Вральман

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ада́м Ада́мыч[1] Вра́льман[2] — один из персонажей комедии «Недоросль» Д. И. Фонвизина, невежественный немецкий кучер, поступивший на службу к русским помещикам Простаковым в качестве гувернёра их сына-недоросли Митрофанушки.[3][4][5][6]





Литературный образ

Этимологически фамилия Вральман состоит из двух частей и образована от русского слова враль — врун, лгун и немецкого слова mann — человек.[3][4][5][7][6]

Задача Вральмана в доме Простаковых заключается в том, чтобы учить Митрофанушку «по-французски и всем наукам». В отличие от других наставников недоросли — Кутейкина и Цыфиркина, находится на особом положении и получает жалование равное трёмстам рублям в год.[1] Являясь кучером (по словам Стародума) и не зная ни французского языка, ни каких-либо наук, Вральман получил место гувернёра благодаря нескольким обстоятельствам:[1]

  • он является иностранцем
  • им довольна госпожа Простакова («мы им довольны»), поскольку не мучая Митрофанушку занятиями,бережёт его здоровье («робёнка он не неволит»)
  • единодушен с Простаковой относительно воспитания Митрофанушки, поскольку считает, что у того слабая голова («А фить калоушка-то унефо караздо слапе прюха...») и неучёный, но здоровый гораздо лучше, чем мёртвый, но «премудрый», как «Аристотелису», также полагает, что грамота не нужна для выхода в светский мир («Как путто пы россиски тфорянин уш и немог ф сфете аванзировать пез россиской крамат!»)

Вральман имеет сложные отношения с Кутейкиным и Цыфиркиным, которые, в отличие от него, имеют хоть какую-то образованность. Это в итоге выливается в донос Простаковой на них.[1]

Несмотря на свою говорящую фамилию, Вральман обманывает и ведёт себя нагло не из-за своей природной сущности, а в из-за от жизненных обстоятельств или по необходимости. Так, по причине продолжительных (три месяца) поисков работы кучером и угрозы умереть от голода Вральман назвал себя учителем.[1]

Фонвизин отводил Вральману место второстепенного персонажа, задачей которого было выступить отражением лени Митрофанушки и невежества Простаковой, а также наглядно показать ущербность тогдашней моды на гувернёров-иностранцев, который как и Вральман, не имели должного образования и были мошенниками. Незначимость Вральмана, по сравнению с другими персонажами, видна в частоте появлений в комедии (конец 3-го и конце 5-го действий, хотя и упоминается в 1-м действии), как и его неучастие в интригах.[1]

После Фонвизина образ невежественного иностранного гувернёра станет классическим для русской комедии. Литературовед К. В. Плетнёв считает, что внимания заслуживает такой обстоятельство, как то, что «Вральмана наняли в Москве. Простакова говорит Правдину: «В Москве же приняли иноземца на пять лет и, чтоб другие не сманили, контракт в полицию заявили...». Это важно, поскольку согласно действовавшему с середины XVIII века императорскому указу все иностранцы, которые выразили желание работать гувернёрами и выступить в качестве содержателей пансионов, обязаны были в срочном порядке сдавать квалификационные экзамены в Московском университете или же в Санкт-Петербургской Академии наук. Если же кто-то нанимал гувернёра-иностранца, не имевшего необходимый аттестат, то это наказывалось штрафом. Отсюда можно сделать вывод, что Простакова наняла Вральмана в нарушение действующего законодательства, а полиция, в свою очередь, не выполняет должным образом возложенные на неё обязанности. Причём Фонвизин пытается донести мысль о том, что невежественный гувернёр приведёт своего воспитанника в духовному разложению, хотя при правильном обучении должен вырастить из него человека с высокими добродетелями и наличием гражданских доблестей.[1]

Примеры использования

— Коли мы на четыре двора больше одной лошади найдём, — извольте меня вральманом обозвать (П. Д. Боборыкин. Из новых, 2, 2).[8]

Напишите отзыв о статье "Вральман"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Архангельский, 1987.
  2. ↑ Лопатин, 1999.
  3. ↑ 1 2 Ашукин, Ашукина, 1986, с. 116—117.
  4. ↑ 1 2 Серов, 2003.
  5. ↑ 1 2 Михельсон, 1904.
  6. ↑ 1 2 Ушаков, 1935—1940.
  7. ↑ Александрова, 2011.
  8. ↑ Ашукин, Ашукина, 1986, с. 117.

Литература

 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Архангельский, 1987
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Вральман

Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Вральман&oldid=81606365»