Временный Народный Комитет Северной Кореи

Временный Народный Комитет Северной Кореи
북조선림시인민위원회
временное правительство
←   ← 1946 — 1948 →
Флаг
Столица	Пхеньян
Председатель Временного Народного Комитета Северной Кореи
-	Ким Ир Сен

К:Появились в 1946 годуК:Исчезли в 1948 году

Временный Народный Комитет Северной Кореи (кор. 북조선림시인민위원회) — временное правительство, действовавшее в северной части Корейского полуострова после окончания Второй мировой войны до образования КНДР.

Предыстория

После того, как части 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта заняли северную часть Корейского полуострова, на основе аппарата заместителя командующего 25-й армией по гражданским делам было создано Управление советской гражданской администрации (УСГА) в Северной Корее, на которое было возложено руководство всеми гражданскими делами.

В августе 1945 года Ё Ун Хён провозгласил в Сеуле создание Комитета по подготовке строительства государства. Разнообразные комитеты на местах признавали себя его отделениями, однако между центром и этими комитетами не было никаких связей и контроля. 6 сентября 1945 года на съезде народных комитетов (около тысячи делегатов) была провозглашена Корейская Народная Республика. 1 октября 1945 года в советской оккупациионной зоне на базе стихийно возникших Народных комитетов как легитимное представительство Корейской Народной Республики сформировалось Административное Бюро Пяти Провинций во главе с Чо Ман Сиком. Советские военные пытались сотрудничать с образованными местными структурами, выполняя директиву ЦК ВКП(б) «не препятствовать образованию в занятых Красной армией районов антияпонских демократических организаций и партий и помогать им в работе». В конце сентября 1945 года в Пхеньян прибыло несколько десятков корейцев с территории СССР, включая Ким Ир Сена. Так как Ким Ир Сен имел самый высокий ранг среди корейских офицеров, то он был назначен помощником коменданта Пхеньяна и планировался на должность министра обороны в правительстве Чо Ман Сика.

13 октября 1945 года советские власти разрешили создание «антияпонских демократических партий». В тот же день из разрозненных групп коммунистов на территории Севера было создано Северокорейское Оргбюро компартии Кореи («Чосон консандан пукчосон пунгук», председатель — Ким Ён Бон), признанное компартией Пак Хон Ёна. 3 ноября 1945 года Чо Ман Сик создал Демократическую партию, а вскоре была образована религиозная партия «Чхондогё-Чхонудан» («Партия молодых друзей небесного пути»).

Скорость разгрома Японии и быстрота оккупации Кореи оказались неожиданными для всех участников Второй мировой войны, и ни одна из стран-победительниц не имела к этому моменту программы послевоенного устройства Кореи. Решению этой проблемы, среди прочих вопросов, было посвящено Московское совещание министров иностранных дел США, Великобритании и Советского Союза, состоявшееся 27 декабря 1945 года и призванное окончательно определить статус страны. Резолюция совещания состояла из четырех пунктов:

1. в целях восстановления Кореи как независимого государства, основанного на принципах демократии создаётся Временное корейское демократическое правительство (ВКДП);
2. для оказания содействия образованию Временного правительства и для предварительной разработки соответствующих мероприятий создать совместную комиссию из представителей командования американских войск в Южной Корее и командования советских войск в Северной Корее. Комиссия должна при выработке своих предложений консультироваться с корейскими демократическими партиями и общественными организациями;
3. совместной комиссии поручается с участием ВКДП и с привлечением корейских демократических организаций разработать меры помощи и содействия (опека) политическому, экономическому и социальному прогрессу корейского народа;
4. для рассмотрения срочных вопросов… созвать в двухнедельный срок совещание из представителей американского и советского командования в Корее.

В связи с тем, что корейцы желали немедленной независимости безо всякой опеки, а также тем, что при переводе слова «опека» на корейский язык была использована та же терминология, которая применялась японцами для обозначения протектората, итоги Московского совещания были негативно восприняты в Корее. Против опеки выступали все, кроме коммунистов, которые поддерживали решение Москвы.

4 января 1946 года после заседания Народного Комитета, нацеленного на принятие решений Московского совещания от 31 декабря 1945 года, не желающий повиноваться Москве Чо Ман Сик ушёл в отставку, и на следующий день был посажен под домашний арест. Руководителем Демократической партии вместо Чо Ман Сика стал друг и соратник Ким Ир Сена Чхве Ён Гон. Вместо Временного Административного Комитета Пяти Провинций к февралю 1946 года был создан Временный Народный Комитет Северной Кореи, председателем которого стал Ким Ир Сен, а заместителем председателя — Ким Ду Бон.

Деятельность

В марте 1946 года Временный народный комитет принял Политическую программу из 20 пунктов, которая определила основные параметры государственного строительства на севере Корейского полуострова. В программе провозглашались задачи по ликвидации последствий японского колониального господства, установление 8-часового рабочего дня, равенство мужчин и женщин, свобода слова, собраний, уличных шествий и т. д. Программа включала положение о необходимости передачи в государственную собственность крупных предприятий, рудников, банков, уничтожение помещичьего землепользования и передачи земли крестьянам.

Земельная реформа прошла за 20 дней, и получила широкую поддержку среди крестьянства. В результате был нанесен мощный удар по помещикам, а значительное число крестьян-бедняков поднялось до уровня середняков. Проведенная 8 августа 1946 года национализация важнейших отраслей промышленности передала в руки государства 90 % предприятий в таких областях, как горнодобывающая, лесная, рыболовная, энергетическая, железнодорожная и транспортная сети, почта, финансы, торговля и культура, прежде принадлежавших японцам или коллаборационистам. Оставшимся 10 % предприятий, принадлежавших мелким ремесленникам и торговцам, была разрешена свободная предпринимательская деятельность при сохранении права собственности. Земельная реформа и проведенная национализация на некоторое время создали крайне благоприятные экономические условия для рабочих и крестьян, что привело к росту производительности в сельском хозяйстве, а также успешному восстановлению нанесенного японцами экономического ущерба. Успешный характер реформ привёл к быстрому росту популярности Ким Ир Сена: если до начала реформы численность партии составляла 4 500 человек, то до августа 1946 года число членов компартии составляло уже 134 тысячи человек, в августе 1946 года она насчитывала 366 тысяч членов, а четыре месяца спустя их было уже 600 тысяч.

Серьёзную проблему представлял кадровый кризис. Еще 3 апреля 1946 года Ким Ир Сен просил генерала Романенко разрешить выезд в Корею советских корейцев в качестве кадров, говоря, что народ, находившийся под игом японского империализма, «не мог подготовить даже минимальное их количество». Просьба была удовлетворена, всего к концу 1940-х годов в КНДР работало 400—500 советских корейцев. Большая часть привлеченных советских корейцев была специалистами в технической или административной сфере, и в каждом министерстве был хотя бы один замминистра из числа советских корейцев (что обеспечило КНДР достаточно динамичный старт по сравнению с Югом, где данная проблема привела к большому количеству неприятных последствий).

Классовый характер реформ на севере улучшил жизнь рабочих и крестьян, однако нанёс удар не только по национальным предателям, но и по не имевшим к ним отношения благонамеренным помещикам, капиталистам, верующим и интеллигенции, в результате чего многие из них эмигрировали на юг через не имевшую никакого контроля разделительную линию. С одной стороны это способствовало отсутствию сопротивления реформам на севере, но с другой стороны — привело к росту «антисеверных» настроений на юге.

Политическая обстановка на севере была сложной благодаря наличию большого количества фракций внутри коммунистического движения. Одну группу составляли Ким Ир Сен и его соратники по партизанскому движению, другую — корейцы, выросшие в СССР, третью — корейцы, воевавшие в Китае, четвёртую — местные коммунисты. Поэтому, когда 14 февраля 1946 года начал формироваться Народный фронт, в который вошли коммунисты, демократы и партия Чхондогё, то 15 февраля коммунисты-«китайцы» во главе с Ким Ду Боном сформировали Новую Народную партию. 22 июля 1946 года был создан Единый Демократический Отечественный Фронт, объединивший все существующие партии на платформе коммунистов, а 29 июля Новая Народная партия и Коммунистическая партия объединились в Трудовую партию Кореи, председателем которой стал Ким Ду Бон.

Осенью 1946 года состоялись выборы в Народные Комитеты взамен тех, которые сформировались стихийно. В каждом округе был один кандидат от Фронта, но две урны — для голосующих «за» и голосующих «против».

17 февраля 1947 года в Пхеньяне был созван Первый съезд народных комитетов провинций, городов и уездов, на котором был избран высший орган государственной власти — Народное собрание Северной Кореи, которое наделялось высшей властью «до образования в Корее Временного демократического правительства». Параллельно с созданием органов государственной власти в Северной Корее шло формирование вооруженных сил, полиции и службы безопасности. 8 февраля 1948 года было официально объявлено о создании Корейской народной армии.

В ноябре 1947 года на III сессии Народного собрания Северной Кореи была образована Комиссия по подготовке проекта временной конституции во главе с Ким Ду Боном. В течение февраля—апреля 1948 года этот проект обсуждался населением Северной Кореи. После всенародного обсуждения Комиссия Народного собрания Северной Кореи одобрила проект Конституции.

Ликвидация

После принятия в июле 1948 года в Сеуле конституции сепаратного корейского государства в американской зоне оккупации, в Пхеньяне состоялось совещание представителей политических партий и общественных организаций Северной и Южной Кореи, на котором было принято решение о проведении 25 августа 1948 года всеобщих выборов на севере и юге Корейского полуострова в единое Верховное народное собрание и об образовании единого корейского правительства. На Севере выборы были прямыми, равными, при тайном голосовании, на Юге — косвенными и проводились нелегально. 8 сентября 1948 года на первой сессии Верховного народного собрания была принята Конституция, а 9 сентября 1948 года была провозглашена Корейская Народно-Демократическая Республика.

Литература

• А. В. Торкунов, В. Ф. Ли, В. И. Денисов «Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории» — Москва: ОЛМА Медиа Групп, 2008. ISBN 978-5-373-02096-1

Отрывок, характеризующий Временный Народный Комитет Северной Кореи

– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом: