Всеволод Ярославич

Всеволод Ярославич<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет из Царского титулярника. 1672 год</td></tr>
Князь переяславский
1054 — 1073
Князь черниговский
1073 — 1078
Предшественник:	Святослав Ярославич
Преемник:	Владимир Всеволодович Мономах
Великий князь Киевский
1076 — 1077
Предшественник:	Святослав Ярославич
Преемник:	Изяслав Ярославич
1078 — 1093
Предшественник:	Изяслав Ярославич
Преемник:	Святополк Изяславич
Рождение:	1030(1030)
Смерть:	13 апреля 1093(1093-04-13) Вышгород
Род:	Рюриковичи
Отец:	Ярослав Владимирович Мудрый
Мать:	Ингегерда
Супруга:	1) Мономахиня 2) Анна Половецкая
Дети:	от 1-го брака: Владимир Мономах, Анна; от 2-го брака: Ростислав, Евпраксия, Екатерина, Мария

Все́волод Яросла́вич (в крещении Андре́й; 1030 — 13 апреля 1093, Вышгород под Киевом) — князь киевский в 1076—1077 и с 1078 до конца жизни, первый правитель Киева, использовавший титул «князь всея Руси» (отразившийся на его печатях).

Биография

Участник триумвирата

Четвёртый сын Ярослава Мудрого и Ингегерды Шведской. «Повесть временных лет» вкладывает в уста Ярославу фразу о том, что он любил Всеволода больше других сыновей. При жизни отца Всеволод не был его наместником в каком-либо городе и жил в Киеве при родителях. С 1054 по 1073 год — князь переяславский (Переяславля-Русского) и Ростовской земли, член так называемого «триумвирата Ярославичей» (вместе со старшими братьями Изяславом Киевским и Святославом Черниговским), принимал равное с ними участие в управлении государством (новая редакция «Русской правды», походы на кочевников, борьба со Всеславом Полоцким). Переяславская епархия (как и черниговская) была повышена в этот период до митрополии..

Всеволод вместе с братьями был разбит на Альте половцами, был в Киеве с Изяславом во время народного восстания, затем вместе со Святославом находился в Киеве, когда Изяслав повёл на Русь поляков.

Княжение в Чернигове

См. также: Битва на Нежатиной Ниве

В 1073 году триумвират распался: Святослав и Всеволод изгнали Изяслава, обвинив его в союзе с Всеславом полоцким против них. Всеволод перешёл в Чернигов, отдав Переяславль Давыду Святославичу. Изяслав не получил помощи от своих польских союзников, более того — в 1076 году Олег Святославич с Владимиром Всеволодовичем возглавляли русское войско в походе на помощь полякам против чехов.

В декабре 1076 года Святослав внезапно скончался. Всеволод занял его место, но уже через полгода вернул престол двинувшемуся на Киев с поляками Изяславу, не только удержав Чернигов, но и вернув Переяславль. Но против него поднялись племянники Олег Святославич и Борис Вячеславич с половцами и разбили его на р.Сожице. Всеволод бежал за помощью в Киев и вернулся вместе с Изяславом к Чернигову, который сел в осаду в отсутствие своих князей. Решающее сражение произошло 3 октября, в нём погибли Изяслав и Борис.

Великое княжение

Всеволод окончательно занял киевский престол, по выражению летописца переима власть Русскую всю, несмотря на то что на Волыни и в Новгороде сидели соответственно Ярополк и Святополк Изяславичи. В 1079 году Олег с братом Романом вновь двинулся из Тмутаракани на Киев, но Всеволод подкупил половцев, которые убили Романа, а Олега отправили в Византию на остров Родос, где тот пробыл ещё пятнадцать лет; Тмутаракань перешла под контроль Киева.

Была продолжена ожесточённая борьба с Всеславом Полоцким, возобновившаяся сразу после смерти Святослава Ярославича. На рубеже 1070—1080-х годов Всеслав провёл поход под Смоленск, после чего Владимир Мономах провёл опустошительный поход на Полоцкое княжество, а затем второй поход с половцами, во время которого был захвачен Минск. Об этих и других событиях в более точных подробностях, чем «Повесть временных лет» (правда, без точной датировки, воспроизводя только их последовательность), сообщает «Поучение Владимира Мономаха». В частности, об эпизодах борьбы с половцами, когда те прошли до Стародуба, но были разбиты на Десне Владимиром Мономахом, ханы Асадук и Саук попали в плен, затем восточнее Новгорода-Северского был разбит хан Белкатгин. В начале 1080-х годов было проведено два подряд зимних похода против племенного союза вятичей. Их князь Ходота является последним упоминаемым в источниках племенным восточнославянским князем. Земля вятичей окончательно вошла в состав Черниговского княжества.

Важные события киевского княжения Всеволода Ярославича произошли на юго-западе Руси и закончились тем, что, по формулировке решения Любечского съезда, розданы города: Давыду — Владимир, Ростиславичам же: Володарю — Перемышль, Васильку — Теребовль. От Ярополка Изяславича бежали изгои, сыновья Ростислава Владимировича, старшие правнуки Ярослава Мудрого, и заняли Червенские города. Давыд Игоревич, перехватив торговую артерию в устье Днепра, добился от Всеволода удела, причём на Волыни. Таким образом столкнулись интересы Ярополка Изяславича с интересами Всеволода, и вскоре Ярополк погиб от руки наёмного убийцы в походе против Ростиславичей (1086). В 1088 году Всеволод дал Туров Святополку Изяславичу, посадив в Новгороде своего 12-летнего внука Мстислава Владимировича.

Внешняя политика при Всеволоде ознаменована интенсивными контактами со Священной Римской империей, за императора которой Генриха IV князь выдал замуж свою дочь, Евпраксию-Адельхайду, а впоследствии с римским папой Урбаном II, оппонентом Генриха. Вероятно, переход Руси в лагерь противников императора был связан со скандальным конфликтом Евпраксии и Генриха: дочь Всеволода бежала из Германии в Верону и предстала перед папой, обвиняя мужа в издевательствах над ней, оргиях и участии в сатанинских ритуалах.

По инициативе князя (видимо, вследствие контактов с Римом) на Руси был установлен праздник перенесения мощей святителя Николая Мирликийского в Бари, не празднуемый греческой церковью, всегда расценивавшей этот перенос как похищение.

В «Слове о полку Игореве»

Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом раздоры ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани, звон же тoт слышал давний великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове.

Характер

Лаврентьевская летопись так характеризует Всеволода: «Издетства был боголюбив, любил правду, наделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев, делая им пожертвования, сам воздерживался от пьянства и от похоти, за что и любил его отец более всех своих детей».

Князь-полиглот

Всеволод Ярославич — один из самых образованных людей своего времени. Его сын, Владимир Мономах, в «Поучении» пишет, что его отец, «сидя дома», владел пятью языками. По-видимому, среди этих языков были шведский (язык матери Всеволода), греческий (язык его жены), а также, возможно, английский (язык его невестки, жены Владимира, Гиты Саксонской) и половецкий.

Браки и дети

Всеволод был женат дважды: первый раз — на «Мономахине», дочери византийского императора Константина IX Мономаха Марии, умершей в 1067 году.

• Дети:
  • Владимир Всеволодович Мономах (1053— 1125)
  • Св. Янка Всеволодовна (Анна), умерла в 1112 году

Второй раз — на половецкой княжне Анне, умершей в 1111 году.

• Дети:
  • Ростислав Всеволодович (1070—1093) — князь переяславский
  • Евпраксия Всеволодовна (1069/1071 — 1109) — германская императрица
  • Екатерина (Ирина) Всеволодовна (ум. 11 июля 1108 г.)
  • Мария

Записи о погребении Всеволода

О его погребении упоминает граффити в киевском соборе Святой Софии, открытое С. С. Высоцким и недавно вновь проанализированное А. А. Зализняком. Дмитр, дружинник Всеволода, записал, что «Андрея, русcкий князь благой», умер в среду «по обеде» и был погребён на другой день, в Великий Четверг 14 апреля 1093 г.

«Повесть временных лет» (текст по Ипатьевскому списку Ипатьевской летописи (Библиотека РАН шифр 16.4.4) содержит запись (перевод): «В год 6601 (1093), индикта в 1-й год, преставился великий князь Всеволод, сын Ярославов, внук Владимира, месяца апреля в 13-й день, а погребен был в 14-й день; неделя была тогда Страстная, и день тогда был четверг великий, когда он положен был в гробу в великой церкви святой Софии»

Предки

Игорь Рюрикович

Святослав Игоревич

Ольга

Владимир Святославич

Мал Любечанин?

Малуша

Ярослав Владимирович Мудрый

Рогволод Полоцкий

Рогнеда Рогволодовна

Всеволод Ярославич

Бьёрн Эриксон?

Эрик VI (король Швеции)

Олаф (король Швеции)

Скоглар-Тосте

Сигрид Гордая

Ингегерда, принцесса шведская

вождь ободритов

Эстрид Ободритская

Литература

• Валькова В. Г., Валькова О. А. Правители России. — М., 1999. — С. 40. — 352 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-7836-0101-2.
• Экземплярский А. В. Черниговские, князья // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Всеволод Ярославич

– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.