Время в Испании

Территория Испании располагается в двух часовых поясах: UTC+1 и UTC. Бо́льшая часть территории страны (континентальная европейская часть, а также Балеарские острова, Сеута, Мелилья и суверенные территории в Северной Африке) использует центральноевропейское время UTC+1 и центральноевропейское летнее время UTC+2 в летний период. Канарские острова используют западноевропейское время UTC+0 и западноевропейское летнее время UTC+1 в летний период.

Как и во многих европейских странах, Испания использует летнее время в период между 1:00 UTC последнего воскресенья марта и 1:00 UTC последнего воскресенья октября.

История

Стандартизация времени

До 31 декабря 1900 года в Испании использовалось местное солнечное время. 22 июля 1900 года в Сан-Себастьяне Председатель Совета Министров Испании, Франсиско Сильвела (исп. Francisco Silvela), предложил регенту Испании Марии Кристине принять указ о стандартизации времени в стране, устанавливающий Среднее время по Гринвичу (UTC±00:00) как стандартное время на Пиренейском полуострове и Балеарских островах с 1 января 1901 года. Указ был принят Марией Кристиной Австрийской 26 июля 1900 года.

Летнее время

Переход на летнее время в Испании был впервые введён в 1918 году — в год, когда закончилась Первая мировая война. Затем он продолжался и несколько раз отменялся. Летнее время не применялось в 1920—1923 годах, в 1930 году и в период Второй Испанской Республики, в 1931—1936 годах. Во время Гражданской войны в Испании летнее время было восстановлено, но были разные даты его применения, в зависимости от нахождения той или иной территории под контролем Республиканской фракции или Националистической фракции. Именно Республиканская фракция впервые попыталась перейти от среднего времени по Гринвичу к центральноевропейскому времени — тогда часы были переведены вперёд на 1 час 2 апреля 1938 года и ещё на 1 час 30 апреля 1938 года, а переведены обратно только на 1 час, 2 октября 1938 года. После окончания гражданской войны 1 апреля 1939 года гринвичское время было восстановлено на всей территории страны, и с 15 апреля 1939 года был продолжен переход на летнее время.

После очередного перевода часов на 1 час вперёд весной 1940 года, осенью и в следующем, 1941 году, часы не переводились. Переход на летнее время, но уже относительно центральноевропейского времени, был продолжен с 1942 года.

С 1974 года, после нефтяного кризиса 1973 года, летнее время применялось каждый год. В 1981 году эта практика стала директивной, что означает пересмотр каждые четыре года, а летнее время действует с последнего воскресенья марта (01:00 по UTC) до последнего воскресенья сентября (01:00 по UTC). В 1996 году летнее время было согласовано на всей территории Европейского Союза в соответствии с директивой 2000/84/EC, которая установила окончание действия летнего времени в последнее воскресенье октября.

Переход на центральноевропейское время

В 1940 году, в период Второй мировой войны, Испания изменила часовой пояс переводом часов 16 марта в 23:00 по гринвичскому времени на 17 марта 00:00 по центральноевропейскому времени. На постоянной основе это было сделано в 1942 году для соответствия порядку, установленному Германией в оккупированной Европе. Несколько западноевропейских стран, включая Францию, Бельгию и Нидерланды, остались на времени Германии и после войны, в том числе Испания.

Критика центральноевропейского времени

Разница официального и среднего солнечного времени в летний период:

     0 часов ± 30 минут      1 час ± 30 минут      2 часа ± 30 минут

     3 часа ± 30 минут

Согласно исходному разделению мира на 24 часовых пояса, ближайшее к среднему солнечному времени для всей материковой Испании — это Среднее время по Гринвичу, исключая самую западную часть (около трех четвертей Галисии), которая соответствует часовому поясу UTC−01:00. Однако вся материковая Испания использовала с 1940 года центральноевропейское время (UTC+01:00). Тогда это рассматривалось как решение только на период войны, которое будет отменено спустя несколько лет, но этого в итоге не произошло.

Некоторые активисты полагают, что несоответствие между временем по часам и солнечным временем в Испании способствует необычному дневному распорядку. Они считают, что сравнительно поздний восход и заход солнца сдвигает день среднего испанца на более поздние часы, чем это могло бы быть, и что возвращение к своему изначальному часовому поясу поможет росту производительности труда и приведёт семейные и рабочие ритмы в лучшее равновесие.

В сентябре 2013 года подкомитет по изучению рационального распорядка дня, приведения в соответствие личной, семейной и трудовой жизни от Конгресса депутатов представил правительству Испании доклад, предлагающий, среди прочего, возврат к гринвичскому времени. Подкомитет полагает, что такое изменение часового пояса будет иметь благоприятный эффект — предоставление большего времени для семьи, обучения, личной жизни, досуга и избавление от простоев в течение рабочего дня. Эти предложения направлены на улучшение производительности труда испанцев, а также на лучшую согласованность распорядка семейной и трудовой жизни. Испанское правительство рассмотрит это предложение.

Последствия центральноевропейского времени

Ритм жизни испанцев сдвинут на вечерние часы. Для туристов из других стран необычно, что обед в Испании, как правило, не подаётся ранее 14:30, а ужин всегда имеет место после 21:00. Однако такой распорядок дня связан не только с культурными традициями испанцев, но и с проблемой применяемого официального времени — не так испанцы отличаются от остального мира, как их собственные часы. В момент, когда солнце находится в наивысшем положении, то есть в 12 часов по местному солнечному времени, часы испанцев показывают около 13:30 (в зимний период, на западе страны). По местному солнечному времени испанцы обедают в 13—14 часов и ужинают около половины девятого вечера, и этим они почти не отличаются от иностранцев. То есть, традиции принимать пищу в определённое время суток в Испании, как и везде, регулируются солнцем, хотя официальные часы показывают, что в это время надо находиться на своём рабочем месте. Традиционный для всех испанцев послеполуденный отдых, сиеста, также оказывается сдвинутым на более поздний интервал времени по часам — с 13:30 до 16:30. Испанский вечер обычно начинается в 22:00, а ужин часто попадает на прайм-тайм телевизионных шоу. Опросы показывают, что почти четверть населения Испании смотрит телевизор в интервале 0:00—1:00.

Если перевести часы на гринвичское время, то темнеть будет раньше, и компании, скорее всего, должны будут скорректировать графики работы. Это может приблизить Испанию к рабочей традиции «с 9 до 17», более обычной для Великобритании, — отсюда стимулирование более ранней еды и большего времени в семье. А пока многие работники не освобождаются до 19:00, и магазины открыты до 22:00.

Время в Галисии

В Галисии, в самом западном регионе материковой Испании, разница между официальным и местным солнечным временем в период действия летнего времени составляет около двух с половиной часов. Там предпринимались политические усилия, чтобы изменить официальное время на время в Португалии (UTC±00:00), с которой Галисия находится на той же долготе. Например, в Виго летом полдень наступает около 14:40, а закат — около 22:15 по местному времени, тогда как на Менорке закат около 21:20.

Ссылки

• [www.worldtime.com/ Справочник по часовым поясам] (англ.)

Отрывок, характеризующий Время в Испании

– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.