| Награды: |
Награды Российской империи:
Все́волод Вита́льевич Вишне́вский (8 (21) декабря 1900 — 28 февраля 1951) — русский советский писатель, драматург. Лауреат Сталинской премии первой степени (1950). Член ВКП(б) с 1937 года. Капитан 1 ранга.
Биография
Родился 8 (21) декабря 1900 года в Санкт-Петербурге в семье потомственных дворян, частного землемера Виталия Петровича Вишневского и Анны Александровны, урождённой Головачевской[1]. Выпускник Первой Санкт-Петербургской гимназии. Во время Первой мировой войны сбежал на фронт, был награждён Георгиевским крестом и двумя медалями. Участвовал в вооружённом восстании в Петрограде в 1917 году, воевал на фронтах гражданской войны.
 Внешние изображения
|
|
[rufort.info/cpg/albums/userpics/10018/%C2%E8%F8%ED%E5%E2%F1%EA%E8%E9003.jpg Группа моряков с корабля "Ваня-коммунист" № 5.] 2-й слева - В.Вишневский. 1919
|
|
|
[rufort.info/cpg/albums/userpics/10018/%C2%E8%F8%ED%E5%E2%F1%EA%E8%E9004.jpg Команда бронепозда "Грозный".] Во 2-м ряду, 4-ый слева - В.Вишневский. 1919
|
|
|
[rufort.info/cpg/albums/userpics/10018/%C2%E8%F8%ED%E5%E2%F1%EA%E8%E9005.jpg Матросы бронепоезда "Грозный".] В центре - В.Вишневский. 1919.
|
В 1918 году был бойцом 1-го морского берегового отряда, в 1918 — начале 1919 года — пулемётчиком корабля Волжской военной флотилии «Ваня-коммунист» № 5, в 1919 — начале 1920 года — пулемётчиком бронепоездов «Грозный» и «Коммунар» № 56 (входящего в состав Первой Конной армии). Затем работал политработником на Черноморском и Балтийских флотах. Работал редактором журнала «Краснофлотец».
Начал публиковаться с 1920 года. В 1921 году поставил в Новороссийске под открытым небом массовое представление о Кронштадтском восстании «Суд над кронштадтскими мятежниками», длившееся восемь часов. Рукопись постановки не сохранилась. В 1929 году вышла его пьеса «Первая Конная». С 1930 года жил в Москве. Входил в группу «Литфронт».
В 1930-х написал пьесы «Мы из Кронштадта», «Последний решительный», «Оптимистическая трагедия» (1933).
Известен как активный противник Михаила Булгакова и Михаила Зощенко. В романе «Мастер и Маргарита» — персонаж «Мстислав Лаврович». Поддерживал деньгами в ссылке Мандельштама[2].
В 1936 по сценарию Вишневского был создан фильм «Мы из Кронштадта» (реж. Е. Л. Дзиган), популярность которого сопоставима с «Чапаевым» братьев Васильевых. Картина была одобрена С. М. Эйзенштейном, воспринявшим её как продолжение "эпического стиля советской кинематографии, который был начат… «Броненосцем „Потемкин“» (Эйзенштейн С. Избранные произведения: в 6 т. М., 1968. Т.5. С.259).
Участник войны в Испании в 1936 году. Принимал активное участие в разгроме группировки Авербаха — Киршона.
Участник советско-финляндской войны 1939—1940 годов и Великой Отечественной войны, корреспондент газеты «Правда». Награждён медалью "За боевые заслуги"(1940 г.).Участник обороны Ленинграда. В годы Великой Отечественной войны В. возглавлял оперативную группу писателей при политуправлении Балтфлота. По заданию последнего он вместе с А.Кроном и Вс. Азаровым написал героическую комедию «Раскинулось море широко…», поставленную Ленинградским театром музыкальной комедии в 1942. Через год в Барнауле её воплотил на сцене Камерного театра А. Я. Таиров (музыку к спектаклю написал Г. В. Свиридов). Беспримерному подвигу ленинградцев в дни войны была посвящена пьеса Вишневского «У стен Ленинграда», подтвердившая его приверженность трагической теме. Она появилась на сценах Театра Краснознаменного Балтийского флота (1944) и Камерного театра (1945). С 1944 жил в Москве, был редактором журнала «Знамя». Допустил к публикации повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» изначально под названием «Сталинград» и включил В. Некрасова в список на Сталинскую премию. Именно при нём в журнале «Знамя» был напечатан ряд стихов А. А. Ахматовой, что послужило поводом для травли поэтессы. Позже сам отрекся от неё (в статье в «Литературной газете» от 7 сентября 1946 г.).
В последней своей пьесе «Незабываемый 1919-й» (1949) Вишневский вернулся к излюбленной теме Гражданской войны, обороны Петрограда. Приуроченная к 70-летию Сталина и одобренная им, эта пьеса, вопреки мнению самого автора, не стала достойным завершением его творческого пути. Большой внешний успех выпал на долю пьесы (она была поставлена почти во всех драматических театрах страны; в 1952 вышел на экраны одноименный фильм).
Умер в Москве 28 февраля 1951 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 2).
Жена — Софья Касьяновна Вишневская-Вишневецкая (1899—1962), художница.
Воинские звания
полковой комиссар — 1941 г.
бригадный комиссар 1942 г.
капитан 2 ранга — 1945 г.
Адреса в Санкт-Петербурге
1942—1944 — особняк В. О. Михневича — улица Профессора Попова, 10.
Адреса в Москве
«Дом писательского кооператива» — Камергерский переулок, 2.
Дача № 2, проезд Вишневского в Писательском городке «Переделкино»
Произведения
- За Власть Советов. Рассказы (1924)
- Первая Конная (1929)
- На Западе бой (1931)
- Последний решительный
- Оптимистическая трагедия (1933)
- Мы из Кронштадта (киносценарий)
- Мы, русский народ (роман-фильм)
- Первая Конная (киносценарий)
- Земля бессарабская (киносценарий)
- Раскинулось море широко (1942, совместно с Азаровым и А. А. Кроном)
- У стен Ленинграда (1944)
- Незабываемый 1919-й (1949)
- Война (роман, не закончен)
Награды и премии
Память
Именем драматурга названы:
Напишите отзыв о статье "Вишневский, Всеволод Витальевич"Примечания
- ↑ Сестра георгиевского кавалера Всеволода Александровича Головачевского.
- ↑ [o-e-m.narod.ru/index.html Сайт об Осипе Мандельштаме. Избранные даты жизни — 1936]
- ↑ [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie50603191/ Память народа :: Документ о награде :: Вишневский Всеволод Витальевич, Орден Ленина]. pamyat-naroda.ru. Проверено 19 декабря 2015.
- ↑ [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie50593993/ Память народа :: Документ о награде :: Вишневский Всеволод Витальевич, Орден Красного Знамени]. pamyat-naroda.ru. Проверено 19 декабря 2015.
- ↑ [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_predstavlenie50012499/ Память народа :: Документ о награде :: Вишневский Всеволод Витальевич, Орден Красной Звезды]. pamyat-naroda.ru. Проверено 19 декабря 2015.
- ↑ [pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie1537618132/ Память народа :: Документ о награде :: Вишневский Всеволод Витальевич, Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»]. pamyat-naroda.ru. Проверено 19 декабря 2015.
Источники
- Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
Литература о В. В. Вишневском
- Савченко М. М. [elibrary.gopb.ru/reader/index.php?r=view&idbook=557666&basename=GOPB_AZ Кинодраматургия Всеволода Вишневского]. — Краснодар: Краснодарск. кн. изд-во, 1964.
- Шарапков Н. С. [elibrary.gopb.ru/reader/index.php?r=view&idbook=534522&basename=GOPB_AZ Всеволод Вишневский (Критико-биогр. очерк)]. — Кишинев: Картя молдовеняскэ, 1965.
- Азаров В. [elibrary.gopb.ru/reader/index.php?r=view&idbook=272444&basename=GOPB_AZ Всеволод Витальевич Вишневский]. — Л.: Лениздат, 1966.
Ссылки
- [magazines.russ.ru/voplit/2008/1/ma.html Л. Максименков «Не надо заводить архива, Над рукописями трястись», фрагменты из автобиографий Вс. Вишневского приводятся по машинописным оригиналам, хранящимся в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ)]
- [publ.lib.ru/ARCHIVES/V/VISHNEVSKIY_Vsevolod_Vital%27evich/_Vishnevskiy_V.V..html Произведения В. В. Вишневского] на сайте «Публичная библиотека Вадима Ершова и К°».
 |
|---|
| | </div> | </table></td></tr></table>
Всеволод Витальевич Вишневский |
|---|
| | Пьесы | |
|---|
| | Сценарии | |
|---|
|
|
Отрывок, характеризующий Вишневский, Всеволод ВитальевичИ чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
|
|
|---|
