Всеволод Юрьевич Большое Гнездо

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет из Царского титулярника (1672)</td></tr>
Великий князь Киевский
1173 — 1173
Предшественник:	Роман Ростиславич
Преемник:	Рюрик Ростиславич
Князь переяславский
1175 — 1176
Великий князь Владимирский
1176 — 1212
Предшественник:	Михаил Юрьевич
Преемник:	Юрий Всеволодович
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	1154(1154) Дмитров
Смерть:	15 апреля 1212 Владимир
Род:	Рюриковичи
Отец:	Юрий Долгорукий
Мать:	имя неизвестно
Супруга:	1) Мария Шварновна 2) Любава (?) Васильковна
Дети:	от 1-го брака: сыновья: Константин, Борис, Юрий, Ярослав, Владимир, Святослав, Глеб, Иван. дочери: Сбыслава, Всеслава, Верхуслава, Елена.

Все́волод Ю́рьевич Большо́е Гнездо́ (в крещении Дмитрий, 1154 — 15 апреля 1212) — великий князь владимирский с 1176 года. Десятый сын Юрия Долгорукого, младший брат Андрея Боголюбского. При нём Великое княжество Владимирское достигло наивысшего могущества. Имел большое потомство — 12 детей (в том числе 8 сыновей), поэтому получил прозвище «Большое Гнездо». В течение пяти недель (с февраля по 24 марта 1173) княжил в Киеве. В российской историографии иногда называется Всеволодом III.

Время правления Всеволода — период наивысшего подъёма Владимиро-Суздальской земли. Причины успеха Всеволода — опора на новые города (Владимир, Переславль-Залесский, Дмитров, Городец, Кострома, Тверь), где боярство до него было относительно слабым, а также опора на дворянство.

Неизвестный автор «Слова о полку Игореве» отмечал: его войско «Волгу может вёслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать».

В Лаврентьевской летописи начиная с 1186 года Всеволод именуется «великим князем», в чём сказалось влияние Переяславской летописи (Переяславля-Залесского), между тем более ранние события описаны на основе Владимирской летописи.

Биография

В 1162 году вместе с матерью и братьями Василько и Мстиславом был изгнан Андреем Боголюбским, уехал в Константинополь к императору Мануилу. В пятнадцатилетнем возрасте вернулся на Русь и, помирившись с Андреем, в 1169 году вместе с другими союзными князьями принял участие в походе на Киев. В 1173 году по распоряжению старшего брата — Михаила Юрьевича вместе с Ярополком Ростиславичем сел в Киеве и вскоре был пленён захватившими город смоленскими Ростиславичами. Выкуплен из плена Михаилом.

Борьба за власть во Владимире

После убийства Андрея (1174) вместе со старшим братом Михаилом, а после его смерти (1176) самостоятельно боролся за власть во Владимиро-Суздальском княжестве с племянниками, Мстиславом и Ярополком Ростиславичами. Пользовался поддержкой Святослава Всеволодовича Черниговского. 27 июня 1176 года нанёс решающее поражение Мстиславу, а в начале 1177 года разбил его союзника, Глеба рязанского, пленил его и Ростиславичей. Глеб вскоре умер во владимирской тюрьме, а Ростиславичи были ослеплены и отпущены. Мстислав вскоре умер, а Ярополк затем брался в плен Всеволодом (1181) и изгонялся по требованию Всеволода его политическими противниками (1196).

Укрепление внешнеполитического положения княжества

См. также: Северный поход Святослава Всеволодовича

Рязанским князем стал Роман Глебович, женатый на дочери Святослава, но уже в 1180 году Всеволод разорвал союз со Святославом, воспротивившись сосредоточению власти Романом в рязанской земле. Святослав предпринял карательный поход против Всеволода, закончившийся тщетным стоянием на реке Влене, причём из Новгорода был изгнан сын Святослава, и в последующие 3 десятилетия там княжили представители Всеволода. В частности, отпуская старшего сына Константина на новгородское княжение (1205), Всеволод произнёс речь:

сыну мой, Константине, на тобе Бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей, а Новгород Великий старейшинство имать княженью во всей Руськой земли

Всеволод Большое Гнездо продолжал борьбу с Волжской Булгарией и мордвой (походы 1183 и 1185), в том числе с помощью Святослава Всеволодовича, со стороны которого в летописи зафиксировано уникальное обращение к Всеволоду (брат и сын). В 1185 году Всеволод провёл новое вторжение в Рязанское княжество.

В 1189 году принял под покровительство галицкого князя Владимира Ярославича, сына своей сестры.

В 1194 году Святослав Всеволодович с братьями собрался в Рогове и выступил в поход против рязанских князей из-за пограничного спора, одновременно спросив разрешения Всеволода Большое Гнездо, но тот ответил отказом, и войска пришлось развернуть от Карачева.

Политика на юге после смерти Святослава Всеволодовича

См. также: Междоусобная война на Руси (1196)

После смерти Святослава на киевском княжении (1194) Рюрик Ростиславич отдал в держание своему зятю Роману довольно большую волость на Киевщине в Поросье, в составе которой было пять городов: Торческ, Треполь, Корсунь, Богуслав и Канев. Всеволод Большое Гнездо, на признание которого старшим в роду Мономаховичей пошёл Рюрик, вытребовал себе волость Романа, отдав из неё Торческ сыну Рюрика Ростиславу. Так Всеволод разрушил союз южных Мономаховичей, чтобы не утратить влияния на южные дела. Ольговичи провели удачный поход против Давыда смоленского в 1195 году. В 1196 году черниговцы подготовились к обороне своей столицы от Рюрика киевского, сделали засеки на пути предполагаемого наступления смоленских и владимирских войск и поставили свои основные силы за засеками. Рюрик вынужден был задействовать часть своих южных сил (Мстислав Романович и Ростислав Рюрикович) и галицких союзников (Владимир Ярославич) на отвлечение Романа Волынского. До сражений дело не дошло, но Ольговичи отказались от притязаний на Киев при жизни Рюрика и на Смоленск — при жизни Давыда. Причём Всеволод заключил мир с Ольговичами, несмотря на отклонение ими условия о разрыве союза с Романом волынским, что вызвало негодование Рюрика и полного отнятия им у Всеволода владений на Киевщине. Одним из условий мира была выдача Ярополка Ростиславича Всеволоду, вероятно, ранее вторично отпущенного. В апреле-июне 1198 года Всеволод провёл поход против донских половцев, разгромив их зимовища, то есть проник в южную часть занятых ими районов. И вместо обычной весенней откочёвки на север они должны были бежать ещё южнее, к морю, чтобы избежать столкновения со Всеволодом.

Соотношение сил на юге резко изменилось с приходом к власти в Галиче (1199) и Киеве (1201) Романа волынского. Близкая Всеволоду Лаврентьевская летопись сообщает, что Всеволод и Роман посадили на киевское княжение Ингваря Ярославича, двоюродного брата Романа (аналогично (волей Всеволода) она объясняет вокняжение в Киеве Рюрика Ростиславича в 1194 году). Рюрик Ростиславич объединил свои усилия с Ольговичами и половцами, но добился только разгрома Киева (02.01.1203) — второго за историю усобиц. Рюрик был захвачен Романом и пострижен в монахи, но необходимость учесть интересы Всеволода заставила Романа признать киевским князем Ростислава Рюриковича.

После смерти Романа (1205) по приглашению венгерского короля сын Всеволода Ярослав попытался занять Галич, на который претендовали также северские Ольговичи. Началась новая усобица, Всеволод лишился южного Переяславского княжества, а Рюрик — Киева. В ответ Всеволод в 1207 году, объявив о походе на Чернигов, вместо этого разгромил черниговских союзников в Рязанском княжестве, пленил 6 князей, посадил наместником своего сына Ярослава, а после восстания рязанцев в 1208 году сжёг Рязань. Но вернувшийся на киевское княжение Рюрик не вернул Всеволоду Переяславль, а в 1209 году интересы Всеволода уже впрямую столкнулись в Новгороде с интересами смоленских Ростиславичей (там сел Мстислав Мстиславич Удатный). Тогда Ольговичи предложили мир Всеволоду Большое Гнездо: Всеволод Чермный сел в Киеве, Рюрик Ростиславич — в Чернигове, Переяславль вернулся под контроль Всеволода (1210). В ознаменование мира Юрий Всеволодович владимирский женился на черниговской княжне Агафье Всеволодовне (1211).

Последние годы

В 1211 году встал вопрос о престолонаследии: старший сын Всеволода Константин (женатый на дочери смоленского князя) требовал дать ему оба старших города, Владимир и Ростов, Юрию же дать Суздаль. Тогда Всеволод «созвал всех бояр своих с городов и волостей и епископа Иоанна, и игумены, и попы, и купцы, и дворяны, и вси люди», и этот собор подтвердил решение Всеволода о лишении Константина прав на великое княжение в пользу Юрия: Юрий сел во Владимире, а Константин в Ростове. Это стало причиной войны между ними после смерти Всеволода.

Прах Всеволода хранится в Андреевском приделе Успенского собора во Владимире.

Итоги правления

Основными итогами правления Всеволода была расправа с боярами Ростова, противившимися княжеской власти, расширение территории Владимиро-Суздальского княжества, украшение Владимира Дмитровским и Рождественским соборами, кремлём-детинцем. Летописец говорит о его набожности и нищелюбии и прибавляет, что князь судил судом истинным и нелицемерным.

После смерти Всеволода в Северо-Восточной Руси образовались удельные княжества: Суздальское, Переяславское (с Тверью, Дмитровом), Ростовское (с Белоозером, Устюгом), Ярославское, Угличское, Юрьевское, Стародубское.

После смерти Всеволода прекратилось влияние владимирских князей на южнорусские дела.

В «Слове о полку Игореве»

Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли ты прилететь издалека, отцовский золотой престол поберечь? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты был здесь, то была бы невольница по ногате, а раб по резане. Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять, удалыми сынами Глебовыми.

Семья и дети

1-я жена — ясская княжна Мария Шварновна, сестра жены Мстислава Черниговского. Дети:

• Сбыслава (Пелагея, род. 1178);
• Верхуслава (Антония/Анастасия) (1181—после 1189), с 26 апреля 1189 замужем за Ростиславом Рюриковичем
• Константин (1186—1218) — новгородский князь, ростовский князь и великий князь владимирский;
• Всеслава (ум.после 1206). С 15 июня 1187 замужем за Ростиславом Ярославичем сновским;
• Борис (†1188);
• Глеб (†1189);
• Юрий (1188—1238) — великий князь владимирский;
• Елена (Алёна) (ум.30 декабря 1203/1205);
• Ярослав (Феодор) (1191—1246) — великий князь владимирский;
• Владимир (Дмитрий) (1192—1227) — князь стародубский;
• Святослав (Гавриил) (1196—1252) — великий князь владимирский;
• Иван (1197/1198—1247) — князь стародубский;

2-я жена — с 1209 г. дочь Василька Брячиславича Полоцко-Витебского (Татищевым называется Любавой).

Предки

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо — предки
Ярослав Владимирович Мудрый               Всеволод Ярославич                       Ингегерда Шведская               Владимир Всеволодович Мономах                             Мономахиня                       Юрий Владимирович Долгорукий                                   Всеволод Большое Гнездо                                       </center>

См. также

• Политика владимирских князей в Рязанском княжестве

Ссылки

• Всеволод-Димитрий Юрьевич, по прозванию Большое Гнездо // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Всеволод Юрьевич Большое Гнездо

Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.