В темноте (фильм, 2011)
Поделись знанием:
К:Фильмы 2011 года
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
(перенаправлено с «Во тьме (фильм, 2011)»)
| Во мраке | |
| польск. W ciemności | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Леандер Каррелл |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Schmidtz Katze Filmkollektiv, Film Works, Studio Filmowe Zebra, Astral's Harold Greeberg Fund, Deutscher Filmforderfonds, FFA Filmforderungsanstalt, HessenInvestFilm, MDM Mitteldeutsche Medienfordefung, Medienboard Berlin Brandenburg, Mongrel Media, Polish Film Institute, Rogers Telefund |
| Длительность |
144 мин. |
| Сборы |
5,6 млн $ |
| Страна | |
| Язык |
польский, немецкий, идиш, украинский |
| Год | |
| IMDb | |
«Во мраке» («В темноте», польск. W ciemności) — польско-немецко-канадская драма режиссёра Агнешки Холланд, вышедшая на экраны в 2011 году. Фильм основан на книге Роберта Маршалла «In the Sewers of Lvov: A Heroic Story of Survival from the Holocaust» и рассказывает историю Леопольда Сохи (Leopold Socha), который спас группу евреев из львовского гетто. Картина посвящена Мареку Эдельману.
Съёмки фильма проходили в Старом городе в Петркуве, в Лодзи с 25 января по 1 апреля 2010 года. Мировая премьера состоялась 2 сентября 2011 года на 38-м кинофестивале Telluride, затем лента была представлена на 36-м Международном кинофестивале в Торонто, 11 сентября 2011 года в категории «Специальные презентации». 20 сентября того же года картина открыла польский обзор фильмов в Европейском парламенте в Брюсселе. Фильм был выбран в качестве официального польского кандидата на премию «Оскар» в категории «Лучший иностранный фильм» и в итоге был номинирован на эту награду.
Содержание
Сюжет
1943 год. Главный герой драмы по имени Леопольд Соха работает смотрителем канализации во Львове, оккупированном нацистами. Он обнаружил, что во время ликвидации гетто группа евреев пытается спастись в канализационном тоннеле. Он помогает им спрятаться в подземелье, потребовав за свои услуги значительную сумму денег. Сначала им руководит лишь желание заработать, однако постепенно его отношение к зависящим от него людям меняется...
В ролях
- Роберт Венцкевич — Леопольд Соха
- Кинга Прайс — Ванда Соха
- Агнешка Гроховска — Клара Келлер
- Мария Шрадер — Паулина Хигер
- Герберт Кнауп — Игнаций Хигер
- Марчин Босак — Янек Гроссман
- Бенно Фюрманн — Мундек Маргулис
- Кшиштоф Сконечны — Врублевский
- Юлия Киёвска — Хая
- Михал Журавски — Бортник
- Пётр Гловацки — Ицек Френкель
- Филип Гарбач — мальчик
- Вероника Росати — женщина с ребёнком
- Йоахим Пол Ассбок — Новак
- Милла Банкович — Кристина Хигер
- Оливер Станьчак — Павел Хигер
- Александр Левит — Ковалив
- Франк-Михаэль Кобе — Вилхаус
Награды и номинации
- 2011 — приз «Золотая лягушка» фестиваля операторского искусства Camerimage (Йоланта Дылевска).
- 2011 — приз лучшему режиссёру (Агнешка Холланд) на кинофестивале в Вальядолиде.
- 2011 — приз зрительских симпатий на кинофестивале в Сент-Луисе (Агнешка Холланд).
- 2011 — приз зрительских симпатий на кинофестивале в Мар-дель-Плата (Агнешка Холланд).
- 2011 — приз «Золотые зубы» фестиваля польского кино в Чикаго (Агнешка Холланд)[1].
- 2012 — номинация на премию «Оскар» за лучший фильм на иностранном языке.
- 2012 — три номинации на премию «Джини»: лучший адаптированный сценарий (Давид Шамоон), лучший монтаж (Майк Чарнецки), лучший монтаж звука.
- 2012 — три премии Polskie Nagrody Filmowe: лучший актер (Роберт Венцкевич), лучшая актриса второго плана (Кинга Прайс), лучшая операторская работа (Йоланта Дылевска). Кроме того, лента получила ещё 7 номинаций.
- 2012 — приз «Золотой лев» кинофестиваля в Гдыне за лучший фильм (Агнешка Холланд).
- 2012 — приз «Параджановский тайлер» Ереванского кинофестиваля за вклад в мировой кинематограф[2][3].
- 2012 — номинация на премию Европейской киноакадемии за лучший фильм по мнению зрителей.
Напишите отзыв о статье "В темноте (фильм, 2011)"
Примечания
- ↑ [www.pffamerica.com/teeth.htm Golden Teeth]
- ↑ Сусанна П. [vestikavkaza.ru/articles/Kino-i-abrikosy.html Кино и абрикосы]. vestikavkaza.ru. Проверено 21 августа 2012. [www.webcitation.org/6Bja6INqh Архивировано из первоисточника 27 октября 2012].
- ↑ Затикян М. [www.golosarmenii.am/ru/20287/culture/20144/ Аромат «Золотого абрикоса»]. golosarmenii.am. Проверено 21 августа 2012. [www.webcitation.org/6Bja99zN3 Архивировано из первоисточника 27 октября 2012].
Ссылки
- [www.sonyclassics.com/indarkness/ Официальный сайт фильма]
- «Во мраке» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v546467 Во мраке] (англ.) на сайте allmovie
- [www.boxofficemojo.com/movies/?id=indarkness.htm «Во мраке»] на сайте Box Office Mojo
- [newtimes.ru/articles/detail/49244/ Свет «Во мраке». Фильм о Холокосте выдвинут на «Оскар»]. newtimes.ru. Проверено 21 августа 2012. [www.webcitation.org/6BjaA67q5 Архивировано из первоисточника 27 октября 2012].
- [www.culture.pl/web/english/resources-film-full-page/-/eo_event_asset_publisher/eAN5/content/agnieszka-holland-in-darkness Agnieszka Holland - In Darkness - Full Resource Library of Films and Filmmakers from Poland] (англ.). culture.pl. Проверено 17 апреля 2013. [www.webcitation.org/6G1J9f79j Архивировано из первоисточника 20 апреля 2013].
| ||||||
Отрывок, характеризующий В темноте (фильм, 2011)
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
