Врангель, Карл Карлович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Врангель Карл Карлович»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Карлович Врангель

Генерал К. К. Врангель
Дата рождения

8 июля 1800(1800-07-08)

Дата смерти

5 или 7 сентября 1872

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

пехота

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

Эриванский 13-й гренадерский полк
Резервная гренадерская бригада Отдельного Кавказского корпуса
21-я пехотная дивизия
3-я пехотная дивизия
4-й армейский корпус
Киевский военный округ

Сражения/войны

Русско-персидская война (1826—1828)
Русско-турецкая война (1828—1829)
Польское восстание (1830—1831)
Кавказская война
Крымская война

Награды и премии

Барон Карл Ка́рлович Вра́нгель (18001872) — российский военный, генерал от инфантерии.



Биография

Родился 8 июля 1800 года. Из древнего дворянского рода датского происхождения, в XII веке переселившегося в Эстляндию, представители которого с XVIII века находились на русской службе. Сын барона Карла-Густава фон Врангеля (1773—1813) от первого брака с Кристиной-Елизаветой фон Вернсдорф. Оставшись после смерти отца сиротой, воспитывался в Императорском военном сиротском доме.

1819 год — произведён в прапорщики Учебного Карабинерного полка.

1820 год — переведён в Лейб-гвардии Егерский полк.

1827 год — отправлен на Кавказ и прикомандирован к 42-му егерскому полку. Принимал участие в военных действиях против персиян и турок, причём особенно отличился при взятии Карса и Ахалцыха. 1 января 1829 года был награждён орденом св. Георгия 4-й степени за № 4251.

Вернувшись после войны в Лейб-гвардии Егерский полк, он участвовал с ним в Польской кампании в 1831 году. За отличие при штурме Варшавы удостоен золотой сабли с надписью «За храбрость».

1837 год — снова отправлен на Кавказ. Назначен командиром Эриванского полка. Принимал участие в военных экспедициях против горцев.

1843 год — произведён в генерал-майоры и назначен командиром Резервной гренадерской бригады Отдельного Кавказского корпуса.

1849 год — назначен командиром 21-й пехотной дивизией.

6 декабря 1851 года — произведён в генерал-лейтенанты.

Последним подвигом его было поражение 15-тысячного турецкого корпуса Селим-паши на Чингильских высотах (17 июля 1854 года), причём он был ранен пулей в берцовую кость. Через два дня без боя занял Баязет.

В воздаяние отличной храбрости, примернаго мужества и распорядительности, оказанных в блистательной победе, одержанной 17 июля на высотах Чингильских, где вступил в бой с 12-тысячным корпусом Селим-паши и, несмотря на отчаянное сопротивление неприятеля, наголову разбил этот корпус
 — таков текст Высочайшего указа от 5 августа 1854 года о награждении Карла Карловича орденом Святого Георгия 3-го класса за № 481.

По излечении от раны Врангель был назначен начальником войск в восточной части Крыма, которая во время Крымской войны охранялась им от всяких покушений неприятельских отрядов.

После войны назначен начальником 3-й пехотной дивизии, затем командовал 4-м армейским корпусом.

1861 год — произведён в генералы от инфантерии.

1862 год — временно командовал войсками Киевского военного округа, затем назначен членом Военного совета и инспектором войск.

25 марта 1869 года — по случаю 50-летнего юбилея служебной деятельности, Карл Карлович Врангель назначен был состоять при особе Его Императорского Величества.

Был женат на баронессе Каролине фон Тизенгаузен. В браке родилось трое детей: Николай (1830—?), Павел (1834—?), Елена.

Скончался 5 или 7 сентября 1872 года.

Источники

  • Список генералам по старшинству 1872 г.

Напишите отзыв о статье "Врангель, Карл Карлович"

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Врангель, Карл Карлович

Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.