Вронченко, Фёдор Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Павлович Вронченко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фёдор Вронченко, товарищ министра финансов (ок. 1840 год)</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб графа Вронченко
(Общий гербовник, ч. XI, 21)</td></tr>

Министр финансов России
1 мая 1844 — 6 апреля 1852
Предшественник: Егор Канкрин
Преемник: Пётр Брок
 
Рождение: 1779(1779)
Копысь, Могилёвское наместничество
Смерть: 6 апреля 1852(1852-04-06)
Санкт-Петербург

Фёдор Па́влович Вро́нченко (1779, местечко Копысь, Могилёвское наместничество — 6 апреля 1852, Санкт-Петербург) — государственный деятель Российской империи. Граф (с 3 апреля 1849 года), действительный тайный советник (с 19 апреля 1842 года), статс-секретарь Его Императорского Величества Николая I (с 1 мая 1844 года), министр финансов России с 1 мая 1844 по 6 апреля 1852. Именем Вронченко назван корабль Балтийского военно-морского флота Российской империи «Граф Вронченко»[1]

Типичный представитель николаевской канцелярской рутины; сохранил финансовую систему со всеми её старыми недостатками: крайним налоговым обременением крестьянства, непроизводительными тратами, дефицитами, при его «управлении» вся финансовая государственная система Империи оставалась неподвижной. Являлся номинальным министром финансового ведомства, ввиду того, что российский император Николай I большей частью сам лично распоряжался государственным бюджетом.





Краткая биография

Детство и юность

Сын священника, из семьи обедневшей украинской шляхты, переселившейся на белорусские земли. Родился в 1780 году в местечке Копысь на берегу Днепра. Отец — протодьякон Павел Кузьмич Вронченко (1760—-1849), о матери сведений не сохранилось. Имел младшего брата Михаила, с которым был дружен всю жизнь.

В 1797 поступил в Московский университет, окончив полный курс обучения. Отличался прилежанием, благовоспитанностью и благонамеренностью, уважением к начальству и царствующим особам. Научился хорошо оттачивать гусиные перья, приобрел красивый почерк и умение изящно изъясняться как письменно, так и в устной речи.

На государственной службе

По окончании Университета поступил в Канцелярию Николая Новосильцева, в которой служил до 1805. С открытием в 1805 военных действий против французской армии Наполеона I, был назначен в Свиту государя-императора Александра I для отправления письменных дел. Был, главным образом, «употребляем для редакции военных реляций». Служба при одном из членов «триумвирата» выдвинула Вронченко. В 1809 был определен письмоводителем при Совете и Правлении Комиссии составления законов, а в следующем году — назначен Начальником отделения в министерстве финансов. На должности пробыл недолго и вскоре получил назначение в министерство внутренних дел, управляемое Виктором Кочубеем. В 1820 вновь перешёл в министерство финансов и был назначен Начальником Третьего отделения, вскоре преобразованном в 1824 в Особенную канцелярию по кредитной части. Позднее стал товарищем министра финансов Егора Канкрина. За время продолжительной службы по министерству при графе Егоре Канкрине Вронченко не проявил никаких особых талантов, кроме обыкновенной исполнительности аккуратного чиновника, имеющего обходительные манеры, приятную речь и наружность и красивый почерк[2].

По случаю болезни графа Канкрина и увольнению его от должности министра финансов, Вронченко, неожиданно для него самого, 1 мая 1844 года был назначен императором Николаем I на должность Управляющего министерством финансов. На этом посту Вронченко выказал себя рутинером, продолжателем системы своего предшественника Егора Канкрина, который написал ему особое Руководство, с указанием руководящих начал в финансовой сфере Российской империи. Настоящее управление финансами Империи взял на себя лично российский император Николай Романов.

В 1849 «за усердие и беспорочную службу на благо Российской империи» Федору Вронченко жаловано потомственное дворянство и он возведен в графское достоинство с правом владения личным Гербом.

Младший брат его Михаил Павлович Вронченко — выдающийся путешественник и учёный-исследователь, военный геодезист, географ и разведчик, член-учредитель Русского географического общества, талантливый прозаик и поэт-переводчик. Братья Вронченки были дружны, состояли в переписке, встречались в Санкт-Петербурге во время редких наездов Михаила в столицу Российской империи.

Министр финансов Российской империи

Существовавшая система финансов была совершенно неудовлетворительна: сложившаяся система налогов, не удовлетворяя началам равномерности и справедливости обложения, была лишена подвижности и всей тяжестью лежала на крестьянах и, таким образом, в корне убивала всякую возможность роста народного благосостояния. Экономическая политика была до крайности близорука и не задавалась никакими целями, кроме удовлетворения текущих потребностей и реагирования на сиюминутные проблемы. После отставки заболевшего и утратившего работоспособность министра Егора Канкрина все ожидали, что на его место будет назначен умелый и опытный финансист, второй человек в министерстве финансов, Александр Княжевич[3]. На протяжении почти тридцати лет он был и приятелем, и учеником Канкрина, вдобавок, обладал репутацией делового и инициативного человека. Однако, интриги придворных кругов, сопровождавшиеся наветами и скандальными слухами о взятках в министерстве привели в итоге к назначению Вронченко[4], хотя, как часто бывает в подобных случаях, это был далеко не лучший выбор.

С точки зрения свойств личности Фёдор Вронченко решительно не удовлетворял требованиям, которые следует предъявлять министру финансов. По природе хитрый придворный и умелый интриган, Вронченко хорошо понимал, что удержать место он может только таким отношением к делу, при котором будет создано убеждение, что в области российских финансов всё обстоит благополучно. Поэтому, как вследствие отсутствия чутья государственного человека, так и непонимания условий тогдашнего экономического уклада, он не принимал никаких мер к улучшению состояния финансовой и торговой системы страны. На земледелие, главнейшую отрасль нашего народного хозяйства, при Фёдоре Вронченко не было обращено ни малейшего внимания: таковым исключительно пользовалось фабричное производство. Между тем, многое указывало на неудовлетворительное положение сельского хозяйства. Казалось бы, серьёзные неурожаи 1844, 1845 и 1847 годов, охватившие самые разные районы России и повлекшие за собой обеднение массы населения и увеличение количества недоимок, возросших к концу управления министерством финансов Вронченко до 125 млн рублей, должны были бы привлечь особое внимание к положению земледелия. Однако, этого не произошло. Точно так же не было обращено внимания на улучшение и ускорение способов передвижения людей и грузов путём более энергичной постройки других железных дорог, кроме Царскосельской и Николаевской. 12 октября 1851 года был награждён орденом Св. Андрея Первозванного[5].

Не принимал Вронченко и особых мер по устройству и улучшению кредитных учреждений: частных не возникало, а казённые, помимо неудовлетворительной организации и деятельности, служили источником для покрытия дефицитов. Роспись доходов и расходов за период управления министерством финансов Вронченко такова:


Года 1844 1845 1846 1847 1849 1850 1851 1852
Доходы (в млн руб.) 180 187 184 194 199 202 230 225
Расходы (в млн руб.) 199 216 222 216 231 268 262 259


Из представленной таблицы вытекает, что расходы значительно превышали доходы. Следовательно, ежегодно приходилось покрывать дефициты займами или вводить новые налоги. Займы приходилось заключать за границей, или же брать часть необходимых сумм из казенных кредитных учреждений (чем был подготовлен их крах в 1857—59 годах) и, наконец, в случае отсутствия указанных ресурсов, обращаться к выпуску билетов государственного казначейства (серий). Иногда для сокрытия или уменьшения дефицитов прибегали к зачислению непокрытых расходов в счет дохода будущих лет. Постоянные дефициты, вызываемые преимущественно усилением расходов на содержание войск, вследствие Кавказской войны, Краковского восстания и Венгерской войны, побуждали правительство принимать меры к сокращению расходов (1847), но так как участие в выработке этих мер ограничивалось только министерскими канцеляриями, без обращения к общественному мнению, то, несмотря на сильное желание ограничить расходы, принимавшиеся для достижения этой цели меры не приводили к желаемым результатам.

Само собой разумеется, при таких условиях для покрытия увеличивающихся расходов, кроме заключения займов, приходилось обращаться к увеличению размера существующих налогов. Так, в 1846 году был удвоен вспомогательный земский сбор с крестьян, мещан и купцов, а так как податные силы крестьян и без того были достаточно напряжены, то оставалось обратиться к введению новых или же увеличению старых косвенных налогов. Особенное внимание было обращено на питейный доход. Взамен откупной в 1847 году была введена акцизно-откупная система; впоследствии эта мера была распространена на привилегированные губернии, в которых в 1851 году был введен питейный устав. Далее, в 1847 году последовало уничтожение льгот, которыми пользовались 13 губерний и областей относительно продажи низших сортов табака; совместно с этим был увеличен бандерольный сбор на табак. Наконец, в этом же году был введен акциз со свеклосахарного производства. Из других мер, принятых Вронченко, следует указать на новый тариф 1850 года, в котором, под влиянием начавших тогда господствовать в области таможенной политики идей, были сделаны некоторые уменьшения тарифных ставок.

Кроме того, в это же время была уничтожена пограничная линия, существовавшая между Россией и Польшей. Из других мер, проведенных Вронченко, можно указать на окончательное уничтожение ассигнаций в 1847—49 годах. Впрочем, последняя мера носила исключительно формальный характер и была предрешена ещё предшественником Вронченко, Егором Канкриным. На такие же существенные вопросы, как усовершенствование служебного персонала министерства финансов, а также внесение улучшений в технику налогов, не было обращено внимания. Сумма долгов с 299 млн руб. (в 1844 году) возросла до 400 млн руб. (к 1852 году), не считая в этой сумме выпущенных билетов государственного казначейства (серий) и заимствований из казенных кредитных учреждений.


Предшественник:
Егор Канкрин
Министры финансов России
18441852
Преемник:
Пётр Брок

Частная жизнь

В частной жизни Вронченко был человек простой и доступный, но имел среди современников репутацию циника. Федор Вронченко был в близких дружеских отношениях со своим младшим братом Михаилом. При учреждении в Санкт-Петербурге в 1845 году Русского географического общества (РГО) с соизволения государя-императора Николая I выделил Обществу 10 тыс.руб серебром на текущие расходы, а также подарил в формирующуюся библиотеку РГО несколько своих книг. Состоял почетным членом РГО.

Со временем граф стал истинным петербуржцем, которого за снисходительный характер и приятные, обходительные манеры охотно принимали при Императорском Дворе и многочисленных столичных салонах. История сохранила и донесла до потомков несколько анекдотов — занимательных полулегендарных историй — о привычках и наклонностях Вронченко. Так по одной из версий, Вронченко был весьма неравнодушен к молодым особам противоположного пола, хотя женат не был. Всё своё состояние по смерти завещал брату Михаилу.

Память

На Охтинсой верфи построен и в 1850 спущен на воду колесный угольный пароход «Граф Вронченко», — названный в честь Федора Михайловича Вронченко. «Граф Вронченко» вошёл в состав Российского военно-морского флота на Балтийском море. Корабль принимал участие в боевых действиях во время Восточной или Крымской войны 1853—1856.

Исторический анекдот

Князь Александр Сергеевич Меншиков (1787—1869), известный шутник и язвительный собеседник при Дворе императора Николая I Романова и в Петербуржском обществе, увидел однажды, как по Финскому заливу весьма небыстро движется пароход «Граф Вронченко», отчаянно пуская из трубы чёрный дым и шлепая колесами по воде. «На графе Вронченко далеко не уедешь!» — заметил светлейший князь.

См. также

Напишите отзыв о статье "Вронченко, Фёдор Павлович"

Примечания

  1. Инфантьев В. Флаги на стеньгах. Повесть. С. 180—250. / Океан. Литературно-художественный морской сборник. А. С. Елкин — редактор-составитель. — Москва: Детская литература, 1972. — 431 + 1 с. — IBSN отсутствует — С. 213.
  2. [www.rulex.ru/01030942.htm] // Русская история в портрете
  3. [www.rulex.ru/01110003.htm Княжевич Александр Максиимович] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. — СПб., 1896—1918. — Т. 9.
  4. Управленческая элита Российской империи (1802—1917) / Коллектив авторов СПбГУ под ред. акад.Фурсенко.. — СПб.: Лики России, 2008. — С. 333.
  5. Карабанов П. Ф. Списки замечательных лиц русских / [Доп.: П. В. Долгоруков]. — М.: Унив. тип., 1860. — 112 с. — (Из 1-й кн. «Чтений в Обществе истории и древностей рос. при Моск. ун-те. 1860»)

Ссылки

Отрывок, характеризующий Вронченко, Фёдор Павлович

– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.