Во имя жизни
| |
| Тогрул Нариманбеков | |
| Во имя жизни. 1965 | |
| азерб. Həyat naminə | |
| холст, масло. 200 × 200 см | |
«Во имя жизни» (азерб. Həyat naminə) — суровая антивоенная[1] картина азербайджанского художника Тогрула Нариманбекова, написанная в 1963[1]—1965[2] гг. В картине изображены узники концлагеря, которые разрывают своим телом колючую проволоку, чтобы вынести из лагеря ребёнка. В 1965 году картина экспонировалась на республиканской художественной выставке «На страже мира» в Баку[3].
Нариманбеков в этом произведении продолжает тему самоотверженного подвига, решимости отдать жизнь за счастье людей[4]. Отмечается также, что аллегоричная по решению и сдержанная по колориту картина представляет собой суровый реквием жертвам фашизма[5].
Григорий Анисимов пишет, что в картине «звучит героическая и взволнованная мелодия», и, что в этой картине даёт себя знать опыт монументалистов Мексики. Ансимов отмечает, что пафос этой картины — это пафос революционной романтики[6].
Напишите отзыв о статье "Во имя жизни"
Примечания
- ↑ 1 2 Журнал «Огонёк», 1987. Стр. 30. Оригинальный текст (рус.)
В 1963 году Нариманбеков пишет суровую антивоенную картину «Во имя жизни». Но эта работа — скорее дань времени, чем отражение сокровенного естества мастера. Более чем прямая символика, художнику присуще чувственное восприятие мира. Неуемная, бушующая внутренняя энергия Нариманбекова стремится вырваться наружу, водит его кистью и остаётся запечатленной на полотнах.
- ↑ Н. Габибов, Д. Новрузова. Изобразительное искусство Азербайджанской ССР / Редактор Г. П. Суздалева. — М.: Советский художник, 1978. — 252 с. Оригинальный текст (рус.)
Нариманбеков Тогрул Фарманович
Родился в 1930 году в Баку. Живописец, театральный художник, монументалист. Народный художник Азербайджанской ССР, лауреат Государственной премии Азербайджанской ССР, лауреат премии Ленинского комсомола Азербайджана. В 1955 году окончил Литовский государственный художественный институт. Участник художественных выставок с 1952 года.
Персональные выставки: Баку, 1961, 1965, 1975; Москва, 1967, 1972; Вильнюс, 1972; Волгоград, 1973; Прага, 1965; Вроцлав, Варшава, Сопот, 1973; Львов, 1975.
Произведения: живопись — «Спуск с горных пастбищ» (1954), «Рыбаки Балтики» (1955), «Натюрморт. Гранаты» (1957), «Заря над Каспием» (1957), «За светлое будущее» (1959), «На Карадагском промысле» (1959), «Гранаты» (1959), «Счастье» (1961), «Портрет польской девушки» (1961), «Радость» (1963), «Старая чинара» (1964), «Во имя жизни» (1965), «Портрет художника С. Бахлулзаде» (1965), «В садах Геокчая» (1965), «Девичья башня» (1966), «Мугам» (1966) , «На эйлаге» (1966), «На полевом стане» (1967), «Семья художника Э. Рзакулиева» (1967), «Плодородие» (1970). - ↑ Расим Эфендиев. Тогрул Нариманбеков. — М.: Советский художник, 1966. — С. 18. — 19 с.
- ↑ Журнал «Культура и жизнь», 1970. Оригинальный текст (рус.)
Тему самоотверженного подвига, решимости отдать жизнь за счастье людей продолжает Нариманбеков в картине «Во имя жизни», в которой узники концлагеря разрывают своим телом колючую проволоку, чтобы вынести из лагеря ребёнка.
- ↑ Н. Габибов (живопись, театрально-декоративное искусство)… Искусство Азербайджанской Советской Социалистической Республики // История искусста народов СССР / Под ред. Б. В. Веймарна, Л. С. Зингера. — Изобразительное искусство, 1984. — Т. IX. — С. 160. Оригинальный текст (рус.)
Аллегорична по решению сдержанная по колориту картина «Во имя жизни» (1965) — суровый реквием жертвам фашизма.
- ↑ Григорий Анисимов. Живые краски Апшерона. — Баку: Гянджлик, 1978. — С. 127. — 166 с. Оригинальный текст (рус.)
Героическая и взволнованная мелодия звучит в его картине «Во имя жизни». В этой картине даёт себя знать опыт монументалистов Мексики, но тема эта не случайна для Тогрула. В 1959 году он написал и показал на республиканской выставке в Баку картину «За светлое будущее» (26 бакинских комиссаров). Художнику хотелось сказать своё слово о тех, кто пожертвовал собой ради жизни на замле. Пафос этих картин Нариманбекова — это пафос революционной романтики. Пламенная поэтическая душа художника ратует за утверждение идеалов добра и счастья.
Отрывок, характеризующий Во имя жизни
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.
Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
