Временное консульство

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Вре́менное ко́нсульство — период в истории Франции от государственного переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 года) до принятия Конституции VIII года (24 декабря 1799 года). Характеризовался постепенным усилением власти Наполеона Бонапарта.

Франция после 18 брюмера

Государственный переворот стал неожиданностью для всей Франции, тем более что его необходимость ничем не была оправдана в глазах общества — не существовало никакой видимой опасности для нации, ни внутренней, ни внешней, ради которой следовало бы прибегать к подобным мерам. Но в последнее время перевороты следовали один за другим, Конституция III года постоянно нарушалась, поэтому события 18 и 19 брюмера в Париже вызвали скорее удивление, чем негодование. Рабочие парижских предместий отнеслись к перевороту равнодушно. У якобинцев и демократических кругов не было ни сил, ни средств для какой-либо реакции. Рост консолидированной ренты показал, что буржуазные круги чувствовали себя в полной безопасности. Роялисты же ликовали, наивно посчитав, что Бонапарт вскоре восстановит на троне Бурбонов, но и эта волна скоро улеглась.

В то же время в департаментах обнаружилось открытое противодействие новому порядку, многие чиновники отказались принять декреты от 19 брюмера. Администрация департамента Юра даже приказала организовать войско для свержения узурпаторов, но дальше слов на бумаге дело не пошло. Временным консулам пришлось сменить значительно число чиновников в департаментах, но вооружённого сопротивления нигде оказано не было.

Внутренняя политика временных консулов

Временные консулы Бонапарт, Сийес и Роже Дюко занимали свои посты с 20 брюмера по 3 нивоза VIII года (11 ноября — 24 декабря 1799 года). На первом же заседании возник вопрос об избрании главного среди них. Было принято решение, что обязанности президента консульства должен исполнять поочерёдно каждый из них в течение одного дня. В такой день консул именовался дежурным консулом. В силу алфавитного порядка в первый день дежурным консулом был Бонапарт, затем Рожер Дюко и Сийес. Таким образом, переворот не дал Бонапарту сразу диктаторскую власть, но он к ней поначалу и не стремился, понимая, что общество необходимо прежде подготовить к этому. Несмотря на то, что он получил в своё распоряжение армию, до принятия Конституции VIII года он не вёл себя как властелин Франции. Политические акты правительства были по большей частью анонимны, и консульство, по сути, представляло собой лишь уменьшенную копию Директории.

Организаторы предыдущих переворотов — 31 мая, 9 термидора, 18 фрюктидора — были либо фанатиками, либо имели собственную программу преобразования общества. Придя к власти, они высокопарно заявляли о том, что подвергли грозной каре заблуждение и порок во имя истины и добродетели. Новое же правительство составляли просто ловкие люди, стремившиеся к власти и пришедшие к ней более насильственным путём, чем сами того желали. Это был союз популярного генерала и пресыщенного философа. Они не ставили перед собой грандиозных задач, они просто желали действовать лучше, чем предшественники. Бонапарт сменил военный мундир на цивильный фрак, давая понять, что устанавливается гражданское правление.

Так как переворот 18 брюмера имел предлогом опасность восстановления якобинской диктатуры, консульским приказом от 20 брюмера из пределов континентальной Франции изгонялись 34 «якобинца», а 19 интернировались в Ла-Рошели. Но 4 фримера этот приказ был отменён, и эти 34 были только временно отданы под надзор полиции. Позднее приказ от 20 брюмера был всё же приведён в исполнение.

Из числа 61 депутата, разогнанных 19 брюмера, многие примкнули к новому режиму. Генерал Журдан обменялся с Бонапартом учтивыми письмами. Один из представителей монтаньяров открыто заявил о присоединении к новому порядку. Даже бывшие республиканские депутаты, не признавшие нового правительства, воздержались от оппозиционных действий, понимая их бессмысленность. Консулы отправили в департаменты комиссаров, которые успешно агитировали в пользу нового режима. В целом временные консулы старались сделать вид, что они пришли, чтобы сохранить республику. Особым декретом новая власть отрекалась от солидарности с роялистами. Соблюдался республиканский календарь.

Замирение Вандеи

Ещё при Директории была поставлена задача умиротворить Вандею. Генералы Брюн и Массена нанесли несколько ощутимых поражений повстанцам. Завершить их дело Директория поручила генералу Эдувилю. Но все лавры достались консульству, так как результаты переговоров обнаружились уже после переворота. 23 фримера VIII года вожди восставших Отишан, Фротте, Бурмон и другие подписали в Пуансэ договор о перемирии. Дело шло к заключению мира, но дипломатическая осторожность, с которой вёл переговоры Эдувиль, раздражала Бонапарта, и приказом от 7 нивоза он потребовал от инсургентов сдачи оружия в 10-дневный срок. Но к этому времени благодаря усилиям Эдувиля покорность изъявил левый берег Луары, вскоре за ним последовал и правый берег. Только Фротте в Нормандии отказался сложить оружие. Бонапарт отставил Эдувиля и назначил на его место Брюна. После того, как против Фротте было послано войско в 6000 человек, он сразу сдался и, несмотря на предоставление ему охранной грамоты, был расстрелян 29 плювиоза. Так окончились восстание в Вандее и Шуанская война.

Религиозный вопрос

Временные консулы проводили принцип отделения церкви от государства, ловко лавируя между сторонниками и противниками церкви. Так, в угоду демократам был сохранён республиканский календарь и празднование десятого дня декады. Вместе с тем был отменён ряд наиболее суровых законов против священников, провозглашена свобода культа.

Национальные праздники

В их числе было несколько торжеств в память различных событий, например годовщины 21 января, 9 термидора, 18 фрюктидора. Из них сохранены были только годовщина взятия Бастилии и годовщина основания республики.

Эмигрантский вопрос

По-прежнему воспрещался въезд во Францию тем эмигрантам, которые добровольно покинули страну с целью поднять против неё оружие. В отношении остальных, то есть изгнанных, сосланных или подвергшихся проскрипции, были приняты смягчающие меры. Жертвы фрюктидорского переворота получили разрешение вернуться, в их числе Карно. Возвращены были также некоторые члены либеральной партии Конституанты — Лафайет, Ламет, Лятур-Мобур, Ларошфуко-Лианкур, и некоторые крайние республиканцы — Барер, Вадье. Из числа монархистов эта амнистия не была распространена на Пишегрю, из республиканцев — на Бийо-Варенна.

Внешняя политика

Бонапарт предложил мир Австрии и Англии и получил отказ, что привело к войне (см. Война с Австрией).

Конституция VIII года

Важным событием этого периода является подготовка и принятие Конституции VIII года, которая была продиктована Бонапартом в собственном салоне. Она фактически установила диктаторскую власть Бонапарта, который объявлялся первым консулом со всей полнотой власти. Сийес и Роже Дюко навсегда сходили с политической арены. Вторым и третьим консулом назначались Камбасерес и Лебрен. Они имели только совещательный голос. Прямо о диктатуре пока не заявлялось.

Отрывок, характеризующий Временное консульство

Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.