восьмидесятые в СССР отмечался 7 октября. В этой же серии Катя предлагает Ване пригласить студента МГУ Алексея Кортнева выступить на этом праздновании.
- В 19-й серии Юрий Леонидович хочет встретиться с Юрием Николаевым по поводу участия Тани в «Утренней почте».
Действие четвёртого сезона сериала происходит с декабря 1987 года по 17 мая 1988 года.
- В 1-й серии Ваня открывает кооператив, это стало возможным благодаря постановлению Совета министров СССР «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления» от 5 февраля 1987 года.
- В 1-й серии Чепелев говорит о том, что в его ресторане проводится очень много банкетов, посвященных 70-летию Великой октябрьской революции, которое широко отмечалось в ноябре 1987 года.
- Во 2-й серии Андрей Андреевич говорит о том, что обыск у Юрия Леонидовича — это обыденное явление после хлопкового дела, получившего широкую известность в восьмидесятые годы.
- В 6-й серии Макар рассказывает Серёге и Борису схему работы, основанную на делении СССР на три ценовых зоны. Эти зоны существовали в Советском Союзе до отказа от государственного регулирования в области ценообразования в 1992 году.
- В 7-й серии Макар вешает на стенку совместное фото со Стивом Джобсом, объясняя Сереге, кто́ это. Стив Джобс приезжал в СССР и провел семинар в июле 1985 года, там и мог быть сделан снимок.
- В 9-й серии несколько сцен являются пародией на фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром», когда Людмила в компании с Геннадием и Чепелевым встречает Новый год.
- В 16-й серии подруга Тани, ночная бабочка Виола рассказывает, что её коллега «…Танька Зайцева за своего шведа замуж вышла, и к нему укатила», на что Таня отвечает — «хоть фильм про это снимай». Очевиден намёк на фильм 1989 года «Интердевочка». Надо также заметить, что подруга обращается к Тане, называя её Кисулей, как звали одну из героинь фильма, проститутку.
- В 17-й серии Макар работает вместе с Ваней в НИИ. В этот же день, 13 мая 1988 года, компьютеры нескольких крупных фирм и университетов США стали жертвой вируса, который нанёс им огромный ущерб. С того момента многие американцы боятся включать компьютеры в пятницу 13-го.
- В 19-й серии Макар рассказывает Ване, что придумал компьютерную игру, где вставляешь птичку в рогатку и стреляешь, но пока не придумал, во что стрелять. Ваня предлагает стрелять в свинью. Это намёк на игру Angry Birds.
- В 20-й серии на свадьбе у Геннадия и Людмилы выступает группа из Оренбургского детского дома. Поскольку название они ещё не придумали, Николай на ходу дал им название: «Ласковый май».
Действие пятого сезона сериала происходит с 18 мая 1988 года по 1 сентября 1988 года.
- Во 2-й серии Ваня упоминает о театре кошек Юрия Куклачёва, на тот момент уже известного и за границей.
- Во 2-й серии Геннадий и Людмила в ленинградской гостинице «Турист» смотрят по кабельному телевидению фильмы «Рэмбо: Первая кровь»; «Бесконечная любовь» режиссёра Франко Дзеффирелли; «Роман с камнем» и «Эммануэль».
- В 6-й серии Ваня и Саша становятся свидетелями визита Рональда Рейгана в Москву, который проходил в мае—июне 1988 года.
- В 7-й серии Геннадий смотрит по телевизору фильм «Собачье сердце», премьера которого состоялась 20 ноября 1988 года.
- В 8-й серии Боря демонстрирует танец под знаменитую композицию «Ламбада» французской группы Kaoma, хотя премьера песни состоялась только в 1989 году.
- В 8-й серии Людмила с Геннадием смотрят по телевизору фильм «Кин-дза-дза!», премьера которого состоялась 1 декабря 1986 года.
- В 12-й серии Илья подвозит Сашу на своей машине Lincoln Continental начала 1980-х годов выпуска.
- В 14-й серии Саша, а также Ваня и Боря участвуют в фестивале бардовской песни, в конце 1980-х годов подобные мероприятия стали понемногу освещаться в прессе, наряду с рок-концертами.
- В 15-й серии Боря говорит Соне, что у них «в СССР дефицит, но это не страшно». В конце 1980-х товарный дефицит в СССР достиг своего пика.
- В 15-й серии Ваня и Саша прогуливаются по ночной Москве, а проезжающие мимо парни на автомобиле «Москвич-412» кричат Саше: «Только замуж за него не выходи». Эти слова отсылают к песне «Ты замуж за него не выходи» группы «Электроклуб», записанной в 1988 году.
- В 18-й серии Ваня и Серёга организуют просмотр футбольного матча Спартак — Динамо (Киев), который состоялся 22 октября 1988 года.
- В 18-й серии Саше предлагают работу — освещать старт РН «Энергия» с орбитальным кораблём «Буран», который произошёл на космодроме «Байконур» в Казахстане 15 ноября 1988 года.
- В 19-й серии Лариса говорит Макару, что через 5 лет его покажут в телепередаче «Очевидное — невероятное», которая начала выходить с 24 февраля 1973 года.
- В 19-й серии Лариса мечтает о серебристом платье от Вячеслава Зайцева, известного советского художника-модельера.
- В 20-й серии Элеонора Константиновна замечает при обходе института надпись «Сектор газа». Ей говорят, что надпись была сделана в знак солидарности с Палестиной, однако это скорее всего отсылка к одноимённой группе «Сектор газа», образовавшейся 5 декабря 1987 года.
- В 20-й серии Элеонора Константиновна намекает на реальное дело. Юрий Соколов, директор одного из крупнейших гастрономов Москвы «Елисеевский», был казнён в 1984 году по приговору суда за многочисленные хищения в особо крупных размерах.
- В 20-й серии Ваня и другие студенты вместе с Элеонорой Константиновной присутствовали на лекции, где выступал известный политический деятель и экономист Егор Тимурович Гайдар.
Действие шестого сезона сериала происходит с сентября по 23 ноября 1988 года.
- В 1-й серии Людмила, уговаривая Ваню и Сашу не уезжать, просит их дождаться и отпраздновать вместе 70-летие со дня основания Комсомола, которое отмечалось 29 октября 1988 года.
- Во 2-й серии Алексей и Павел принесли Макару для ремонта игровой автомат, который они случайно сломали в гостинице «Интурист».
- В 3-й серии Серёга фотографирует студентов на фотоаппарат одноступенного фотопроцесса компании Polaroid.
- В 3-й серии Антон пытается с помощью билета на фильм «Маленькая Вера» пригласить Ингу в кино.
- В 4-й серии выясняется, что Антон работает ведущим телевизионной программы «До 16 и старше...».
- В 4-й серии библиотекаря заинтересовал журнал Инги «Burda Fashion» — первый европейский журнал, который разрешили печатать в Советском Союзе.
- В 4-й серии Антон приглашает Ингу в кино на фильм «Игла».
- В 5-й серии Саша приехала в командировку в Москву, чтобы взять интервью у космонавта Георгия Гречко.
- В 5-й серии Саша привезла в подарок Ване видеокамеру.
- В 5-й серии Мишка спросил у Саши о красной плёнке. В 80-х подростки пугали друг друга рассказами о том, что если их сфотографировали на красную плёнку, на фото они окажутся без одежды.
- В 5-й серии Геннадий привёз для продажи красно-малиновые пиджаки, которые в 90-х станут одним из атрибутов «новых русских».
- В 5-й серии Ваня звонит по телефону Лёше и говорит, что «Макара забрали качки в клетчатых штанах». Штаны в клетку — отличительная деталь одежды люберов.
- В 5-й серии Геннадий в баре говорит Ване, что «красные пиджаки подойдут разве что клоуну Асисяю».
- В 5-й серии на стене в кабинете Сурена висит календарь с певицей Шер на 1988 год.
- В 5-й серии Макар на даче настраивает приёмник на радио «Свободы». Оно, как и «Голос Америки» и «Би-би-си», было запрещено на территории СССР. Радиолюбители собирали специальные приёмники, которые могли принимать сигнал в обход глушилок спецслужб.
- В 5-й серии Саша и Мишка смотрят диафильм про мумификацию.
- В 6-й серии Саша говорит Ване, что в детстве участвовала в детской телепрограмме «Будильник».
- В 6-й серии Саша берёт на собеседование журнал «Огонёк», газету «Пионерская правда» и видеокассету с рассказом о себе.
- В 6-й серии Боря приглашает Соню погулять по Москве в День милиции, который ежегодно отмечался в СССР 10 ноября.
- В 7-й серии Алексей, Павел, Макар, Катя и Лариса идут на вечеринку депешистов — фанатов британской электроник-рок-группы Depeche Mode.
- В 7-й серии на стене комнаты Маши и Серёги в студенческом общежитии висит гобелен.
- В 7-й серии у инспектора бара на голове была пыжиковая шапка.
- В 8-й серии Людмила назвала Геннадия «Макаренко ты мой», имея в виду известного советского педагога и писателя Антона Семёновича Макаренко.
- В 9-й серии в комнате Инги и Антона в Доме отдыха стоит трюмо — большое напольное зеркало.
- В 10-й серии Людмила жалуется Ване, что Мишка целыми днями смотрит боевики по видику.
- В 11-й серии Людмила упрекает Геннадия за то, что тот иногда просит Чепелева достать Смирновым заграничный майонез. Майонез в 80-е годы был одним из дефицитных товаров в СССР. Возможно, именно поэтому он считался в то время одним из признаков достатка и роскоши.
- В 11-й серии Людмила пригрозила Геннадию, что если он что-нибудь сделает с её платьем, они перейдут на «заряженную» воду. В конце 80-х—начале 90-х, во время телевизионных сеансов, Аллан Чумак «заряжал» с помощью пассов различные субстанции: воду, кремы, мази и т. д.
- В 11-й серии Геннадий жалуется Николаю: «Когда поживёшь на овсянке, и гудрон мёдом покажется». В советское время дети жевали гудрон, как жвачку.
- В 11-й серии Ване пришлось иметь дело с валютчиком. Валютчики — люди, незаконно обменивающие валюту. Согласно Уголовному кодексу РСФСР 1960 года, совершение незаконных сделок с валютой наказывалось штрафом от 30 до 100 минимальных размеров оплаты труда или лишением свободы на срок до 5 лет с конфискацией имущества или без таковой.
- В 12-й серии один из студентов радостно сообщил Кате, что с получением ЭВМ, они теперь будут «нахаляву рубиться» в «Галагу».
- В 13-й серии один из преподавателей института говорит Макару, что борьба антивируса с вирусом такая же потрясающая, как финал по волейболу СССР—Перу, который состоялся 29 сентября 1988 года на Летних Олимпийских играх 1988 года.
- В 13-й серии ректор Денис Алексеевич поинтересовался у Макара и своего коллеги о том, чему они так радуются. Предположив, что они прошли Тетрис.
- В 13-й серии Тамара хвалит Ване советскую медицину, говоря о том, что Святослав Фёдоров уже делает лазером операцию на глаза.
- В 13-й серии Макар говорит Кате, что «Намибия сегодня получила независимость», хотя в действительности это произошло 21 марта 1990 года[17].
Персонажи
В главных ролях
- Александр Якин — Иван Геннадьевич Смирнов, главный герой; студент второго (1—2 сезоны), третьего (3—5 сезоны), четвёртого (5—6 сезоны) курса экономического факультета Московского технико-экономического института
- Александр Смирнов[18] — Иван Геннадьевич Смирнов (в зрелом возрасте — голос за кадром)
- Мария Аронова — Людмила Александровна Смирнова, мать Ивана; диспетчер на автобазе[19] (до 32 серии), народный депутат (с 33 серии), начальник отдела на автобазе (до 89 серии), безработная (с 89 серии)
- Александр Половцев — Геннадий Петрович Смирнов, отец Ивана; заводской рабочий (до 32 серии), учитель труда (33 серия), безработный (до 78 серии), продавец вешенок на колхозном рынке (с 78 серии)
- Леонид Громов — Николай Петрович Смирнов, старший брат Геннадия, дядя Ивана; начальник поезда
- Юлия Сулес — Тамара Смирнова, жена Николая Смирнова; работница булочно-кондитерского комбината
- Наталья Карпунина — Элеонора Константиновна Веригина; преподаватель истории КПСС, парторг факультета
- Наталья Земцова — Инга Львовна Бородина, однокурсница и возлюбленная Ивана; студентка второго (1—2 сезоны) курса экономического факультета; в 32 серии улетела в Париж, а в 71 серии вернулась в СССР; официантка (61 серия); маляр-штукатур (79 серия); официантка в баре «Мираж» (с 87 серии); студентка четвёртого курса экономического факультета (5—6 сезоны)
- Дмитрий Белоцерковский — Сергей Викторович Яковлев, однокурсник и друг Ивана; студент второго (1—2 сезоны), третьего (3—5 сезоны), четвёртого (5—6 сезоны) курса экономического факультета, бармен в баре «Мираж» (с 83 до 99 серии), заведующий культмассовым сектором института (со 104 серии)
- Роман Фомин — Борис Левицкий, друг Ивана, сосед Сергея по общежитию; студент экономического факультета
- Анна Цуканова-Котт — Екатерина Фёдоровна Полякова; председатель профкома студентов (1—2 сезоны), 1-й секретарь комитета комсомола (34—52 серии), стюардесса международных авиалиний (с 62 серии), старшая стюардесса (с 78 по 96 серии), студентка Московского технико-экономического института (с 1 по 61 серии, и вновь с 96 серии)
- Анастасия Балякина — Мария Яковлева (урождённая Гончаренко), однокурсница Ивана, возлюбленная Сергея (2—3 сезоны), позже его жена (с 3 сезона); 2-й секретарь комитета комсомола
- Никита Ефремов — Галдин (с 6 по 74 серии), влюблён в Ингу; рок-музыкант; в 32 серии уехал из СССР, участник рок-группы «Zadovoljština» («Удовольствие») (74 серия)
- Егор Корешков — Станислав Павлович Тихонович (с 18 по 52 серии), друг Сергея; 2-й (до 27 серии), 1-й секретарь комитета комсомола института (27—34 серии)
- Наталья Скоморохова — Татьяна Пшеницына (с 33 по 76 серии); начинающая певица
- Дмитрий Хоронько — Аркадий Павлович (с 33 по 56 серии); директор Дома культуры Маяковского
- Сергей Юшкевич — Юрий Леонидович Князев (с 33 по 70 серии); чиновник из Министерства культуры
- Анна Невская — Галина Семёновна Князева (с 37 по 70 серии); жена Юрия Леонидовича
- Вячеслав Евлантьев — Макар Галактионов (с 57 серии), парень Кати; программист
- Арина Постникова — Александра Новикова (с 77 серии); корреспондент журнала «Огонёк» (до 90 серии); корреспондент на Байконуре (с 94 до 98 серии); корреспондент молодёжной программы «До 16 и старше…» (с 98 серии), бывшая возлюбленная Ивана
- Дмитрий Миллер — Илья Борисович Антонов (с 77 по 90 серии); редактор отдела «Общество» в журнале «Огонёк»[20]
- Ярослава Николаева — София Гольдштейн (с 87 до 98 серии), девушка Бориса из Израиля; в 98 серии была депортирована из СССР обратно в Израиль
- Алексей Демидов — Антон Фомин (с 95 серии), ведущий молодёжной программы «До 16 и старше…», бывший парень и жених Инги
В эпизодах
- Александр Новицкий — Михаил Геннадьевич Смирнов, младший брат Ивана; школьник (1—4 сезоны)
- Егор Губарев — Михаил Геннадьевич Смирнов, младший брат Ивана; школьник (5—6 сезоны)
- Ирина Чипиженко — Октябрина Степановна; вахтёрша общежития
- Виктория Шашкова — Лариса Евгеньевна Феофанова, подруга Кати; студентка
- Платон Бабыкин — Пётр Николаевич Смирнов (с 58 серии), сын Николая и Тамары
- Галина Стаханова — Нина Ивановна Смирнова, мать Геннадия и Николая, бабушка Ивана (2 сезон)
- Артур Ваха — Дмитрий Борисович Чепелев, бывший ухажёр Людмилы; метрдотель ресторана (1—4 сезоны)
- Евгений Стычкин — Андрей Андреевич Никифоров; сотрудник КГБ
- Олег Акулич — Мадукалов; младший сержант милиции
- Евгений Ткачук — фарцовщик
- Роман Маякин — Герман; «организатор» квартирника Цоя, аферист
- Игорь Лагутин — Виктор Сергеевич Яковлев, отец Сергея (1, 3, 5, 6 сезоны)
- Олег Комаров — телемастер
- Алексей Паничев — Жмых, неформал; бас-гитарист группы Галдина
- Игорь Яцко — Фёдор Викторович Поляков, отец Кати
- Андрей Андреев — Павел Тиханович, отец Стаса
- Олег Есенин — Александр Васильевич Масляков
- Сергей Сосновский — Лев Борисович Бородин, отец Инги; представитель автозавода ГАЗ во Франции
- Дмитрий Горевой — Анатолий, бывший парень Маши
- Максим Ратинер — Евгений Анатольевич Кирхевич, бывший начальник Геннадия Смирнова
- Константин Чепурин — Михалыч, бывший коллега Геннадия Смирнова
- Егор Тимцуник — Алексей (с 73 серии), друг Вани
- Эдгар Гизатуллин — Павел (с 73 серии), друг Вани
- Сергей Погосян — Сурен Вазгенович (с 83 серии), хозяин бара «Мираж»
- Руслан Мушрапилов — Егор Тимурович Гайдар (92 серия)
- Алексей Гришин — Денис Алексеевич Могилёв (с 93 серии), ректор Московского технико-экономического института, преподаватель экономики стран соцлагеря
- Сергей Багаев — Савельич (с 93 серии), сосед Смирновых, работник на рынке
Список сезонов
| Сезон | Серии | Период трансляции | |
|---|---|---|---|
| 1 | 1—12 (12 серий) | 30 января — 15 февраля 2012 | |
| 2 | 13—32 (20 серий) | 21 января — 20 февраля 2013 | |
| 3 | 33—52 (20 серий) | 21 октября — 25 ноября 2013 | |
| 4 | 53—72 (20 серий) | 15 сентября — 9 октября 2014 | |
| 5 | 73—92 (20 серий) | 23 ноября — 17 декабря 2015 | |
| 6 | 93—105 (13 серий) | 30 мая — 16 июня 2016 | |
Сезон 1
| № серии | Сценарист(ы) | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|---|
| 1 | Алексей Поляков | На дворе был 1986 год. Уже началась перестройка, но Советский Союз ещё не распался. Это было время, когда Ваня спокойно обходились без Интернета, гипермаркетов и даже мобильного телефона. В Москве тогда ещё не было пробок, доллар стоил 60 копеек, а ключи от квартиры Ваня спокойно оставлял под ковриком. Главный герой Ваня Смирнов учился на втором курсе института и не подозревал, какие потрясения ждут его 31 августа 1986 года. А ведь он всего лишь хотел «кайфово» провести последний день лета вместе с друзьями в студенческом общежитии. | 30 января 2012 |
| 2 | Максим Паршин | Советский Союз называли самой читающей страной в мире. А что ещё было делать, ведь в 1986 году не было ни компьютеров, ни DVD, ни игровых приставок. В то время Ваня взахлёб читал рыцарские романы про Айвенго, Робин Гуда, Ланселота. И вот он решает завоевать сердце Инги по-рыцарски... | 30 января 2012 |
| 3 | Максим Паршин | В 1986 году в коммунизм практически никто не верил, но советские граждане всё ещё его строили. В институтах изучали политэкономию, историю КПСС, научный атеизм. Но Ваню тогда интересовало совсем другое: джинсы, девочки, дискотеки. | 31 января 2012 |
| 4 | Павел Кривчик | В Советском Союзе можно было работать за деньги и за идею, так сказать, на благо Родины. Ездить в стройотряды, охранять порядок в народной дружине, а также два раза в год участвовать всей страной во всесоюзном субботнике. По сути, это была трудовая повинность, но Ване это нравилось. Потому что рядом были друзья, и можно было не учиться. Он и не думал, что предложение, сделанное ему Ингой на субботнике, заведёт их в милицию, как нарушителей общественного порядка. | 1 февраля 2012 |
| 5 | Максим Паршин | В 1986 году в СССР по дорогам ездили советские автомобили, в домах стояла советская мебель, одевались люди в советскую одежду. Поэтому любая вещь из заграницы, из Польши или Болгарии, — ценилась на вес золота. А продажа импортных товаров с рук считалась спекуляцией и преследовалась по закону. Так что зря Ваня связался с фарцовщиком. | 2 февраля 2012 |
| 6 | Павел Кривчик | В Советском Союзе были созданы все условия для досуга молодёжи. Хочешь — занимайся в кружке авиамоделирования, хочешь — запишись в народный ансамбль «Бубенчики», хочешь — иди на концерт Софии Ротару в Дом культуры. Но мы хотели совершенно другого: гонять на мотоцикле, ходить на дискотеки, слушать рок-музыку. Мы не протестовали, мы просто были молоды и нам хотелось чего-то нового. Серёга предлагает Ване организовать подпольный концерт Виктора Цоя. | 6 февраля 2012 |
| 7 | Алексей Поляков | В Советском Союзе люди не умели зарабатывать деньги, они умели получать зарплату. Жить на эту зарплату и одалживать до этой зарплаты. У Вани в то время было только два легальных источника дохода: деньги на обеды и сданные бутылки. Свои первые деньги он заработал только в 18 лет, когда сломал телевизор и ему нужно было заработать на ремонт. | 7 февраля 2012 |
| 8 | Алексей Поляков | В СССР каждую осень вся страна от академиков до студентов отправлялась на картошку помогать собирать урожай. Сейчас это выглядит странно: заниматься не своим делом, причём принудительно и бесплатно. Но для Вани это было «офигительное» время: природа, друзья, романтика. Ваня ждал этого с нетерпением. А в этот раз к тому же с ним поедет ещё и Инга, так что нельзя упускать такой шанс! | 8 февраля 2012 |
| 9 | Алексей Лебедев | В 80-е Америка и СССР изо всех сил хотели доказать своё превосходство. Советский Союз запустил станцию «Мир» в космос. Америка создавала систему противоракетной обороны «Звёздные войны». Ване было восемнадцать, и он тоже хотел быть круче других, поэтому сам искал приключения на свою… голову. Тем более, когда появился повод победить соперника на глазах у Инги. | 9 февраля 2012 |
| 10 | Алексей Лебедев, Ксения Воронина | Шёл 1986 год. Это было время, когда начали меняться приоритеты. На первый план стали выходить деньги, связи, положение. Но всё-таки главными были: честность, порядочность. За это Ваня и любит то время. Из Ленинграда в гости к Серёге приехал отец и захотел познакомиться с Ваней. | 13 февраля 2012 |
| 11 | Ксения Воронина, Алексей Лебедев | Шёл 1986 год. В Советском Союзе не было секса, но при этом была очень высокая рождаемость. В свои восемнадцать лет Ваня не очень много знал о сексе. Да, да, вы не ослышались: в свои 18 лет. Но тут Инга даёт Ване «запретную» книгу — «Эммануэль»… | 14 февраля 2012 |
| 12 | Павел Кривчик | Многие думают, что в Советском Союзе не было выбора. Но это не так. Советские граждане могли выбирать, где зарабатывать 120 рублей: на заводе или на фабрике. Они выбирали, куда поехать в отпуск: в Анапу или Геленджик. Пускай они не могли выбирать фасоны одежды, но могли выбирать их размер. Они выбирали между тем, что было, а не тем, чето хотелось. Но оказалось, что не так-то просто сделать выбор между тем, чего хочешь одинаково сильно. Ваня узнал об этом в октябре 1986 года, когда ему предстояло сделать выбор между Ингой и Катей… | 15 февраля 2012 |
Сезон 2
| № серии | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|
| 1 (13) | В середине 80-х в СССР подул ветер перемен. В политике появилась 50-летняя молодёжь. Музыка зазвучала по-новому с синтезатором «Ионика». В моду вошли бананы, джемперы «летучая мышь», широкие плечи и синтетические ткани. Медленнее всего менялось сознание. Внутри мы всё ещё оставались советскими людьми. С того момента, когда Ваня опоздал в парк к Инге, прошло полгода. 1 мая 1987 года он готовился к праздничной демонстрации. | 21 января 2013 |
| 2 (14) | В середине 80-х в Советском Союзе начался настоящий бум новых молодёжных движений. Ваня с друзьями мог часами спорить о том, чем рокеры отличаются от металлистов или панков. Но Смирнов с ребятами точно знал, что все они против люберов. Ваня на себе ощутил разницу между рокерами и люберами. | 21 января 2013 |
| 3 (15) | 80-е годы были безмятежным временем. Всех соседей знали по именам, в гости ходили без приглашения, а детей спокойно отпускали одних гулять во двор. Хотя были и минусы. Стоило один раз покурить за гаражами, не в затяг. Реально, не в затяг. И даже не понравилось, как дома тебя уже ждали с ремнём. Ваня не собирался морально разлагаться, но Инга пригласила его на свой день рождения. | 22 января 2013 |
| 4 (16) | В Советском Союзе за человека всё было уже решено. На фабрике «Большевичка» решали, какого размера костюмы ему носить. На гормолокозаводе — какой жирности сметану есть, а на радио «Маяк» — под какие песни танцевать. Но Ваня был молод, и хотел решать сам за себя. Ваня обидел Катю, и теперь ему непременно нужно извиниться. Он решает купить ей подарок. | 23 января 2013 |
| 5 (17) | В середине 80-х, после введения сухого закона, некоторое время проводились комсомольские безалкогольные свадьбы. Ну как безалкогольные? В самовары наливали водку, а в чайники — коньяк. Так были довольны и гости, и власти. Ваня был на парочке подобных свадеб, и не хотел такую же. Он вообще не хотел жениться. | 24 января 2013 |
| 6 (18) | Люди в Советском Союзе жили одинаково. Сначала в шортах, надетых на колготки, мы шли в садик «Солнышко». Потом брали мешки со сменной обувью и бежали в школу. Потом женились на однокурснице, или той, с кем первый раз поцеловались. А в старости сидели у подъезда, смотрели на детей и ворчали, что в наше время всё было по-другому. Но наступала эпоха, когда Ваня мог изменить своё будущее. Родители Кати приехали в Москву и Ваня никак не мог избежать встречи с ними. | 28 января 2013 |
| 7 (19) | Шёл 1987 год. Время, когда показателем статуса человека были пыжиковая шапка, махровый шарф и драповое пальто с каракулевым воротником. Сейчас этот человек тоже бы выделялся из толпы. Ваня, наоборот, хотел слиться с толпой, чтобы его никто не заметил. | 29 января 2013 |
| 8 (20) | В 80-е непросто было найти занятие на вечер. В кинотеатрах месяцами шли одни и те же фильмы. В столице работало всего несколько ресторанов, и туда было не попасть. Парк Горького закрывался очень рано, поэтому все просто ходили друг к другу в гости. Стас не ждал Ваню и сделал всё, чтобы тот не пришёл на вечеринку. | 30 января 2013 |
| 9 (21) | 1987 год был насыщенным на события: атомный ледокол «Сибирь» достиг Северного полюса, впервые СССР посетила Маргарет Тэтчер, немец Матиас Руст приземлился прямо на Красную площадь. Но тогда Ване казалось, что всё это мелочи по сравнению с тем, что происходило в его жизни. А его в это время отправили в деревню присматривать за хозяйством, пока бабушка лежит в больнице. | 31 января 2013 |
| 10 (22) | В Советском Союзе люди занимались вещами, которые сегодня показались бы очень странными. Сейчас никто не вырезает обложки для кассет из журналов, никто не ест «счастливые» билеты, и вряд ли кто-то при свете красного фонаря готовит проявитель и фиксаж для фотографий, а тогда это казалось абсолютно нормальным. Ваня увлекался фотографией, поэтому Инга попросила снять её для журнала «Бурда Мода». | 4 февраля 2013 |
| 11 (23) | В СССР культивировались и продвигались виды спорта, которые сегодня почти забыты: городки, мотобол, гиревой спорт. А то, что сегодня кажется привычным, например, карате или бодибилдинг, наоборот, были официально запрещены. От этого они казались Ване вдвойне интересными и загадочными. | 5 февраля 2013 |
| 12 (24) | В 80-е было всего два телеканала, но всегда было что посмотреть. Геннадий смотрел «Служу Советскому Союзу» и, конечно, «Спортлото». Людмила смотрела «Сельский час», Ваня — «Клуб путешественников», Мишка — «В гостях у сказки». Хотя, если честно, до 3 курса Ваня тоже смотрел «В гостях у сказки». А когда возродился КВН, Инга очень захотела попасть на запись этой игры. | 6 февраля 2013 |
| 13 (25) | Каждый год 19 мая школьников по всей стране принимали в пионеры. Ваня тоже был пионером, и для него это было важно. Он носил красный галстук и плакал, когда после стирки со свитером тот стал бордовым. Чтоб сдать больше всех макулатуры, он вынес из дома собрание сочинений Жюль Верна. Но всё равно проиграл, потому что кто-то принёс всего Льва Толстого. Ваня никак не мог ожидать, что ему придётся конкурировать со Стасом за сердце Инги. | 7 февраля 2013 |
| 14 (26) | Шёл 1987 год. Дискотеки становились всё популярнее. Чтобы иметь успех у девчонок, нужно было уметь танцевать нижний брейк, и все парни старательно делали хоть что-то похожее. Ваня любил эти дискотеки, ведь это была его молодость. Когда же пришло время дискотеки Вани, Серёги и Стаса, то до последнего момента не было ясно, состоится ли она. | 11 февраля 2013 |
| 15 (27) | Сегодня советские продукты кажутся эталоном качества. Эскимо за 20 копеек, натуральное молоко, шоколад, консервы без пищевых добавок… А тогда для светских граждан любой западный продукт был чем-то волшебным. Кола, жевательные конфеты, датская ветчина. И все говорили: «Да, наши так делать не умеют!». Ваня мог получить ленинскую стипендию, но в комиссии, которая распределяла стипендии, был Стас. | 12 февраля 2013 |
| 16 (28) | В Советском Союзе не было пиццы, гамбургеров и суши. Но люди радовали себя простыми домашними блюдами. Хрустели огурчиком с солью, макали хлебный мякиш в сырое яйцо, заливали гречку молоком. А на сладкое делали леденцы из жжёного сахара, или варили сгущёнку. Ваня решил облегчить себе жизнь и окончательно выяснить отношения с Катей. В сто сорок третий раз. | 13 февраля 2013 |
| 17 (29) | В Советском Союзе было всё для облегчения жизни простых людей: электровафельницы, скороварки, держатели спичечных коробков, готовальни, плойки, трафареты и многое другое. Правда, не было сотовых телефонов, ноутбуков, домашних кинотеатров, но Ваня не ощущал, что всего этого ему не хватает. Инга больше не могла жить в общежитии. Чем Ваня мог ей помочь? | 14 февраля 2013 |
| 18 (30) | В СССР было много объявлений, которые сейчас ушли в прошлое. Когда в столовой висела надпись «Четверг — рыбный день», Ваня понимал, что сегодня даже компот будет пахнуть рыбой. Если в магазине висит табличка «Ушла на базу», значит день рождения товароведа отмечают с утра. А если на афише фильма написано «Детям до 16 вход запрещён», значит в кадре покажут женскую грудь. Может даже без лифчика. Ванин секрет раскрылся очень быстро. | 18 февраля 2013 |
| 19 (31) | Шёл 1987 год. Люди в СССР жили своей обычной жизнью: кто-то стоял в очередях, кто-то варил джинсы, а кто-то на уроках труда мастерил табуретки или лопаты для снега. Но, спустя время, каждый из этих людей, в том числе и Ваня, мог с уверенностью сказать, что это были его лучшие годы. А этот день должен был стать для Вани самым лучшим в его жизни. | 19 февраля 2013 |
| 20 (32) | В 80-е человек, который побывал за рубежом, был такой же редкостью, как космонавт. Их и было примерно поровну. О той жизни советским гражданам рассказывали политические обозреватели. Если честно, Ваня боялся попасть за границу, потому что всегда боишься неизвестности. Ваня решает помочь Инге, которую отец собрался увезти на родину. | 20 февраля 2013 |
Сезон 3
| № серии | Сценарист(ы) | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|---|
| 1 (33) | Максим Паршин | Лето 1987 года — это пора перемен. Мы верили, что к лучшему. После бегства Инги из СССР Ваня решил жить по-новому, стать похожим на героев боевиков тех времён. Бесстрашным, как Люк Скайвокер, сильным, как Джон Мэтрикс из «Коммандо», волевым, как Рокки Бальбоа. Чтобы заработать на новую жизнь, Ваня готов согласиться на предложение Стаса. | 21 октября 2013 |
| 2 (34) | Пётр Внуков | Сегодня непонятно как в советское время можно было смотреть видеомагнитофон за деньги. Синтия Ротрок, Боло Янг, Майкл Дудикофф — в конце 80-х эти имена могли собирать стадионы, но собирали небольшие душные комнаты с маленьким телевизором. В одном из таких видеосалонов и начал работать Ваня. И сразу же столкнулся с проблемами. | 22 октября 2013 |
| 3 (35) | Татьяна Шохова | В СССР на улицах повсюду стояли телефонные будки, откуда можно было позвонить всего за две копейки. Именно «двушки» часто в кармане и не оказывалось, и тогда «умные» люди придумали просверлить в монете дырку, повесить на нитку и, позвонив, вытягивать назад. У Вани тоже была такая «неразменная двушка», только обычно он забывал её дома. В это трудно сегодня поверить, но в Советском Союзе импортный видеомагнитофон стоил примерно, как автомобиль. Из салона исчез видик, и Ване и Серёге нужно срочно его найти. Иначе им в жизни не расплатиться. | 23 октября 2013 |
| 4 (36) | Станислав Тляшев | В 80-е байкеров в СССР называли рокерами. Их было мало, как и хороших мотоциклов. Ну как хороших: «Чезеты», «Явы». Рокеры ездили по ночам и боялись настоящих «королей дорог» — советской милиции. Ваня ездил на «Урале» и был рокером в душе. Особенно когда его папа разрешал отцепить коляску. И тут неожиданно Ване пришлось столкнуться с настоящими рокерами. | 24 октября 2013 |
| 5 (37) | Пётр Внуков | В СССР непременным атрибутом был портрет Ленина. Под пристальным взглядом Ильича шла жизнь на фабриках, заводах, школах, институтах, и в местах заключения. За жизнь семьи Смирновых вождь следил с комсомольского значка Вани и с Мишиной октябрятской звёздочки. Именно дедушка Ленин стал свидетелем первой выкуренной тайком сигареты, первого поцелуя, и не только. Ваня пригласил Таню на дискотеку. | 28 октября 2013 |
| 6 (38) | Станислав Тляшев | В Советском Союзе не было Интернета, и новости разлетались по стране со скоростью бабушек. К счастью, личная жизнь Вани их интересовала гораздо меньше жизни Михаила Сергеевича с Раисой Максимовной или Пугачёвой с Болдиным. А у Вани в то время она была не менее насыщенной. Но, если бы бабушки знали, что происходит у Вани, они обсуждали бы только его. | 29 октября 2013 |
| 7 (39) | Анна Макаренкова | В СССР на фоне тотального дефицита люди применяли смекалку. Вместо москитной сетки в квартире Смирновых на форточках кнопками была прибита марля. Телевизионная антенна была сделана из металлической вешалки, а двери в комнату украшали занавески из скрепок и разрезанных открыток. Чтобы выполнить задание Юрия, Ване пришлось проявить недюжинную сообразительность. | 30 октября 2013 |
| 8 (40) | Максим Паршин | В 1987 году в столице не стало сахара, а ведь до этого его буквально брали мешками. На вопрос: зачем? Люди отвечали: «На варенье!». Ваня не знает, как у других, в его семье это варенье было жидким, пахло сивухой и горело. Для борьбы с такими «сладкоежками», как отец Вани, с сентября в Москве появились талоны на сахар. Это были первые талоны, введённые в столице. Вскоре за ними последовали и другие. Таня была особенной девушкой и хотела получить в подарок что-то невероятное. Правда, Ваня так и не понял, почему именно он должен искать для неё подарок. | 31 октября 2013 |
| 9 (41) | Станислав Тляшев | В СССР были свои представления об отдыхе. Люди валялись не на пляже с коктейлем, а в лечебной грязи с минералкой. Советский «пятизвёздочный» отель назывался санаторий-профилакторий, в «олл инклюзив» входило первое, второе и компот, а вместо спа был электрофорез. В те годы Ваня был ещё очень молод, и только зарабатывал на заслуженное лечение. Когда Юрий предложил Ване поехать в санаторий, он очень удивился. Ведь со здоровьем у него всё было в порядке. Или Ваня чего-то не знает? | 5 ноября 2013 |
| 10 (42) | Максим Паршин | В 1987 году в СССР появились первые кооперативные рестораны. И в них даже не было очереди. Ведь цены в них тоже были «кооперативными». Поэтому Ваня, в основном, ходил в студенческую столовую, где ел жареный хек со слипшимися макаронами, серое пюре с подливой или котлетами из хлеба. А когда денег не было совсем — брал стакан сметаны и коржик. Но в этот раз ему пришлось пойти в ресторан. Ведь под угрозой оказалась предстоящая свадьба. | 6 ноября 2013 |
| 11 (43) | Татьяна Шохова | СССР был страной очередей. Порой в них стояли сутками. Зато после длинной очереди зелёные бананы казались спелыми, а мороженый минтай — вкусным. Чтобы убить время в очереди, Ваня читал, как и многие другие. Возможно поэтому Советский Союз был самой читающей страной в мире. Перед Ваней встал выбор: дефицит или свадьба? | 7 ноября 2013 |
| 12 (44) | Пётр Внуков | В октябре 1987 года Борис Ельцин выступил с критикой на пленуме ЦК КПСС, заявив, что перестройка идёт слишком медленно. Не знаю, пошла ли после этого перестройка быстрее, но поста своего Ельцин лишился. Ваня тоже может всё потерять, если Галина узнает его секрет. Что делать, ведь они будут вместе целый вечер? | 11 ноября 2013 |
| 13 (45) | Марина Елатомцева | Студенты 80-х знали, что после института их ждёт обязательное распределение. Каждый молодой специалист был обязан несколько лет отработать там, куда пошлёт его Родина. Например, в Магадане или селе Сузак Джалал-Абадской области. Ваня жил с ощущением, что очень скоро его жизнь может круто измениться, и от этого всё происходящее воспринималось острее. Ваня хотел свободы, но для этого ему придётся совершить предательство. Что выберет Иван? | 12 ноября 2013 |
| 14 (46) | Анна Макаренкова | В Советском Союзе с креативом было настолько плохо, что даже такого слова не было. Сначала придумывали название, а потом решали куда его прилепить. Советский человек носил часы «Космос» и его же курил. Зубы чистил пастой «Океан» и стоял в очереди в одноимённом магазине. Особенно любили слово «дружба». Этим словом называли всё без разбора: от сырка до газопровода. Ваня был молод, и для него дружба была очень важна. Аркадий хочет выгнать Ваню с работы. Ему нужно только придумать повод. | 13 ноября 2013 |
| 15 (47) | Семён Лобашев, Максим Паршин | В Советском Союзе вещи порой хранились в очень неожиданных местах. Например, в семье Смирновых лук отлично «зимовал» в старых чулках, в банках из-под иваси проращивали рассаду, а в коричневой кофейной железной банке лежали пуговицы. Мясо висело за форточкой в кульке, а коллекция значков была наколота на старый вымпел. Ваня подозревает, что и Таня внутри не такая, какой кажется. | 14 ноября 2013 |
| 16 (48) | Максим Паршин | В советское время Ваня, как и все дети, сначала был октябрёнком, потом — пионером. Затем, в седьмом классе, вступил в ВЛКСМ. Ване нравились стройотряды, герои-комсомольцы, штормовки, романтика… В школе Ваня даже сбежал на БАМ, но отец догнал его на вокзале, а потом выпорол. И правильно! Нечего второкласснику делать на БАМе. На концерте в честь Дня конституции кому-то нужно было спеть главную песню. У Вани была одна кандидатура. Осталось только убедить Катю. | 18 ноября 2013 |
| 17 (49) | Татьяна Шохова | В начале 80-х в Советском Союзе отменили отсрочку от армии для студентов. После первого курса пацаны уходили на «двухлетние каникулы», из которых возвращались с наколками «За ВДВ» или «ДМБ-87». Московский технико-экономический институт оказался в числе немногих, где осталась военная кафедра. Поэтому Ваня не служил, а запах портянок и автоматов вдыхал на полевых сборах. Ваня с друзьями отправляется на военные учения. | 19 ноября 2013 |
| 18 (50) | Марина Елатомцева | В СССР с продуктами были перебои, поэтому их место в холодильнике занимали другие предметы. Например, на дверце хранились лекарства. В морозилку складывали новые колготки, ну, чтобы они дольше служили. А Ваня с братом оставляли в холодильнике на ночь жвачку, ну, чтобы завтра снова её жевать. Сегодня Ване нужно выгнать человека на улицу. Ему будет очень сложно это сделать. | 20 ноября 2013 |
| 19 (51) | Семён Лобашев, Анна Макаренкова | В Советском Союзе ходило много слухов об иностранцах. Кто-то говорил, что американцы продают нам заражённые джинсы, что голландцы скупают неваляшек и достают из них ценный металл, а японцы запасаются нашими спичечными коробками и делают из них мебель. Ваня, как и все, этому верил, после того, как Боря устроил день рождения на деньги от продажи трёхлитровой банки сигаретного пепла. | 21 ноября 2013 |
| 20 (52) | Максим Паршин | Империя зла, закрытая железным занавесом. Вот что мы знали об СССР все последние годы, но недавно всё начало меняться. Перестройка, ускорение, гласность — весь мир узнал эти слова. Сегодня, когда занавес приоткрылся, зарубежные репортёры получили возможность приехать в Москву, и рассказать о том, как живёт современная советская молодёжь. Съёмочная группа снимает для американского телевидения документальный фильм о московских студентах. Героями фильма стали Ваня, его друзья и его семья. | 25 ноября 2013 |
Сезон 4
| № серии | Сценарист(ы) | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|---|
| 1 (53) | Татьяна Шохова | В 1987 году в СССР разрешили открывать кооперативы, но советские граждане работать на себя не спешили, ведь бессмысленно выносить с работы у себя самого, самому себе давать липовые больничные, а в конце месяца ругать самого себя за низкую зарплату. Поэтому все продолжали делать это на прежней работе. Ваня купил патент на индивидуальную трудовую деятельность. Теперь он официально стал фотографом. Осталось только найти помещение для работы. | 15 сентября 2014 |
| 2 (54) | Андрей Никифоров | В СССР социальный статус владельца показывала шапка: норка, песец, бобр, ондатра — с точностью до рубля сообщали о доходах хозяина. Ваня тоже решил, что ходить в «петушке» уже не солидно, поэтому купил себе «формовку». Знакомство Ивана с КГБшником не прошло бесследно. Теперь Ваня не знает, стал ли он стукачом, или всё обошлось и он просто «трепло». | 15 сентября 2014 |
| 3 (55) | Анна Макаренкова | В Советском Союзе медицина была бесплатная, но в поликлинику люди обращались только за больничным. Капустный лист, алоэ, детская моча, ушная сера — этим нехитрым набором лечили почти любую болезнь, а если у Мишки выскакивал ячмень, Людмила просто плевала ему в глаз. Когда Ваню пригласили работать на свадьбе, он даже не предполагал, чем всё закончится. | 16 сентября 2014 |
| 4 (56) | Евгения Хрипкова | В СССР был дефицит всего, даже обычных полиэтиленовых пакетов. Их стирали и использовали по много раз, а когда Ване на день рождения подарили кроссовки в фирменном пакете, у виновника торжества было целых два подарка! Когда Ваня шёл к Аркаше, он и не ожидал, что окажется внутри детектива покруче, чем «Десять негритят». | 17 сентября 2014 |
| 5 (57) | Максим Паршин | В СССР не было казино и букмекеров. Свой азарт и деньги люди тратили на лотереи. В «Спортпрогнозе» нужно было угадать результаты соревнований. В лотерее «Спринт» можно было моментально узнать свой выигрыш. Ваня любил играть в «Спортлото». Особенно нравилась мелодия, под которую крутились шары в лототроне. Когда у Вани сломался фотоаппарат, надеяться оставалось разве что на выигрыш в «Спортлото». | 18 сентября 2014 |
| 6 (58) | Екатерина Петрова | Во времена СССР цены на золото подскочили вдвое, но государство позаботилось о молодожёнах: те, кто вступал в брак впервые, получали 70 рублей на приобретение колец. Одни знакомые Вани подали заявление только из-за этой компенсации. Ваня даже не думал жениться, но всё шло именно к этому. | 22 сентября 2014 |
| 7 (59) | Евгения Хрипкова | В 80-е в Советском Союзе стали популярны универсамы самообслуживания. Первый раз Ване было непривычно в магазине без продавцов, но когда кассирша нахамила, как продавцы всех отделов вместе взятые, — всё встало на свои места. По-настоящему обеспеченные люди работали в магазине, на рынке или в автосервисе. Чтобы заработать на фотомашину, Ваня должен был познакомиться с такими людьми. | 23 сентября 2014 |
| 8 (60) | Татьяна Шохова | Перед советским человеком были открыты все дороги в пределах нашей необъятной Родины, но Ваня очень хотел побывать за границей. Прошли годы, и его желание исполнилось. Теперь Ваня свободно может поехать и в Юрмалу, и в Одессу, и в Тбилиси. Чтобы выехать за границу, Ване нужно было получить кучу справок и характеристик. И здесь многое зависело от Элеоноры Константиновны. | 24 сентября 2014 |
| 9 (61) | Анна Макаренкова | Ваня уже неделю был в Париже, и каждый день приходил по адресу на конверте, но каждый день в квартире никого не было. Наступал Новый год, и Ваня хотел встретить его с Ингой. Он не знал что ему делать. Ну не ходить же ему по улице с этой фотографией, и спрашивать: «Не знаете ли Вы эту девушку?»?! | 25 сентября 2014 |
| 10 (62) | Андрей Никифоров | В 80-е бытовая техника советского производства славились своей «брутальностью». Пылесос «Ракета» шумел, как настоящая ракета. Холодильник «ЗИЛ» был размером с автомобиль, а утюг Смирновых можно было смело считать холодным оружием: во-первых, потому что он не грел, а, во-вторых, если он падал, жертв было не избежать. Побывав за рубежом, Ваня привёз оттуда тостер, плеер, миксер... Но счастья это не принесло. | 29 сентября 2014 |
| 11 (63) | Максим Паршин | В 80-е многие коллекционировали марки. У Вани тоже было несколько альбомов и кляссеров. Смирнов переворачивал папиросную бумагу и с трепетом рассматривал маленькие прямоугольнички с магической надписью «Монгол Шуудан». Своё «сокровище» Ваня передал по наследству Мишке, а он обменял его на вкладыши Turbo. Когда Ваню пригласили выступить перед абитуриентами на Дне открытых дверей факультета, он очень удивился такому предложению. | 30 сентября 2014 |
| 12 (64) | Семён Лобашев | В 80-е набирало популярность учение Порфирия Иванова. Вслед за ним люди обливались холодной водой, ходили босиком по снегу и голодали. Периодически отключение горячей воды и пустые полки в магазинах говорили о том, что и государство поддерживает эту систему. У Кати был только один знакомый, который мог поехать за рубеж — Ваня, и ей пришлось обратиться со своей необычной просьбой именно к нему. | 1 октября 2014 |
| 13 (65) | Татьяна Шохова | В Советском Союзе регулярно проводились антивоенные митинги. Студентам нравилось в них участвовать. Во-первых, они «сдерживали» империалистическую угрозу, во-вторых, молодёжь за это освобождали от учёбы. И ещё неизвестно что страшнее: Пиночет или сопромат. Ваня не мог допустить, чтобы Катя ехала в вагоне, полном мужчин, два года не видевших женщину. Надо было что-то придумывать. | 2 октября 2014 |
| 14 (66) | Марина Елатомцева | Советский Союз стремился ни в чём не уступать Западу. Против их ковбоя Клинта Иствуда воевал наш индеец Гойко Митич. На американские горки мы ответили комнатой страха. На их электрогитару Fender — гитарой «Урал», которую тоже можно было втыкать в розетку. Из разработок СССР Ване больше всего нравился напиток «Байкал», придуманный, чтобы заменить «колу». Но отказаться от поездок за рубеж он решил не из-за этого. | 6 октября 2014 |
| 15 (67) | Евгения Хрипкова | В 1988 году в мясных отделах магазинов из мяса было… только название. В народе шутили: видимо, коров взрывают, поэтому остаются ножки да рожки, но зато столько холодца, как в эти годы, Ваня не ел больше никогда. Поэтому свою последнюю поездку за границу Ваня решил использовать по полной, чтобы привезти с Запада всё, чего не было дома. | 7 октября 2014 |
| 16 (68) | Андрей Никифоров | В СССР домашний телефон был роскошью. Когда Смирновым его установили, дома был праздник. Но звонить оказалось некому, поскольку знакомым семьи телефон ещё не провели. Поэтому Геннадий с Мишкой брали телефонную книгу и обзванивали всех подряд. Спрашивали они одно и то же: «Это квартира Зайцевых? Нет?! А почему тогда уши из трубки торчат?». Иван сделал всего лишь один звонок, но из-за него всё полетело в тартарары. | 8 октября 2014 |
| 17 (69) | Андрей Никифоров | В 80-е появились первые советские ЭВМ, которые ни в чём не уступали западным образцам. Правда, монитором у наших был телевизор, а дисководом — магнитофон. Но что, в общем-то было ждать от компьютерной техники с названиями «Микроша» и «Ириша»?! Один из таких ЭВМ стал причиной ссоры между Ваней и Макаром и едва не сломал их общее дело. | 8 октября 2014 |
| 18 (70) | Максим Паршин | В Советском Союзе не было ипотеки и потребительских кредитов. Их заменяли членские взносы. Каждый месяц все коммунисты и комсомольцы отдавали государству часть своей зарплаты или стипендии. Получается, что советские граждане строили коммунизм в кредит, в расчёте, что скоро будем в нём жить. А потом Ваня вместо со всей страной оказался в обществе обманутых вкладчиков. Ваня свои долги хотел отдать до конца. Всем. | 9 октября 2014 |
| 19 (71) | Татьяна Шохова | В 1988 году в СССР прошёл первый конкурс красоты «Московская красавица». В положении о конкурсе говорилось, что участвовать в нём может любая женщина, считающая себя красивой. Поэтому Тамара тоже решила выйти на подиум, но в последний момент передумала. Ей показалось, что после родов она немного поправилась. Вся страна обсуждала и осуждала его победительницу — Машу Калинину. И только Ване было не до этого. Ему нужно было разобраться со своей личной жизнью. | 9 октября 2014 |
| 20 (72) | Максим Паршин | В СССР всё самое лучшее было запланировано в будущем. Коммунизм — к 1980-му году, отдельная квартира каждой семье — к 2000-му. А когда будущее наступило, оказалось, что всё, чем мы гордимся, осталось в прошлом. Победа — в 1945-м, полёт Гагарина — в 1961-м, олимпийский Мишка — в 1980-м. Но тогда советские граждане ещё не знали об этом, и просто надеялись на лучшее. Ваня понял, что всё это время шёл не туда. Осталось найти новую дорогу. | 9 октября 2014 |
Сезон 5
| № серии | Сценарист(ы) | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|---|
| 1 (73) | Иван Семёнов, Сергей Лахтин, Кирилл Кондратов | 1988 году предстояло быть богатым на события. Впервые опубликуют роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго», завершится Антиалкогольная кампания, Коммунистическая партия официально отпразднует 1000-летие Крещения Руси, наша сборная по футболу дойдёт до финала Чемпионата Европы и миллионы советских граждан будут счастливы, но а Ваня уже был самым счастливым человеком в СССР — к нему вернулась девушка его мечты. | 23 ноября 2015 |
| 2 (74) | Сергей Лахтин | В Советском Союзе было столько республик, что необходимость слушать зарубежных певцов пропадала. Их с успехом заменяли Полад Бюльбюль-оглы и ансамбль «Сябры», но когда «железный занавес» пошатнулся, оказалось, что молодёжь предпочитает оттягиваться под AC/DC, носить кожаные куртки с заклёпками от школьных сумок и ставить ирокезы на пиво. Ваня с Ингой решают отправиться на рок-фестиваль. | 23 ноября 2015 |
| 3 (75) | Алиса Мезенцева, Сергей Лахтин, Иван Семёнов | В Советском Союзе в конце трудовой недели всех ждал заслуженный отдых. Автолюбители чинили машины, домоседы — телевизоры, садоводы копали грядки, а рыбаки — червей. Чтобы отвлечься от мыслей об Инге, Ваня решает вместе с отцом отправиться на рыбалку. | 24 ноября 2015 |
| 4 (76) | Гульнара Сапаргалиева | В Советском Союзе можно было достать всё, что угодно. За несколько палок финского сервелата договаривались о покупке фирменных кроссовок без очереди, а их, в свою очередь, дарили главврачу, чтобы получить отдельную палату в роддоме. У Вани возникают сразу две проблемы — угроза отчисления из института, а также Таня, которая не хочет бесплатного развода. | 25 ноября 2015 |
| 5 (77) | Александр Шампаров | Люди в СССР гордились, что наша нация — самая читающая в мире. Может потому, что смотреть и слушать было особенно нечего. Зато газет и журналов в Союзе печатали рекордное количество. Это было время, когда в библиотеки ходили не только студенты, у которых нет Интернета. Неожиданно для себя Ваню берут фотокорреспондентом в редакцию журнала «Огонёк», где он знакомится с амбициозной журналисткой Сашей. | 26 ноября 2015 |
| 6 (78) | Гульнара Сапаргалиева | В 80-е люди очень трепетно относились ко всему иностранному. Настолько, что даже оставляли рабочие места, лишь бы вживую посмотреть на президента США Рональда Рейгана и это несмотря на то, что тот назвал нашу страну «Империей зла». Ваня с Сашей горят желанием встретиться с американским президентом. | 30 ноября 2015 |
| 7 (79) | Дмитрий Минаев, Иван Семёнов | В советское время не было ни Интернета, ни социальных сетей. Тогда было принято фотографировать людей, а не еду. А оставить сообщение на стене можно было только… мелом в подъезде. Ваня никак не может «отлипнуть» от своей новой пассии. | 1 декабря 2015 |
| 8 (80) | Александр Шампаров | В Советском Союзе у человека всегда был выбор. Летом советские школьники выбирали куда их отправят: к бабушке или в пионерский лагерь, чтоб родители, в свою очередь, могли выбрать где отдохнуть — в Алупке или в Алуште. Это было время, когда в Турции и Египте ещё не слышали о русских туристах. Ваня в компании с Борей отправляется в пионерлагерь проведать младшего брата. | 2 декабря 2015 |
| 9 (81) | Сергей Лахтин | В 1988-м Советский Союз накрыл кооперативный бум. Самые предприимчивые создавали кооперативы, самые сильные — кооперативы по охране кооперативов, и звали их «рэкетиры». Вот и Ване придётся встретиться лицом к лицу с рэкетирами. | 3 декабря 2015 |
| 10 (82) | Мария Колбецкова, Алиса Мезенцева | В конце 80-х в СССР начала набирать обороты новая молодая журналистика. Огромную аудиторию собирали публицистические программы «Взгляд», «Пятое колесо», «600 секунд». То, что годами было запретным — стало предметом широкого обсуждения. Люди впервые открыто заговорили про секс, путан и проблемы агропромышленного комплекса. Чтобы набрать отличный материал для репортажа, Ване и Саше приходится идти на серьёзный риск. | 7 декабря 2015 |
| 11 (83) | Кирилл Кондратов | В Советском Союзе завести отношения проще всего было на работе, и называлось это «служебным романом». Про это даже фильм сняли. Когда Смирновы дома всей семьёй смотрели «Служебный роман» и смеялись над Новосельцевым, Ваня и представить не мог, что сам станет персонажем похожей истории. | 8 декабря 2015 |
| 12 (84) | Гульнара Сапаргалиева, Сергей Лахтин | В Советском Союзе сдавали пустую тару из-под алкоголя, но иностранная бутылка, даже пустая, воспринималась, как символ другого свободного мира, и если такая тара попадала в советскую квартиру, её ставили на видное место в качестве украшения. Ваня решается пригласить Сашу в бар на свидание. | 9 декабря 2015 |
| 13 (85) | Мария Колбецкова | В Советском Союзе принтеров не было, а каждый копировальный аппарат был на учёте у государства. Тексты писали от руки или их набирали на печатной машинке. Зато, когда садились писать, никого не отвлекали ни социальные сети, ни пасьянс «Косынка». Ване во что бы то ни стало нужно заработать 50 рублей на новую печатную машинку для Саши. | 10 декабря 2015 |
| 14 (86) | Сергей Лахтин | В Советском Союзе люди улыбались гораздо чаще, чем сейчас. У них было всё, что им нужно: молоко в треугольных пакетах, варёная колбаса, квас из бочек. В конце 80-х всё это начало постепенно исчезать, и люди приуныли. Но когда у нас издали книгу Карнеги «Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей», — народ снова заулыбался. Ваня отправляется в Подмосковье на фестиваль авторской песни, где знакомится с бардами. | 14 декабря 2015 |
| 15 (87) | Александр Шампаров | Гражданин Советского Союза определялся со своей профессией заранее. Шёл учиться в Кулинарный — становился поваром, поступал в вуз на медика — точно знал, что всю жизнь проработает врачом. Но в конце 80-х всё пошло кувырком. Это было время, когда инженер мог оказаться торговцем на рынке, а экономист — фотографом. Ваню увольняют из редакции и он идёт заливать горе к друзьям в бар, где от него прячется официантка Инга. | 14 декабря 2015 |
| 16 (88) | Александр Шампаров | В Советском Союзе тысячи людей увлекались фотоделом. Тогда никто не знал что такое «мегапиксель». В ходу были такие слова, как «проявитель», «фиксаж» и «глянцеватель». Это было время, когда каждая фотография была результатом кропотливой работы в ванной под красным фонарём. Ваня решает принять участие в фотовыставке, но не может найти подходящие фотографии. На выручку ему приходят друзья. | 15 декабря 2015 |
| 17 (89) | Мария Колбецкова, Татьяна Шохова | Хотя капитализма в Советском союзе не было, реклама всё-таки встречалась. Наряду со спичками и берёзовым соком рекламировались отечественные автомобили и беличьи манто. Правда, в рекламе не говорилось о том, что всё это невозможно было купить. Ваня неожиданно получает заказ на фотосессию, где моделью выступит Инга. | 15 декабря 2015 |
| 18 (90) | Кирилл Кондратов | В Советском Союзе очень любили футбол. Тогда ещё не было ни караоке, ни ночных клубов, — поэтому народ до отказа забивал стадионы. Только на футболе мужики, не стесняясь в выражениях, могли кричать то, что они думали. Ваня решает организовать собственный спорт-бар. | 16 декабря 2015 |
| 19 (91) | Гульнара Сапаргалиева, Татьяна Шохова | Дети в СССР жили в окружении мифов. Например, Мишка умолял Ваню найти красную фотоплёнку, на которой люди получаются без одежды, а его друзья пытались собрать килограмм комаров, чтобы за деньги сдать их в аптеку. Ну какой ребёнок сейчас поверит, что в обмен на юбилейный рубль можно было получить целый автомобиль?! Ваня с Ингой присматривают за ребёнком. | 16 декабря 2015 |
| 20 (92) | Сергей Лахтин | В 1988-м по телевизору начали показывать «Рабыню Изауру». Первая мыльная опера в СССР отвлекала народ от политической нестабильности и программы «Прожектор перестройки». У Вани в жизни творилась своя «мыльная опера». | 17 декабря 2015 |
Сезон 6
| № серии | Сценарист(ы) | Описание серии[21] | Премьера |
|---|---|---|---|
| 1 (93) | Татьяна Шохова | В 1988 году в СССР вышел фильм «Асса». Никто не понимал названия фильма, но это не мешало наслаждаться красотой Татьяны Друбич и песней Цоя «Перемен, мы ждём перемен!». Если честно, перемен Ваня не ждал, это они его ждали сразу после того, как он сделал выбор между Сашей и Ингой. | 30 мая 2016 |
| 2 (94) | Александр Фомин, Сергей Лахтин | В СССР популярным было всё, связанное с космосом. Имя — Юра, ВИА — «Земляне» и телепередачи про космическую гонку. Семья Смирновых, как и все советские граждане, любила космос. Поэтому Ваня ходил в кинотеатр «Космос», Геннадий курил сигареты «Космос», а Мишка — ел из тюбика зубную пасту, представляя её космической едой. Ваня отправляется на «Байконур» в поисках Саши. Эта поездка без приключений не обходится. | 30 мая 2016 |
| 3 (95) | Евгения Михайлова | В СССР не было секса, поэтому покупка известных резиновых изделий становилась для советских граждан мучением, ведь тогда все в очереди знали, что вы собираетесь заниматься тем, чего в стране нет. Геннадий шутил, что пару раз постеснялся купить изделие № 2, вот так на свет и появились Ваня с Мишкой. Ваня становится барменом, причём смешивать напитки ему предстоит в одном заведении с Ингой. | 31 мая 2016 |
| 4 (96) | Кирилл Кондратов | В СССР верили всему, что говорилось с экранов телевизоров. Если диктор утверждал, что «мы живём хорошо», — значит так оно и было. В семье Смирновых Людмила верила в Кашпировского, Геннадий — в Перестройку, а Мишка — что удавы измеряются в попугаях. В баре к Инге начинает приставать один из постоянных клиентов. Ваня решает заступиться за неё… | 1 июня 2016 |
| 5 (97) | Сергей Лахтин | В Советском союзе была стабильность во всём. Пятилетку выполняли за три года, бананы продавали зелёными, а спрос на дешёвый портвейн был высоким. В семье Смирновых тоже была стабильность: Ваня стабильно донашивал вещи за отцом, а Мишка — за Ваней. Ване приходится постоять за своих друзей. | 2 июня 2016 |
| 6 (98) | Сергей Лахтин | Одним из символов СССР был одеколон «Тройной». Именно им пахло большинство советских мужчин снаружи, а некоторые и изнутри. У родителей Вани были свои любимые ароматы, которыми они пользовались в исключительных случаях. Когда они бывали в ссоре и хотели помириться, Геннадий душился одеколоном «Шанс», а Людмила — духами «Может быть». Ваня помогает Саше получить работу в Москве, однако ему приходится скрыть от девушки важную информацию. | 6 июня 2016 |
| 7 (99) | Сергей Лахтин, Семён Лобашев | В СССР альтернативной службы не было. Служить в армии должны были все, но не все хотели. Чтобы «откосить», кто-то прикидывался больным и делал справку, а кто-то прикидывался умным и поступал в институт. Геннадий долгое время был уверен, что Ваня пошёл на экономиста, чтобы не служить, и называл его «тыловой бухгалтер». Став администратором в баре, Ваня получил в придачу море ответственности. Теперь он должен выбрать, кого из друзей уволить: Ингу или Серёгу. | 7 июня 2016 |
| 8 (100) | Евгения Михайлова | В СССР было лучшее в мире образование. Только в нашей стране каждый пятиклассник знал наизусть стихотворение на 5 страниц. Как-то Мишка весь день зубрил «Бородино» и заставил членов своей семьи проверять его. К вечеру вся семья Смирновых выглядела так, будто лично отбила у французов батарею Раевского. Ваня, Серёга и Боря отправляются домой к преподавателю пересдавать зачёт. Они не могли подумать, чем закончится визит к педагогу. | 8 июня 2016 |
| 9 (101) | Евгения Михайлова | В СССР каждый имел право на отдых. Советские граждане, в основном, отдыхали на личных грядках и огородах. Однажды, после недельного отдыха на даче, Геннадий Смирнов понял, что очень любит работать, и в следующем году отпуск на заводе не брал. Ваня с Сашей отправляются в Дом отдыха и предвкушают, что проведут там незабываемое время. Однако, тут их поджидает «сюрприз». | 9 июня 2016 |
| 10 (102) | Александр Фомин | СССР хотел мира во всём мире, поэтому советских граждан со школы готовили к обороне страны. Ваня тоже сдавал нормы ГТО. Однажды он метал гранату на 40 метров, и попал в учителя физкультуры. Смирнова не наказали, а дали значок ГТО, потому что учитель стоял в 60 метрах от Вани. С огромным трудом и при всевозможной помощи друзей Ваня находит квартиру, теперь они с Сашей могут жить самостоятельно. | 14 июня 2016 |
| 11 (103) | Кирилл Кондратов, Сергей Лахтин | В СССР астрология была под запретом, и вышла из подполья только в конце 80-х. Геннадий Смирнов сказал, что в астрологию верят только дураки, но когда узнал, что он по гороскопу — Лев, а тёща — Змея, — сразу поверил. Сурен заставляет Ваню заниматься нелегальным обменом валюты. Ваня не может отказать, но нарушать закон тоже не желает. Тогда Боря, Серёга и Макар решают выручить друга. | 14 июня 2016 |
| 12 (104) | Сергей Лахтин | В СССР каждая хозяйка стремилась повесить на стену шерстяной ковёр. В паре с хрусталём ковёр символизировал, что жизнь удалась. А пластмассовая выбивалка у Людмилы в руках символизировала, что Ване нужно свернуть ковёр, вынести его во двор и колотить по нему целый час. У Вани выдался неспокойный день: его постоянно что-то заставляет поволноваться — начиная от ссоры с Серёгой, заканчивая новостью о беременности Саши. | 15 июня 2016 |
| 13 (105) | Татьяна Шохова, Александр Фомин | В СССР было модно писать послания пионерам будущего. Послание обычно начиналось словами «Наш юный друг, человек коммунизма!», ведь все были уверены, что построят коммунизм к 2000 году. Но Ваня в это никогда не верил. Он считал, что коммунизм наступит не раньше 2020-го. Ваня собирается с духом и говорит Саше всё то, что давно не решался сказать. И теперь, вопреки всем советам друзей, он спешит на свадьбу к Инге. | 16 июня 2016 |
Саундтрек
| Исполнитель | Название композиции | Серии |
|---|---|---|
| Юрий Шатунов | Белые розы | 1 — 32, 34 — 51, 53 — 60, 62 — 72 |
| Николай Гнатюк | Птица счастья | 1, 10, 12, 24, 31 |
| Максим Дунаевский | Вечный двигатель прогресса | 1, 3, 7, 15, 21 |
| Дедушкин сундук | 2, 12, 18, 29, 41 | |
| Сивка-бурка | 3, 6, 42 | |
| Гадалка (Гаданье) | 5, 23 | |
| Жил да был Брадобрей (Лев и Брадобрей) | 8, 13, 18 | |
| Ветер перемен | 9, 15, 43, 72 | |
| Леди совершенство | 28 | |
| Кленовый лист | 30, 42, 44 | |
| Позвони мне, позвони | 92 | |
| Samantha Fox | Touch Me (I Want Your Body) | 1, 5 |
| Sandra | Everlasting Love | 1, 2, 12, 20, 24 |
| Алла Пугачёва | Надо же… | 1, 5, 24, 73 — 105 |
| Миллион алых роз | 3, 10, 19, 31 | |
| Найти меня | 19, 23 | |
| Как тревожен этот путь | 32 | |
| Птица певчая | 79 | |
| Секрет | Моя любовь на пятом этаже | 1, 15, 29 |
| Тысяча пластинок | 14, 16, 26 | |
| Привет | 15, 28, 31 | |
| Последний час декабря | 23, 25, 61 | |
| Твой папа был прав | 23 | |
| Лев Лещенко | Ни минуты покоя | 1, 8, 12, 26, 28 |
| Родная земля | 2, 19, 20 | |
| Любовь, комсомол и весна | 13, 26 | |
| Форум | Белая ночь | 1, 6, 7, 16, 20, 31 |
| Улетели листья | 2, 12, 13, 21, 30 | |
| Островок | 13, 14, 18 | |
| Какая нелепость | 14, 25, 30, 31 | |
| Culture Club | Do You Really Want To Hurt Me | 1, 8, 12, 19, 25 |
| Вячеслав Добрынин | Всё, что в жизни есть у меня | 1, 8, 24 |
| Прощай | 1, 9 | |
| Большая медведица | 3, 7, 9, 19, 42 | |
| Синий туман | 65, 72 | |
| Бабушки-старушки | 70, 72 | |
| Не сыпь мне соль на рану | 81, 93, 98, 99, 103 | |
| Эдита Пьеха | Манжерок | 2 |
| Песняры | За полчаса до весны | 2 |
| Беловежская пуща | 83 | |
| ВИА «Весёлые ребята» | Бологое | 2, 7, 9, 21, 29 |
| Чашка чая | 13, 17 | |
| Не волнуйтесь, тётя | 24, 28, 38, 41, 47, 53 | |
| Хочу всё знать | 39, 59 | |
| ВИА «Здравствуй, песня» | Где же ты была | 2, 7 |
| Михаил Боярский | Всё пройдёт | 2, 28, 75, 84 |
| Городские цветы | 34, 40, 53 | |
| Рыжий конь | 41, 44, 45 | |
| Песенка о вещах | 39, 43, 49 | |
| Горбун | 76 | |
| Зеленоглазое такси | 82 | |
| Майк Науменко и «Зоопарк» | Blues De Moscou # 1 | 2, 9, 18 |
| Сладкая N | 6 | |
| Буги-вуги каждый день | 15, 18 | |
| Вперёд, Боддисатва! | 15, 16, 17 | |
| Пригородный блюз | 15 | |
| Д. К. Данс (Мажорный рок-н-ролл) | 17 | |
| Если ты хочешь | 18 | |
| Все те мужчины | 31, 32 | |
| Никита Ефремов | Наш дурдом голосует за | 2 |
| Занимайтесь любовью, а не войной | 2, 10, 25, 28 | |
| Чайный блюз | 5, 14, 30 | |
| Мне говорят | 14 | |
| Прости | 28 | |
| Кино | Восьмиклассница | 6 |
| Перемен | 6 | |
| Валентина Легкоступова | Ягода малина | 6, 10, 31 |
| Дмитрий Ланской, Наталья Павлова, Артём Михаенкин | И вновь продолжается бой | 3, 4, 13, 20 |
| Дмитрий Ланской | Кино | 6 |
| Teenage Girl | 15, 16 | |
| Владимир Кузьмин и группа «Динамик» | Влюблённый в музыку | 1, 3, 16, 25, 29 |
| Ромео и Джульетта | 2, 4, 12, 15, 16, 24, 25, 26, 34 | |
| Симона | 2, 9, 10, 19, 31 | |
| Пристань твоей надежды | 3, 4, 9, 25, 29, 30, 72 | |
| Я возвращался домой | 3, 9, 21, 38 | |
| Всё, что я хочу | 5, 11, 17, 45, 46 | |
| Белые дикие кони | 6, 8, 14, 17, 30, 32, 71 | |
| Пароход | 9, 14, 23, 39, 40, 46 | |
| Автоответчик | 14, 25 | |
| Только ты и я | 16, 19 | |
| Странные дни | 16, 51 | |
| Похожа на мечту | 17, 18 | |
| Вы так невинны | 20 | |
| Ты, ты, ты | 28 | |
| Неведомая даль | 35, 46, 56 | |
| Ненавижу тебя | 46, 48 | |
| Когда я стану другим | 76, 95 | |
| Zodiac | Rock on the ice | 8, 20 |
| Provincial Disco | 7, 10, 11, 31 | |
| Pacific | 12, 23, 32 | |
| ВИА «Синяя птица» | Так вот какая ты | 8, 9, 11 |
| Здравствуй, как ты живёшь | 78, 98 | |
| Pierre Bachelet | Emmanuelle | 11 |
| Joy | Touch by Touch | 13, 16, 25 |
| Valerie | 61, 63, 64 | |
| Иосиф Кобзон | Не расстанусь с комсомолом | 13, 15, 25, 34, 42 |
| Георгий Панков | Гимн демократической молодёжи | 13, 20, 28 |
| ВИА «Пламя» | Зацветает краснотал | 13, 18, 31 |
| Ольга Зарубина | На теплоходе музыка играет | 13, 26, 34, 70 |
| Ты приехал (Разлучница-разлука) | 33, 49, 57, 61 | |
| Алиса Мон | Подорожник-трава | 14, 19, 21, 42 |
| Андрей Родионов | Барокко | 16 |
| Альянс | На заре | 16, 21, 25 |
| Александр Серов | Мадонна | 17, 28 |
| Сергей Беликов и ансамбль «Маки» | Сам себя считаю городским теперь я (Снится мне деревня) | 21, 29 |
| Пикник | Иероглиф | 23, 29 |
| ВИА «Лейся, песня» | Кто тебе сказал? | 8, 25 |
| Ансамбль Московского городского Дворца пионеров | Орлята учатся летать | 25, 31 |
| Пионерия шагает | 25 | |
| «Земляне» | Прости, Земля | 25, 26 |
| Трава у дома | 33 | |
| Взлётная полоса | 34, 39, 49, 53 | |
| Bryan Ferry | Slave to Love | 22, 26, 32 |
| Модест Табачников | Ах, Одесса | 31 |
| Bad Boys Blue | You’re a Woman | 33, 43, 55 |
| Come Back and Stay | 43, 50, 60 | |
| Юрий Лоза | Девочка в баре | 33, 36 |
| Плот | 75, 93, 100 | |
| Татьяна Малышева | Мы будем вместе | 33, 44, 57 |
| Только с тобой | 37, 40 | |
| Кумир | 48 | |
| Дискошар | 49 | |
| Михаил Муромов | Яблоки на снегу | 33, 42, 56, 57 |
| Vince Clarke и Martyn Ware | Electrik Laserland | 34, 37, 40 |
| Владимир Пресняков | Острова | 35, 50 |
| Зурбаган | 42, 51 | |
| Папа, ты сам был таким | 73, 96 | |
| Ария | Улица Роз | 36 |
| Герой асфальта | 36 | |
| Наутилус Помпилиус | Я хочу быть с тобой | 37, 43 |
| Взгляд с экрана | 86 | |
| Игорь Скляр | Я уеду в Комарово | 43 |
| Alphaville | Big in Japan | 43, 51, 53 |
| Stephen Green | Everyday Saviour | 45, 48 |
| Валентина Толкунова | Я не могу иначе | 45, 56 |
| Ялла | Три колодца | 46, 48, 54, 61 |
| Раймонд Паулс | Золотая свадьба | 48 |
| Fancy | Flames of Love | 55, 62, 68 |
| Детский ВИА г. Днепропетровска | Песня о снежинке | 61 |
| Fiona Kernaghan | Ready For A Miracle | 61 |
| Savage | Don’t Cry Tonight | 61, 72 |
| Only You | 63 | |
| Родион Газманов | Люси | 63, 71 |
| Вячеслав Малежик | Смолоду | 63 |
| Верблюд | 73, 77, 101 | |
| Игорь Корнелюк | Билет на балет | 66, 69 |
| Я не понимаю, что со мной | 73, 77, 78, 79, 82 | |
| Куд-куда | 74, 77, 80, 82, 85, 90, 99 | |
| Дожди | 76, 78 — 83, 85, 87, 92, 93, 95 | |
| Мало ли | 76, 89 | |
| Будем танцевать | 77, 78, 80, 83, 96, 105 | |
| Лунатики | 78 | |
| Ходим по Парижу | 80 | |
| Лыжи | 86 | |
| Возвращайся | 88, 97, 99 | |
| Дмитрий Маликов | Ты моей никогда не будешь | 69 |
| До завтра | 71, 85, 94, 102, 103 | |
| Брачный кортеж | 73 | |
| Simon Steadmon feat. Charlton Pettus | Wait | 72 |
| Joe Dassin | Et si tu n’existais pas | 73 |
| Scorpions | Wind of Change | 74 |
| Ренат Ибрагимов | В краю магнолий | 74, 79 |
| Крис Кельми и Рок-Ателье | Не торопись | 75 |
| Ночное рандеву | 84, 98 | |
| Наталья Гулькина | Солнце горит | 77, 79, 99 |
| Алла Пугачёва и Владимир Кузьмин | Некогда | 77, 94, 102 |
| Kaoma | Lambada | 80 |
| Евгений Крылатов | Крылатые качели | 80 |
| Christian Padovan, Stephane Huguenin, Yves Sanna | Guardami | 81, 83 |
| Il Mio Cuore Fa Bam | 81 | |
| ВИА «Опус» | Надо подумать | 85, 100 |
| Электроклуб | Ты замуж за него не выходи | 87 |
| Ирина Понаровская и Вэйланд Родд | Я больше не хочу | 91, 100 |
| Владимир Маркин | Я готов целовать песок | 92, 95, 101 |
| Женя Белоусов | Ночное такси | 94, 99 |
| Девочка моя синеглазая | 95, 96 | |
| Depeche Mode | Strangelove | 99, 104, 105 |
| Фёдор Чистяков и Ноль | Я.Л.Ю.Б.Л.Ю.Т.Е.Б.Я. | 104 |
Рейтинги
Старт «Восьмидесятых» оказался очень успешным. По данным TNS Russia, 30 января доля двух первых серий проекта в аудитории «Россия, все 6—54» составила 19,8 % рейтинг — 6,1 %. А по молодёжной аудитории 14—44 доля премьерных серий достигла 23,7 %. Эти показатели позволили СТС занять первое место по России в день премьеры в слоте 20:00-21:00.[22]
После отличных рейтингов первого сезона телеканал СТС решил заказать 40 новых серий, премьера которых должна была состояться осенью 2012 года[23]. Показ второго сезона начался 21 января 2013 года в 20:00 по местному времени. Как и первый сезон, он тоже побил рекорды: по данным TNS Russia, второй сезон сериала «Восьмидесятые» прошёл со средней долей 17,1 %, что позволило СТС опередить все другие российские телеканалы в слоте 20:30 — 21:00 в целевой аудитории 10—45[24].
Средний рейтинг третьего сезона «Восьмидесятых» среди целевой аудитории СТС (Все 10—45) составил 3,8 % (доля 14,5 %). Сериал занимал третье место в тайм-слоте среди всех программ и второе место среди сериалов для аудитории «Все 10—45». При этом произошло увеличение доли слота более чем на 15 % по сравнению со средней долей с начала года и прирост средней доли слота на 14 % по сравнению с программой, идущей в предыдущем слоте (19:30-20:00)[25].
Четвёртый сезон проекта прошёл на СТС с высокими показателями. Доля финальных серий в аудитории «Все 10—45» по России составила 15,6 %, рейтинг — 4,3 %, что обеспечило СТС место в ТОП-3 телеканалов. В среднем по стране за время эфира проект посмотрели 12,9 % телезрителей в возрасте от 10 до 45 лет.
Критика
Коммунисты Петербурга критично отозвались о сериале, назвав его предвыборным средством агитации и обвинив в воспитании отрицательного отношения к В. И. Ленину[26].
Напишите отзыв о статье "Восьмидесятые"
Примечания
- ↑ [www.kp.ru/daily/26293.4/3169994/ В новом телесезоне СТС станет более мистическим и геополитическим] // «Комсомольская правда», 8 октября 2014
- ↑ [ianews.ru/articles/54242/ СТС покажет продолжение сериала «Восьмидесятые» под названием «Девяностые»] // ИА «NEWS», 7 октября 2014
- ↑ [newsroom24.ru/news/zhizn/94719/ Лихие «Девяностые» придут на смену наивным «Восьмидесятым»] // Newsroom24.ru, 24 октября 2014
- ↑ [ekran-tv.ru/partnery/ctc-miass/24/519----l-r.html СТС готовит первый «советский ситком»]
- ↑ [www.tv21.ru/sts/2012/06/27/?newsid=46158 «Восьмидесятые»: Съёмки начались!]
- ↑ [www.kp.ru/daily/26017.5/2939608/ Фёдор Стуков: «Приходилось объяснять молодым артистам, что комсорг — это не глагол»] // Комсомольская правда, 21 января 2013
- ↑ [ctc.ru/projects/serials/vosmidesyatye/novosti/371/ «Восьмидесятые» продолжаются!] // ctc.ru, 1 июля 2013
- ↑ [ctc.ru/projects/serials/vosmidesyatye/novosti/1995/ Наталья Земцова стала мамой] // ctc.ru, 1 сентября 2014
- ↑ [mediananny.com/novosti/2304733/ «Гудсторимедиа» таки стала собственностью «Газпрома»] // Mediaняня, 6 мая 2014
- ↑ [vk.com/fkorshunov?w=wall3873955_922 Заявление режиссёра об окончании съёмок 5-го сезона] 31 октября 2015
- ↑ [www.facebook.com/photo.php?fbid=1042515582474467&set=a.595074383885258.1073741826.100001481059999&type=3&permPage=1 6-й сезон стартовал]
- ↑ [ctc.ru/projects/serials/vosmidesyatye/novosti/8668/ «Восьмидесятые» подходят к концу] // СТС, 12 апреля 2016
- ↑ [www.sobesednik.ru/culture/20130715-stali-izvestny-sekrety-novogo-sezona-seriala-vosmidesyatye Стали известны секреты нового сезона сериала «Восьмидесятые»] // Собеседник, 15 июля 2013
- ↑ [www.vokrug.tv/article/show/Vosmidesyatye_vozvrashchayutsya_na_STS_38760/ «Восьмидесятые» возвращаются на СТС] // vokrug.tv, 1 июля 2013
- ↑ [ctc.ru/projects/serials/vosmidesyatye/novosti/1341/ Наталья Земцова возвращается в «Восьмидесятые»] // ctc.ru, 13 июня 2014
- ↑ [www.pictureshack.ru/images/81337_1.JPG Заявление Екатерины Поляковой в последнем эпизоде 3-го сезона]
- ↑ Возможно, авторы сериала имели в виду соглашение от 22 декабря 1988 года, обязывающее ЮАР предоставить Намибии независимость.
- ↑ [www.kinopoisk.ru/name/1820688/ Александр Смирнов на КиноПоиск.ru]
- ↑ [izvestia.ru/news/513134 «Моя героиня выключает телевизор, потому что с экрана прозвучало слово „секс“»] // Известия, 25 января 2012
- ↑ [7days.ru/entertainment/cinema/dmitriy-miller-popal-v-lyubovnyy-treugolnik.htm#prettyPhoto Дмитрий Миллер попал в любовный треугольник] // 7 дней, 9 ноября 2015
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Согласно рассказчику за кадром в начале каждой серии
- ↑ [vmurugov.livejournal.com/30120.html#cutid1 LiveJournal Вячеслава Муругова]
- ↑ [vmurugov.livejournal.com/31267.html#cutid1 LiveJournal Вячеслава Муругова] Интернет-конференция, 14 февраля 2012
- ↑ [www.vokrug.tv/article/show/Vosmidesyatye_tretii_sezon_rabota_uzhe_nachalas_37362/ «Восьмидесятые», третий сезон: работа уже началась] // vokrug.tv, 26 февраля 2013
- ↑ [lean-m.biz/ru/node/7072 Рейтинги] // lean-m.biz, 5 декабря 2013
- ↑ [kplo.ru/content/view/2426/5/ Ситком «Восьмидесятые» — агитационный ролик едра, замаскированный под сериал] 6 февраля 2012
Ссылки
- [ctc.ru/projects/serials/vosmidesyatye/ Страница сериала на сайте телеканала СТС]
- [80.ctc.ru/ Промо-страница «Восьмидесятых» на сайте телеканала СТС]
- [lean-m.ru/projects/eighties.html Страница сериала на сайте «Леан-М»]
- [www.goodstorymedia.com/serials/vosmidesyatye Страница сериала на сайте Good Story Media]
Отрывок, характеризующий Восьмидесятые
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.
Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.
Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.
Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.
На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».
Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.
Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».
Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.
На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.
31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
