Вербицкий, Всеволод Алексеевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Всеволод Алексеевич Вербицкий»)
Перейти к: навигация, поиск
Всеволод Вербицкий
Профессия:

актёр

Годы активности:

19161950

Театр:

МХАТ, Вторая студия МХТ

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Все́волод Алексе́евич Верби́цкий (29 февраля 1896, Москва — 11 августа 1951, там же) — советский актёр. Народный артист РСФСР (1948)[1].





Биография

Всеволод Вербицкий родился в Москве, был сыном писательнцы Анастасии Вербицкой[2]. Учился на медицинском факультете Московского университета, однако по окончании второго курса решил связать свою судьбу с театром и поступил в так называемую «Школу трёх Николаев» — созданную мхатовцами Н. Массалитиновым, Н. Александровым и Н. Подгорным частную Школу драматического искусства[3].

В 1916 году Вербицкий был принят в труппу Художественного театра; в том же году принял участие в преобразовании Школы драматического искусства во 2-ю студию МХТ[3] и в дальнейшем был одним из её руководителей[1]. Среди сыгранных на сцене Студии ролей — дон Мануэль в «Даме-неведимка» П. Кальдерона и Бирон в «Елизавете Петровне» Д. Смолина. Оставил воспоминания о Студии, опубликованные в 1946 году[4].

После ликвидации Студии в 1924 году Вербицкий вместе с другими её актёрами и режиссёрами влился в труппу МХАТа[3]. «Сценические образы Вербицкого, — писал П. А. Марков, — отличались точностью и в то же время мягкостью сценического рисунка». В. И. Немирович-Данченко в одном из писем назвал Вербицкого в числе тех актёров, «у кого от природы хорошо поставленный голос и, главное, настоящая духовная тяга к поэзии»[5]. Среди лучших ролей, сыгранных на сцене МХАТа, — Тальберг и Шервинский в «Днях Турбиных» и Бенкендорф «Последних днях» М. Булгакова, Барон и Николай Скроботов в пьесах А. М. Горького «На дне» и «Враги».

Во МХАТе Вербицкий служил до 1950 года, когда вышел на пенсию.

Сын — актёр Анатолий Вербицкий (1926—1977), с 1947 года также служивший во МХАТе.

Спортивная карьера

Всеволод Вербицкий был известен и как спортсмен: с детства он увлекался теннисом и в 1904 году выиграл детское первенство в пос. Останкино[6]. Выступал за Московский клуб лыжников (МКЛ), в 20-х годах — за ДСО «Динамо». Был чемпионом Москвы (в 1918 году — в одиночном разряде, в 1924 — в парном и в 1927 году — в смешанном разряде) и чемпионом СССР — в 1927 году в парном разряде. В том же году участвовал во Всемирной рабочей спартакиаде в Берлине, где стал финалистом в парном разряде и победителем (в составе команды РСФСР) — в командном[6]. В 20-х годах Вербицкий был одним из сильнейших теннисистов страны; считается одним из пионеров игры по восходящему мячу[2].

Творчество

Театральные работы

Вторая студия МХТ

МХАТ

  • «Синяя птица» М. Метерлинка. Постановка К. С. Станиславский — Сахар и Время (ввод)
  • «Нахлебник» И. С. Тургенева. Постановка Вл. И. Немировича-Данченко — Елецкий (ввод)
  • 1924 — «Ревизор» Н. В. Гоголя. Постановка К. С. Станиславского — Шпекин (ввод)
  • 1925 — «Пугачевщина» К. А. Тренёва. Постановка Вл. И. Немирович-Данченко — Державин
  • 1926 — «Николай I и декабристы» Кугеля. Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский — Бенкендорф
  • 1926 — «Продавцы славы» Паньоля и Нивуа. Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский — граф де Льевиль
  • 1926 — «Дни Турбиных» М. А. Булгакова. Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский, режиссёр Илья Судаков. — Тальберг (первый исполнитель роли), позже Шервинский и Гетман
  • 1927 — «Сёстры Жерар» В. Масса по мелодраме Деннери и Кормона «Две сиротки». Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский — сыщик Пикар
  • 1927 — «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова. Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский, режиссёры И. Судаков, Н. Литовцева — Семён Семёнович, канадский солдат, пассажир на станции
  • 1931 — «Страх» А. Афиногенова. Режиссёр И. Судаков — Варгасов
  • 1933 — «Таланты и поклонники» А. Н. Островского Художественный руководитель постановки К. С. Станиславский — князь Дулебов
  • «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского — Курчаев
  • «На дне» А. М. Горького — Барон (ввод)
  • «Враги» А. М. Горького. Постановка Вл. И. Немирович-Данченко и М. Кедрова — Николай Скроботов (ввод)
  • 1940 — «Школа злословия» Р. Шеридана. Руководитель постановки В. Сахновский — сэра Оливера Сэрфэса
  • 1943 — «Последние дни» («Пушкин») М. Булгакова. Режиссёры В. Станицын, В. Топорков — Бенкендорф
  • 1946 — «Идеальный муж» О. Уайльда. Режиссёры В. Станицын, Конский — лорд Ковэршем

Звания и награды

Напишите отзыв о статье "Вербицкий, Всеволод Алексеевич"

Примечания

  1. 1 2 Марков П. А. [www.booksite.ru/fulltext/the/ate/theater/tom1/31.htm Вербицкий, Всеволод Алексеевич] // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961. — Т. 1.
  2. 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/moscow/476/Вербицкий Вербицкий, Всеволод Алексеевич] // Москва. Энциклопедический справочник. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 1992.
  3. 1 2 3 Соловьёва И. Н. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_172.php Московский Художественный академический театр СССР имени М. Горького] // Театральная энциклопедия / Под ред. П. А. Маркова. — М.: Советская энциклопедия, 1965. — Т. 3.
  4. Вербицкий В. А. Вторая студия. Из воспоминаний // Ежегодник Московского Художественного театра. 1946 г. — М., 1948. — С. 523—556.
  5. Немирович-Данченко В. И. Избранные письма: В 2 т. / Сост. В. Я. Виленкин, комм. Н. Р. Балатовой, С. А. Васильевой, В. Я. Виленкина, И. Н. Соловьевой, Л. М. Фрейдкиной. — М.: Искусство, 1979. — Т. 2: 1910—1943. — С. 432. — 742 с.
  6. 1 2 [sport-necropol.narod.ru/verbitsky.html Вербицкий Всеволод Алексеевич]. Спортивный некрополь (официальный сайт). Проверено 3 августа 2012. [www.webcitation.org/6B5FwRDAJ Архивировано из первоисточника 1 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Вербицкий, Всеволод Алексеевич

– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.