Восьмизнамённая армия

«Восемь знамён» — маньчжурский принцип административного деления, совмещающий военные и гражданские элементы, неотъемлемая часть государственности в Цинской империи.

История

Основатель маньчжурского государства Нурхаци в конце XVI — начале XVII века реформировал маньчжурские вооружённые силы. Согласно установленному им порядку, боевая часть из 300 воинов называлась ниру, пять ниру составляли чалэ, пять чалэ составляли гуза, два гуза составляли «знамя». Поначалу воинов у маньчжуров набралось на четыре «знамени»; чтобы можно их было отличать на расстоянии — каждому «знамени» был присвоен свой стяг: жёлтый, красный, синий и белый. «Знамённая» система строилась на соединении в одной организации военного и гражданского начал, ибо нюру была одновременно и административной единицей, а солдаты составляли примерно треть её населения; главы родов и поселений становились начальниками ниру. В четырёх «знамёнах» числились только чистокровные маньчжуры и подчинённые им чжурчжэни, эти войска были преимущественно кавалерийскими.

В 1615 году были созданы ещё четыре новых корпуса, которые получили знамёна тех же цветов, что и первоначальные, но с каймой по краям: у красного знамени кайма была белой, у остальных — красной. С той поры маньчжурские войска получили название «восьмизнамённых», это была закалённая в боях, хорошо вооружённая дисциплинированная армия, всегда готовая к выступлению.

По мере расширения маньчжурского государства на земли, населённые монголами и китайцами, в дополнение к маньчжурским корпусам с 1622 года начали создаваться монгольские, а с 1631 года — китайские «знамёна». В 1635 году в армии насчитывалось восемь монгольских, а с 1642 года — столько же китайских «знамён». С 1634 года Абахай ввёл в армии деление по родам войск — конница, пехота, артиллерия, охранные части и т. д., причём воины артиллерийского корпуса (Хоциин) набирались из монголов и маньчжуров.

После завершения завоевания Китая маньчжуры больше не могли удовлетворять нужды «знамённых» за счёт трофеев, поэтому была стандартизирована система рангов и установлены нормы выплаты жалованья. «Восемь знамён» стали наследственной военной кастой. Примерно половина «знамённых» войск была дислоцирована в столице, остальные были размещены в восемнадцати гарнизонах по всей стране.

За время мирной жизни произошло падение качества «знамённых» войск, и в XIX веке во время Опиумных войн и восстания тайпинов они оказались уже практически небоеспособными. После установления Китайской республики все члены «знамён», независимо от их реальной этнической принадлежности, считались маньчжурами.

Войска зелёного знамени

Во время завоевания Китая маньчжурами на сторону династии Цин перешло много китайских войск. Номинально они были объединены в «войска зелёного знамени» (кит. трад. 綠營, пиньинь: Lüying, палл.: Люй ин), не входившие в Восьмизнаменные войска. Эти части располагались по всей стране мелкими гарнизонами (обычно численностью не больше тысячи человек), боеспособность их колебалась в зависимости от политической ситуации в стране. К концу правления под девизом «Даогуан» (1820—1850) Зеленознаменные войска стали единственной боеспособной армией в стране.

Структура «знамён»

Низшей единицей «знамени» была ниру (кит. трад. 佐領, пиньинь: zuoling, палл.: цзолин, условно — рота), состоявшая из 300 человек. Пять ниру составляли чалэ (кит. трад. 參領, пиньинь: canling, палл.: цаньлин, условно — батальон), пять чалэ составляли гуза (условно — бригада).

В качестве тактической единицы знаменные корпуса не использовались, как минимум, с правления Нурхаци (1616—1626). Тактические единицы формировались на временной основе путём сведения в отряды определенного количества воинов из каждой ниру. Знаменная система сохраняла своё значение исключительно как административная структура маньчжурского народа.

Количество воинов в ниру в реальности отличалось от предписанного — существовали как «половинные ниру» (хондого), так и ниру с заведомо меньшим количеством воинов. Так, знаменитая Орос ниру («Русская рота» из пленных и перебежчиков 1652—1689 годов) насчитывала вначале всего несколько десятков воинов, а сложность административного учета на местах привела к тому, что к началу XIX в. численность военнообязанных в ниру снизилась в среднем с 300 до 90 человек.

В действующую армию по приказу императора набирались воины определенных частей — например, воины авангардных частей, воины артиллерийского корпуса, воины отважной конницы и т. д. в равных количествах от каждой ниру. Временный характер создаваемых частей и соединений, нормальный для феодальной армии, оказался непригоден для возросших требований Нового Времени, что и стало причиной быстрой деградации Восьмизнаменных войск.

Список «знамён»

Русский	Маньчжурский	Монгольский	Китайский	Стяг
[Истинно] жёлтое знамя	gulu suwayan i gūsa	Шулуун Шар Хошуу	正黃旗 zhèng huáng qí
Жёлтое с каймой знамя	kubuhe suwayan i gūsa	Хөвөөт Шар Хошуу	鑲黃旗 xiāng huáng qí
[Истинно] белое знамя	gulu šanggiyan i gūsa	Шулуун Цагаан Хошуу	正白旗 zhèng bái qí
Белое с каймой знамя	kubuhe šanggiyan i gūsa	Хөвөөт Цагаан Хошуу	鑲白旗 xiāng bái qí
[Истинно] красное знамя	gulu fulgiyan i gūsa	Шулуун Улаан Хошуу	正紅旗 zhèng hóng qí
Красное с каймой знамя	kubuhe fulgiyan i gūsa	Хөвөөт Улаан Хошуу	鑲紅旗 xiāng hóng qí
[Истинно] синее знамя	gulu lamun i gūsa	Шулуун Хөх Хошуу	正藍旗 zhèng lán qí
Синее с каймой знамя	kubuhe lamun i gūsa	Хөвөөт Хөх Хошуу	鑲藍旗 xiāng lán qí

Источники

• Кузнецов В. С. Нурхаци. — Новосибирск: издательство «Наука» (Сибирское отделение), 1985.
• Непомнин О. Е. [www.vostlit.ru/KartNotSerial/kart126.htm История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века]. — М.: Восточная литература, 2005. — ISBN 5-02-018400-4.
• Волынец А. [warspot.ru/4998-nichego-ne-mozhet-byt-prezrennee-kitayskoy-voennoy-sily «Ничего не может быть презреннее китайской военной силы». Армия цинского Китая накануне Первой опиумной войны]

Отрывок, характеризующий Восьмизнамённая армия

– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него: