Вревский, Павел Александрович

Павел Александрович Вревский
генерал-майор Павел Александрович Вревский
Дата рождения	1809(1809)
Дата смерти	16 августа 1855(1855-08-16)
Место смерти	Крым, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота, кавалерия
Звание	генерал-майор
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года, Кавказская война, Крымская война
Награды и премии

Барон Павел Александрович Вревский (1809—1855) — русский генерал, один из виднейших деятелей обороны Севастополя.

Биография

Родился в 1809 году и был побочным сыном блистательного вельможи князя А. Б. Куракина.

Окончил Первую Санкт-Петербургскую гимназию, Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, из которой выпущен в марте 1828 года прапорщиком в Лейб-гвардии Измайловский полк.

Прямо со школьной скамьи Вревский отправился на театр войны с Турцией, но контуженный в живот под Варной, был эвакуирован в Одессу и в 1830 году вышел в отставку. За мужество, при осаде Варны, был награждён золотой полусаблей с надписью «За храбрость».

В 1831 году Вревский вернулся на службу, был зачислен в Ольвиопольский уланский полк и с ним участвовал в боях с польскими инсургентами под Прагой, Гроховым, Остроленкой и при взятии Варшавы. По окончании кампании Вревский был назначен адъютантом к начальнику Главного штаба, в 1833 году переведён в Гродненский гусарский полк, а в 1834 году отправился на Кавказ, где оставался до 1838 года, участвуя в различных экспедициях и делах с горцами и исполняя различные поручения административного и политического характера. Отличаясь большим личным мужеством, Вревский всегда был впереди войск и своей конно-горской милиции, которой командовал, и во время осенней экспедиции 1836 года в Черноморию под ним была убита лошадь.

В 1838 г. Вревский был назначен начальником 1-го отделения канцелярии Военного министерства, в 1841 г. произведён в полковники, 15 августа 1842 г. пожалован во флигель-адъютанты; 3 апреля 1849 г. — произведён в генерал-майоры и оставлен в свите, в том же году назначен директором канцелярии Военного министерства и 11 апреля 1854 г. пожалован званием генерал-адъютанта; 26 ноября 1848 г. был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 7937 по списку Григоровича — Степанова).

Вревским была составлена в 1850 г. записка «О состоянии русской армии» для австрийского императора Франца Иосифа, за которую он был награждён орденом Железного креста 1-й степени.

Участие в защите Севастополя

4 июня 1855 г. Вревский представил военному министру докладную записку, в которой, обрисовав положение осаждённого Севастополя и союзников, доказывал необходимость нашего перехода в наступление, выражая готовность идти во главе атакующих батальонов. С содержанием этой записки был ознакомлен Николай I, который, согласившись с доводами Вревского, отправил его в Севастополь с поручением, не вмешиваясь в распоряжения главнокомандующего, входить во все, что касается снаряжения, обмундирования и довольствия армии и нравственно поддерживать князя Горчакова в направлении активных действий против неприятеля. Переписка Вревского с тогдашним военным министром, князем В. А. Долгоруковым, напечатана Н. К. Шильдером в «Военном сборнике» за 1903 г. Из неё видно, что он энергично отстаивал и перед Петербургом, и пред князем Горчаковым мысль о переходе в наступление. «Общую атаку для поддержания гарнизона, — писал он, — следует предпочесть гибельной эвакуации без боя, и мы можем ещё рассчитывать на шансы решительного удара, чтобы заставить неприятеля снять осаду. Только прибытие значительных подкреплений к неприятелю ранее ожидаемых нами могло бы мотивировать отсрочку решительного боя, которого наша храбрая армия горячо желает. Севастополь, эта бочка Данаид, которая поглощает столько средств, вместе с тем и ступка, в которой наши превосходные солдаты толкутся каждый день».

Горчаков, однако, полагал «более благоразумным продолжать пассивную защиту до прибытия в Крым ополчений и гренадёрских дивизий». Вревский же находил невозможным оставаться до осени в том тяжком положении, которое Севастополь выдерживал уже 10 месяцев. «Это значило бы, — писал он, — истощать свои собственные силы, ибо Севастополь, даже без усиленного бомбардирования и не считая убыли болезнями, поглощает ежедневно до 250 человек». Следствием было настояние из Петербурга о наступлении, приведшем к неудачному для нас бою на Чёрной речке. Князь Горчаков сам находился на поле сражения, под огнём. Вревский был в его свите, под ним ядром убило лошадь, другое контузило его в голову. Горчаков убеждал его уехать с поля битвы. Вревский отказался. Третье ядро пролетело так близко над головой Вревского, что сорвало с него фуражку, следующее смертельно ранило его в голову. Через несколько минут он скончался, заплатив жизнью за свою веру в успех наступления.

Память

П. А. Вревский был погребен в Свято-Успенском монастыре близ Бахчисарая.

Впоследствии Высочайше утверждённый комитет по восстановлению памятников обороны Севастополя 1854—1855 гг. принял решение «у Чёрной речки поставить общий памятник на месте смерти убитых там генералов Реада, Вревского и Веймарна». Памятник был сооружен на месте сражения в 1905 г.

Семья

П. А. Вревский был женат дважды:

1. жена с 5 июля 1844 года Мария Сергеевна Ланская (30.06.1819—05.03.1845), фрейлина, дочь Сергея Степановича Ланского и Варвары Ивановны, урождённой княжны Одоевской. По словам современника, была премиленькой блондинкой с голубыми глазами, стройного роста, грациозная и неустрашимая наездница. В 1840 году в неё влюбился барон Вревский и она была неравнодушна к нему. Но против их брака была мать и сестра невесты из-за незаконнорожденного происхождения жениха. Только четыре года спустя, влюбленные достигли желаемого. Свадьба состоялась в имении Ланских Варине, куда съехались все родные и близкие знакомые. Молодых обвенчали утром в сельской церкви, а после свадебного стола было сыграно две пьесы. Но брак был недолгим, в марте 1845 года Мария Сергеевна умерла от родильной горячки. М. Д. Бутурлин сообщал в письме М. П. Погодину: «Были отчаянно больны в Петербурге (и затем обе вскоре померли) Варвара Ивановна Ланская (от рака) и её дочь, баронесса Мария Сергеевна Вревская, жившие в одном доме, но в разных этажах». Похоронены в Петербурге на Смоленском православном кладбище.
   • Сергей Павлович (27.12.1844—25.01.1845/1846), похоронен вместе с матерью.
2. жена Анастасия Сергеевна Храповицкая, ур. Щербатова (1812—1889), вдова генерала М. Е. Храповицкого (1784—1847); дочь действительного тайного советника князя Сергея Григорьевича Щербатова (1779—1855) и Анны Михайловны, урождённой Хилковой (ум. 1868). Брак был бездетным. Умерла в слободе Терны Лебединского уезда Харьковской губернии. Похоронена рядом с мужем в Свято-Успенском монастыре в Бахчисарае.

Награды

Русские

• Золотая полусабля «За храбрость» (1828)
• Орден Св. Анны 3 ст. с бантом (1831)
• Орден Св. Владимира 4-й ст. с бантом
• Бриллиантовый перстень
• Перстень с вензелевым изображением Имени Иго Величества
• Орден Св. Георгия 4-й ст. «За 25 лет»
• Орден Св. Станислава 1-й ст.
• Орден Св. Анны 1-й ст.
• Знак за ХХ лет беспорочной службы
• Орден Св. Владимира 2-й ст.
• Табакерка с вензелевым изображением Имени Иго Величества

Иностранные

• Шведский орден Меча 3-й ст. с алмазными украшениями
• Австрийский орден Железной короны 1-й ст.

Источники

• Вревский, Павел Александрович, барон // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Милорадович Г. А. Список лиц свиты их величеств с царствования императора Петра I по 1886 год. СПб., 1886.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Ссылки

• [www.vrev.ru Врев и окрестности]

Отрывок, характеризующий Вревский, Павел Александрович

– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.