Всеволод Юрьевич (князь новгородский)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Всеволод-Димитрий Юрьевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Всеволод Юрьевич
Князь новгородский
1221 — 1222
Предшественник: Всеволод Мстиславич
Преемник: Ярослав Всеволодович
1223 — 1224
Предшественник: Ярослав Всеволодович
Преемник: Михаил Всеволодович
 
Рождение: 1212 или 1213
Смерть: 7 февраля 1238(1238-02-07)
Род: Рюриковичи, Владимиро-Суздальская ветвь
Отец: Юрий Всеволодович
Мать: Агафья Всеволодовна
Супруга: Марина Владимировна

Все́волод Ю́рьевич (в крещении Димитрий) (1212 или 1213 — 7 февраля 1238) — князь новгородский, сын великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича. Мать — дочь Всеволода Чермного Агафья.Святой, мученик Русской Православной Церкви; память: 4 февраля и 23 июня (в Соборе Владимирских святых) по юлианскому календарю.





Биография

Всеволод получил княжеское и крестильное имена в честь деда - Великого князя Владимирского Всеволода Юрьевича. Со времени князя Всеволода Большое Гнездо, который построил во Владимире княжеский домашний храм в честь великомученика Димитрия Солунского, в Северо-Восточной Руси стал особенно почитаться этот святой, его имя стало предпочтительным в княжеской среде для посвящения мальчиков.

В 1222 году новгородцы просили себе князя у Юрия, и последний отпустил к ним Всеволода, почти еще младенца, с руководителями-боярами, а для ведения войны с крестоносцами в том же году прислал в Новгород брата своего Святослава. 12-тысячное русское войско в союзе с литовцами осадило ливонский замок Кесь. Но бояре, бывшие при юном Всеволоде, не ужились с новгородцами, и в 1222 году Всеволод покинул Новгород. На новую просьбу новгородцев о князе Юрий ответил присылкой к ним своего брата Ярослава, после похода под Ревель оставившего Новгород.

Юрий в 1224 году снова прислал в Новгород сына Всеволода, который в 1224 году опять выехал из последнего в Торжок. В Торжок к сыну пришёл сам Юрий с братьями Ярославом, Святославом, шурином Михаилом Черниговским и князем Ростовским Васильком, и потребовал выдать ему 7 видных новгородских бояр, в случае несогласия угрожая походом на Новгород. Но новгородцы приготовились к обороне, и Юрий удовольствовался откупом в 7000 гривен и назначением на княжение в Новгород Михаила, а Всеволод уехал с отцом во Владимир.

15 августа 1224 года крестоносцы осадили русский гарнизон (200 чел.) во главе с князем Вячко в Юрьеве. По сообщениям Генриха Латвийского, Вячко ожидал помощи от русских княжеств, и такая помощь действительно была послана, но войско успело дойти только до Пскова. Юрьев пал, Вячко погиб (Новгородская летопись ставит это известие между приездом Всеволода в Новгород и его отъездом в Торжок), а взятый в плен крестоносцами "вассал великого князя суздальского" был отпущен на Русь с вестью о падении города.

Всеволод ходил на мордву в 1232 году, а в 1237 году с князем Рязанским Романом Ингваричем, владимирским воеводой Еремеем Глебовичем и "всими людьми" послан был к Коломне встретить татар, в битве с которыми потерял воеводу, а сам в "мале дружине" бежал во Владимир. Здесь, для встречи татар, он оставлен был отцом вместе с другим сыном Юрия, Мстиславом. Когда татары осадили город, они предложили русским сдаться в обмен на сохранение жизни захваченного ими накануне брата Всеволода и Мстислава первого князя Московского Владимира Юрьевича. Когда братья, оборонявшие город отказались, татары предали казни Владимира перед Золотыми воротами.

Мученическая кончина брата подвигла Всеволода и Мстислава уговорить воеводу Петра и дружину сделать вылазку и дать открытый бой татарам за стенами Владимира. Это отчаянное решение сопровождалось такими словами:

братья луче ны єсть оумрети перед Золотыми враты за святую Богородицю и за правовѣрную вѣру х[рист]ьаньскую [1].

Петр Ослядюкович наотрез отказался. 7 февраля 1238 года монголы захватили укрепления Нового города. Князья и их семьи, епископ Митрофан перешли в Печерний город, где владыка вместе с княгинями, княжнами и детьми затворился в Успенском соборе. Войско Батыя стало одолевать и братья решили выйти ему навстречу с дарами. Однако, по свидетельству летописца, Батый пренебрег молодостью Всеволода:

яко свѣрпъıи звѣрь не пощади оуности его, велѣ предъ собою зарѣзати и градъ вѣсь избье, епископоу же преподобномоу во цѣрквь оубѣгшоу со княгинею и с дѣтми и повѣлѣ нечѣстивыи огнемь зажещи [2].

Накануне гибели Всеволод принял от владыки Митрофана иноческий образ. По взятии татарами Владимира он был найден вне городской черты и похоронен вместе с братом Мстиславом в Георгиевском приделе Успенского собора.

Семья и дети

Жена — с 1230 года Марина, дочь Владимира Рюриковича Киевского. Известно, что у Всеволода были дочь Евдокия и сын Авраамий[3]. Последний, возможно, получил своё крещальное имя в память мученика Авраамия Болгарского. За десять лет до нашествия на Русь кочевников-монголов купец Авраамий был умерщвлен в Волжской Булгарии за то, что не отрекся от Христа. Юрий Всеволодович повелел перенести его мощи из Булгара во Владимир. Всеволод участвовал в 1230 году в торжествах по прославлению мученика и положению его мощей в собор Княгинина в честь Успения Пресвятой Богородицы женского монастыря[4]. Дети Всеволода, по всей видимости, также как и его жена, погибли в дымном угаре вместе со всеми запертыми в Успенском соборе во время взятия Владимира татарами — См. Владимирские мученики.

Напишите отзыв о статье "Всеволод Юрьевич (князь новгородский)"

Примечания

  1. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып. 2. Лаврентьевская летопись. Л., 1927. Стб. 462.
  2. Полное собрание русских летописей. Т. 2. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. Стб. 780.
  3. РГБ. Ф. 256. № 387. Л. 41 об.
  4. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып. 2. Лаврентьевская летопись. Стб. 453.

См. также

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Всеволод Юрьевич (князь новгородский)

– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.