Всеволожские

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Всеволожские


Описание герба:
Том и лист Общего гербовника:

II, 19

Части родословной книги:

VI, II


Подданство:
Великое княжество Московское
Царство Русское
Российская империя
Имения:

Мыза Рябово, Жерехово, Орехово

Дворцы и особняки:

Особняк Всеволожских

Все́воложские — русский дворянский род.

До середины XVIII века было принято написание фамилии Всеволоцкие, позднее также Всеволодские. Написание Всеволожские вытеснило все остальные и стало общеупотребительным только в самом конце XVIII века, в связи с утверждением герба.





Всеволожские и Всеволожи

После того, как в XVIII веке род Всеволожских разбогател за счёт участия в перевороте 1762 года и нескольких удачных браков, было подано прошение о признании его происхождения от московского боярского рода Всеволожей-Заболоцких — потомков смоленских князей, утративших княжеский титул. Это прошение было удовлетворено.

Однако составитель «Российской родословной книги» высказал сомнение в достоверности родословной Всеволожских. Позже исследователь московской боярской знати С. Б. Веселовский, разделявший эти сомнения, уточнил, что живший в первой четверти XVI века Иван Дмитриевич Козля (внук Ивана Ивановича Молодого, одного из сыновей Ивана Александровича Всеволожа), которого Всеволожские считали своим предком, в родословной Заболоцких, приведённой в «Бархатной книге», показан бездетным. При формировании «Государева родословца» Всеволожские свою роспись не подавали. При этом никто из потомков брянского князя Александра Всеволода Глебовича Всеволожским не писался. Его ближайшие потомки упоминаются в документах по имени-отчеству, иногда с прибавлением прозвания Всеволож. Потомки же Ивана Александровича в итоге усвоили прозвание Заболоцких с разными прозвищами[2]. Да и образование родового прозвания «Всеволожский» от Всеволод не характерно для Северо-Восточной Руси. В то же время, когда жил Иван Козля, упоминается несколько людей, которые писались Всеволожскими/Всеволодскими, которые не были родственниками Заболоцких[3].

Всеволоцкие, патриаршие дети боярские

Старшая («московская») ветвь рода Всеволожских происходит от Ивана Никитича Всеволоцкого, который в 1584 году был послан гонцом в Польшу с требованием о возврате пленных русских. Отдельные представители этой ветви писались «Всеволоцкими» вплоть до конца XVIII века (в том числе и в тех документах Вотчинной коллегии, в которых как все представители младшей, так и некоторые представители других линий старшей ветви уже именовались «Всеволожскими»).

Внук Ивана Никитича, патриарший сын боярский Василий Петрович Всеволоцкой получил в 1608 году от патриарха Гермогена во Владимирском уезде поместья (сельцо Орехово с пустошами), утверждённые в 1621 году патриархом Филаретом за сыновьями его Григорием, Петром и Романом в вотчину. Первые двое были родоначальниками двух ныне существующих линий этой ветви.

Большинство потомков Григория Васильевича, начиная с конца XVIII века, служили офицерами военно-морского флота. Эта линия внесена в VI часть родословной книги Владимирской и Калужской губерний.

Потомки Петра Васильевича до середины XVIII века продолжали служить патриаршими детьми боярскими, затем дворянами Синодального дома (в 1691 году в списке дворян патриарха Адриана перечислены 209 человек, из них Всеволоцких — 22)[4], и были управителями патриарших (синодальных) вотчин. Последним оставил это поприще Матвей Алексеевич Всеволоцкой, ещё в 1780-х г.г. — комиссар Государственной Коллегии экономии, в ведение которой в 1764 году были переданы после секуляризации бывшие церковные имения. Его внук, подпоручик Матвей Алексеевич, не сумевший представить в Херсонское губернское дворянское собрание метрическую выписку о своём рождении (казённый ящик Елисаветградского гусарского полка, шефом которого был генерал-майор А. М. Всеволожский и в церкви которого в 1808 г. в Вилкомире его младший сын был крещён, в 1812 году был отбит французами и утрачен[5]), с детьми был внесён во II (а не в VI) часть родословной книги Херсонской губернии. Эта линия носит название «херсонских Всеволожских».

Старшие Всеволоцкие, служившие патриарху, не подавали своей росписи для составления Бархатной книги. Документы об их службе и земельных владениях откладывались не в государевом Разрядном приказе, а в Патриаршем Дворцовом приказе, архив которого полностью погиб в сильнейшем кремлёвском пожаре 1701 года, что существенно затрудняет исследование генеалогии и истории этой ветви рода.

Виднейшие представители:

Всеволожские-промышленники

Вторая ветвь рода (младшая[6], «петербургская») известна по документам с XVI века и внесена в VI часть родословной книги Московской и Пензенской губерний (Гербовник, II, 19). Её представители служили по Владимиру, где владели поместьями; село Жерехово Владимирского уезда оставалось «родовым гнездом» этой ветви на протяжении 200 лет[7]. В отношении этой ветви написание фамилии «Всеволожские» употреблялось уже с середины XVII века.

Родион Власьевич Всеволожский, двоюродный племянник Ивана Никитича Всеволоцкого, был воеводой на Двине в 1601 году. Сыновья его: Меркурий-Ворколап, Фёдор-Раф и Александр-Астрадам (ум. 1640) участвовали в московском осадном сиденье 1608 года и за это пожалованы вотчинами. Дочь Фёдора-Руфа, Евфимия, была невестой царя Алексея Михайловича.

Яков Андреевич, единственный представитель этой ветви Всеволожских в конце XVII века, служил стольником и участвовал в Крымском походе, в котором и умер в 1689 году. Далее перечислены наиболее значимые из его потомков:

В XIX веке потомки Всеволода Андреевича Всеволожского долго готовили прошение на Высочайшее имя о возвращении им якобы «случайно утраченного» княжеского титула. А. Н. Всеволожский, издав брошюру «Род Всеволожских» и постулировав их происхождение от Всеволож-Заболоцких, умолчал в ней о представителях второй ветви рода Всеволожских[8]. На этом основании появилась версия о существовании двух разных родов Всеволожских, которая была отражена в словарной статье «Всеволожские» Энциклопедического словаря «Брокгауз и Ефрон», принадлежащей перу В. В. Руммеля[9].

Родовое гнездо младшей ветви рода Всеволожских, село Жерехово в Ильмехотском стане Владимирского уезда, находится всего в 3 верстах от Орехова, принадлежавшего старшей ветви.

Напишите отзыв о статье "Всеволожские"

Примечания

  1. [gerbovnik.ru/arms/169.html Общий гербовник дворянских родов Российской империи. Герб рода Всеволожских.]
  2. Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. — С. 333—334.
  3. Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. — С. 525.
  4. Документы Патриаршего дворцового приказа, 1634—1720 г.г. // Приложение II к кн.: Горчаков М. О земельных владениях митрополитов, патриархов и св. Синода (988—1738 г.г.). Из опытов исследования в истории русского права. — СПб., 1871, с. 100—110.
  5. Остен-Сакен Д. Е. Отрывок из летописи Елисаветградского гусарского полка. // Военный сборник, 1870, № 10
  6. Дегтерев Л. В. Род Всеволожских: (Краткие сведения о младшей ветви Всеволожских). // В сб.: «Мызы и музы». Вестник Всеволожского государственного историко-краеведческого музея, № 3. — Всеволожск, 1994, с. 28.
  7. [www.vladregion.info/articles/istoriya-odnoi-legendy-vsevolozhskie-v-sele-zherekhove Антонов В. А. История одной легенды. Всеволожские в селе Жерехове.]
  8. «От третьего сына смоленского выходца Князя Александра Всеволода Глебовича, XVI колено, Князя Ивана Александровича Всеволожа, XVII колено, происходит ныне существующий род Всеволожских до XXXVI колена в следующем порядке» (Всеволожский А. Н. Род Всеволожских. — Симферополь, 1886, с. 7). Это все, что было сказано А. Н. Всеволожским по этому поводу. При этом, описывая этот «следующий порядок», он не упомянул о наличии у Петра Ивановича Всеволоцкого, двоюродного племянника своего предка Родиона Власьевича, сына Василия, патриаршего сына боярского.
  9. Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга, том первый. — СПб.: Изд. А. С. Суворина, 1895, с. 120, 126.

Литература

Ссылки

  • [ru.rodovid.org/wk/Род:Всеволожские Род:Всеволожские] на Родоводе

Отрывок, характеризующий Всеволожские

Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.