Враждебные братья

Название «Враждебные братья» носят крепости Штерренберг и Либенштайн на правом берегу Рейна, между городом Кобленцем и скалой Лорелей. Своё название крепости получили на основании одноимённой романтической легенды, впервые записанной в XVI веке. Трагические события, разыгравшиеся в этих крепостях во времена Крестовых походов, послужили основой для стихотворения Гейне «Два брата».

Легенда

На правом берегу Рейна, на высокой скале возвышается крепость Штерренберг, одна из самых старых крепостей на Рейне. Рядом с ней находится крепость Либенштайн. Называются они «Враждебные братья» и ещё сегодня можно увидеть между ними остатки стены, возведённой их хозяевами как знак непримиримой вражды.

Владельцем замка Штерренберг был граф Байер фон Боппард. Он имел двух сыновей, столь отличных друг от друга, что трудно было бы их назвать родными братьями. Хотя старший брат Генрих был всегда спокоен и был часто погружен в себя, он не раз прославил себя в жестоких битвах и по праву слыл отважным рыцарем. Он был превосходным стрелком, но часто охоте он предпочитал спокойные прогулки по лесу и размышления. Его младший брат Конрад был его полной противоположностью. Его неспокойный дух был жаден до всяческих споров. Он был также заядлым охотником и пользовался неизменным успехом у женщин.

Вместе с сыновьями графа в замке росла их дальняя родственница благородная Хильдегарда Брёмзер. Девочка рано потеряла своих родителей, и граф принял её в свой дом, как родную дочь. Сыновья графа и Хильдегарда дружно росли вместе. Но когда девочка превратилась в девушку, детская дружба превратилась в любовь. Оба брата влюбились в Хильдегарду.

Серьёзный и задумчивый Генрих не решался открыть Хильдегарде свои чувства, видя, как его брат сходит с ума от любви к ней. Он молча скрывал свою любовь, не желая быть помехой счастью своему брату. К тому же ему казалось, что Хильдегарда больше благоволит красавцу Конраду. Младший брат действовал совершенно иначе. При каждом удобном случае описывал Конрад в красочных словах свои чувства к Хильдегарде, говорил, что он жить без неё не может и что больше всего на свете он желает взять её в жены. И хотя Хильдегарде всегда больше нравился серьёзный Генрих, чем легкомысленный Конрад, но не найдя ответа своим симпатиям у старшего брата и расценив его сдержанность как признак отсутствия серьёзных чувств, она благосклонно внимала словам Конрада. И, в конце концов, её сердце было отдано ему. Старому графу также было бы больше по душе, если бы Хильдегарда вышла замуж за Генриха, но видя взаимную симпатию влюблённых, он всё же дал младшему сыну своё отеческое благословение на брак с Хильдегардой. Конрад и Хильдегарда дали друг другу клятву верности. Свадьбу решили в новой крепости, которую старый граф решил построить специально для молодожёнов в качестве свадебного подарка. И вот рядом со Штерренбергом стал быстро расти Либенштайн. Штерренберг должен был достаться в наследство Генриху. Все с нетерпением ждали скорую свадьбу, но судьба распорядилась иначе.

В то время на берегах Рейна появился монах Бернар Клервоский, пламенными речами призывавший христиан в новый Крестовый поход в Святую землю. Многие рыцари Франции и Германии последовали за ним. Его призыв нашёл отклик и в сердцах рыцарей Штерренберга. Генрих первым вызвался идти в Святую землю, надеясь в боях с неверными забыть свою несчастную любовь к Хильдегарде. Следом за ним и младший брат тоже захотел покинуть отчий дом и невесту, чтобы сыскать себе славу и богатство на Востоке. Тогда старый граф поставил условие, чтобы только один из сыновей отправился в поход, а кто именно, оставил на их усмотрение. Чувствуя приближение смерти, он не мог допустить, чтобы его владения остались без наследника. И вновь старший брат уступил просьбам младшего. Генрих остался в замке, а Конрад ушёл в поход, пообещав своей невесте вернуться со скорой победой. Вскоре старый граф умер, и Генрих стал полноправным хозяином Штерренберга. Однако его чувства к Хильдегарде всё так же оставались скрытыми, и они жили в одном замке по-прежнему как брат и сестра. Благородный Генрих не мог позволить себе нарушить благословение отца и клятву своей возлюбленной, в то же время и Хильдегарда не могла нарушить обещание хранить верность Конраду. К тому же она давно потеряла надежду получить взаимность от Генриха. Они молча страдали и никак не показывали своих истинных чувств. Так прошло три года.

Однажды Хильдегарда увидела из окна своей комнаты плывущий по Рейну корабль, а на нём рыцаря в блестящих доспехах. То возвращался из Палестины овеянный славой Конрад. Однако вернулся он не один. Вдали от дома он забыл о своей невесте, и женился на прекрасной гречанке. Что должен был чувствовать благородный Генрих, свято соблюдавший клятву верности, видя предательство своего брата? Только кровь могла смыть подобное оскорбление. И он вызвал своего младшего брата на дуэль. На восходе солнца следующего дня два брата вышли из ворот своих крепостей, готовые биться не на жизнь, а на смерть. И когда они были уже готовы скрестить свои клинки, их окликнул знакомый голос: «Во имя Господа, прекратите! Тебе, рыцарь Конрад, я прощаю твою измену. А о тебе, рыцарь Генрих, я буду молиться в монастыре!» Таково было решение Хильдегарды.

Братья опустили мечи, но их сердца так и остались враждебными друг другу. И вскоре между Штерренбергом и Либенштайном выросла стена. Хильдегарда выполнила своё обещание и стала монахиней монастыря Мариенбурга, что около Боппарда. Прошли годы, но любовь Генриха к Хильдегарде так и не ослабла. Отчаявшись получить её в жены, он тоже удалился от мира в монастыре Борнхофен и там нашёл последнее успокоение. Перед смертью он простил своего неверного брата. Легенда гласит, что когда братья отпевали Генриха, и в Борнхофене зазвенел похоронный колокол, ему ответил похоронный колокол в Мариенбурге. Между двумя влюблёнными душами больше не было никаких препятствий.

Счастье Конрада с гречанкой было недолгим. Вскоре восточной красавице наскучила однообразная жизнь в крепости на Рейне. Улучив момент, она убежала от своего мужа с другим рыцарем. Конрад, не переживший позора, бросился со стен своего замка и разбился насмерть.

Факты

Крепость Штерренберг расположена на высоте 151 м над уровнем Рейна, 210 м над уровнем моря. Основана приблизительно в 1100 году с целью охраны прилегающей местности и как таможенный пункт Борнхофен.

В 1190 году передана в лен графу фон Боланден.

После угасания рода Боланден в конце XIII века досталась сначала графам Шпонхайм-Данненфельц. Однако права наследования были оспорены трирским архиепископом Балдуином, и в результате боевых действий таможенный пост Борнхофен в 1313 году был разрушен. В итоге крепость досталась архиепископу. Крепость окончательно утратила таможенные функции только к концу XIV века.

Уже к 1456 году крепость приходит в упадок, и с 1568 года значится как непригодная для жилья.

В 1866 году переходит во владение Пруссии.

В настоящее время является собственностью земли Рейнланд-Пфальц.

Главная квадратная башня крепости, построенная в романском стиле, окружена тесной опоясывающей крепостью. В северо-восточном углу внутреннего двора крепости находится маленькая трёхэтажная башня, приспособленная для жилья в 1970 году.

В 150 метрах к югу от Штерренберга находится крепость Либенштайн, построенная вероятно в XIII веке как внешняя крепость для Штерренберга. На сегодняшний день главная башня крепости не восстановлена. Во рву ещё можно увидеть остатки ворот и подъёмного моста.

Впервые крепость упомянута в 1294 году, когда граф фон Шпонхайм-Данненфельц продал её Людвигу фон Штерренбергу, который в дальнейшем стал называться по её имени фон Либенштайн. После угасания рода фон Либенштайн, император Фердинанд II отдал крепость в лен графу фон Вальденбург. С 1592 года крепость считается непригодной для жилья.

Установлено, что между двумя крепостями никогда не было военных столкновений.

Литература

• Hausberg, Klaus Peter. «Rheinische Sagen & Geschichten — Das Begleitbuch zum Rheinischen Sagenweg»; Köln: J. P. Bachem, 2005; ISBN 3-7616-1869-7
• Hertha Kratzer. «Rheinsagen vom Ursprung bis zur Mündung»; Verlag Carl Ueberreuter, Wien, 2004; ISBN 3-8000-5067-6

Ссылки

• [www.burg-sterrenberg.de Burg Sterrenberg]
• [www.welterbe-mittelrheintal.de/index.php?id=103&L=0 Die Feindlichen Brüder bei «Welterbe Oberes Mittelrheintal»]

Отрывок, характеризующий Враждебные братья

– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.