Всеправославный конгресс (1923)

Всеправославный конгресс, Всеправославное совещание (греч. Πανορθόδοξον Συνέδριον) — проходивший с 10 мая по 8 июня 1923 года в Константинополе съезд (совещание) представителей ряда поместных Православных Церквей, созванный по инициативе Вселенского патриарха Мелетия IV (Метаксакиса). Несмотря на эпитет «Всеправославный», Совещание не признаётся Всеправославным собором: «Название этого совещания всеправославным не может быть принято, так как в его работе не участвовали представители Александрийской, Антиохийской, Иерусалимской и большинства др. Поместных Церквей».

Предыстория конгресса

На сессии 20 мая 1919 года Синод Элладской православной церкви единогласно принял мнение Архиепископа Мелетия (Метаксакиса), согласно которому правительство свободно в своём стремлении принять григорианский календарь, а Церковь, до утверждения нового, научно более точного, календаря, следует юлианскому календарю. На этой сессии Мелетий заявил: «Положение Церкви в России изменилась, и возможность сближения с Западом более предпочтительна. Мы считаем необходимым провести срочную календарную реформу». После своего избрания на Константинопольский Престол Мелетий издал «Послание Благословенным и Честным Церквам Александрии, Антиохии, Иерусалима, Сербии, Кипра, Греции и Румынии», в котором заявил: «Вопрос о календаре возник давно, но приобрёл особую важность в настоящее время. Необходимость использования общего единого календаря, известного Европе и Америке, становится всё более и более очевидной. Одно православное правительство за другим приняло „европейский календарь“. Неудобство использования двух календарей в общественной жизни очевидно. Следовательно, желание найти и ввести общий календарь для общественной и религиозной сферы возникло со всех сторон. Это необходимо не только для того, чтобы православные могли гармонично действовать как граждане и как христиане, но и для усиления вселенского христианского единства. Мы призваны к этой задаче во имя Господа совместным празднованием Его Рождества и Воскресения».

В этом послании Мелетий призывает каждую автокефальную Церковь прислать одного-двух представителей в состав комиссии на созываемый вскоре после Пасхи собор в Константинополе для решения календарного и других важных церковных вопросов. Поместные Церкви очень прохладно отнеслись к этому решению; старейшие патриархии: Антиохийская, Александрийская, Иерусалимская никого не прислали в Константинополь, не поехали на собор и представители Московского патриархата.

Участники

В заседаниях принимали участие сначала всего 10, а потом и вовсе 9 человек: семь (после пятого заседания шесть) епископов, один архимандрит и двое мирян.

• От Константинопольской патриархии: патриарх Мелетий (Метаксакис) — председатель, Кизический митрополит Каллиник (Деликанис), Василеос Антониадис — мирянин, профессор Халкинской богословской школы.
• От Кипрской Церкви: митрополит Никейский Василий (Георгиадис) (впоследствии Константинопольский патриарх).
• От Сербской Церкви: митрополит Черногорский и Приморский Гавриил (Дожич) (впоследствии Сербский патриарх), доктор Милутин Миланкович — мирянин, профессор математики и механики в Белградском университете.
• От Элладской Церкви: митрополит Диррахский Иаков (Николау).
• От Румынской Церкви: архимандрит Юлий (Скрибан).
• Архиепископ Алеутский и Северо-Американский Александр (Немоловский) и архиепископ Кишинёвский Анастасий (Грибановский) в юрисдикции Архиерейского Синода Русской православной церкви заграницей. Последний на пятом заседании в знак протеста покинул конгресс и больше в нём не участвовал.

На конгрессе отказались присутствовать представители трёх старейших после Константинопольского патриархатов: Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. Не участвовали в конгрессе и Московский патриархат, Синайская архиепископия, а также Болгарская церковь (Константинопольская Патриархия тогда считала её схизматической). В работе совещания принимали участие архиереи Православной Российской Церкви — Кишинёвский и Хотинский архиепископ Анастасий (Грибановский), тогда управляющий русскими приходами Константинопольского округа, и Алеутский и Североамериканский Александр (Немоловский), но они не имели полномочий представлять Русскую Церковь.

По мнению профессора Сергея Троицкого, выяснявшего церковно-правовую сторону рассматриваемого вопроса, члены конгресса не имели права выражать мнение своих Церквей, по причине того что поместные Церкви тогда ещё не выработали на основании предварительно созванных местных архиерейских соборов своё определение по вопросам, вошедшим в программу конгресса: делегаты, по его мнению, могли выражать только своё частное, личное мнение или, в лучшем случае, мнение своих Синодов. С церковно-правовой точки зрения «Всеправославный конгресс» он рассматривает как «частное собрание нескольких лиц, которые поставили перед собою задачу рассмотреть некоторые вопросы, волнующие в настоящий момент Православную Церковь, и выразить своё мнение по этим вопросам».

Деяния и решения конгресса

Всего было 11 заседаний (деяний) конгресса. Вопросами обсуждения были: Новоюлианский календарь и его принятие и вопросы связанные с календарём, препятствия к браку, вопрос брака клириков (епископский чин и брак, второй брак клириков, рукоположение до брака), вопрос перенесения праздников на ближайшее воскресение, сокращение служб, ревизия постов, сколь часто надо созывать Всеправославные соборы, причины расторжения брака, условия, в которых возможны смешанные браки, возрастная граница для рукоположения в дьякона, священника и епископа, как принимать римокатолических клириков, желающих начать брачную жизнь, внешний вид клириков в обществе.

Решения на конгрессе были приняты следующие:

1. Об исправлении юлианского календаря и об определении празднования Св. Пасхи «на основании астрономических вычислений».
2. Всеправославный собор в Константинополе поручает Вселенскому Патриархату объявить народу после обмена мнениями с другими православными церквами, что православные желают принять в будущем новый календарь, в котором число дней в неделе (то есть семь) будет сохранено, хотя это мнение может быть изменено, если другие церкви согласятся принять новый календарь, в котором количество дней недели изменится. По согласованию с другими церквами может быть также принято решение о праздновании Пасхи в фиксированный день, соответствующий историческому дню Воскресения Господа, который определяется «научными методами».
3. Священники и диаконы могут жениться после рукоположения.
4. Разрешается второй брак вдовым священникам и диаконам.
5. Определения разнородного содержания: о нижней границе возраста рукоположения в три степени священства; о волосах и внешнем виде клириков; о сохранении монашеских обетов; о препятствиях к браку; о праздновании памяти святых в течение недели как присутственных днях(поместные церкви призываются принять отдельные решения о праздновании дней Святых в будние дни, до принятия нового календаря, в котором празднование дней Святых будет происходить только в воскресенье, чтобы уменьшить количество праздников.); о постах.
6. О праздновании 1600-й годовщины Первого Вселенского Собора в Никее (325—1925 гг.); поручить Вселенскому патриархату взять на себя инициативу по созыву «вселенского собора» для решения спорных вопросов.
7. По вопросу о решении живоцерковнического собора, бывшего в Москве в июне 1923 г., который лишил сана находящегося в тюрьме Всероссийского патриарха Тихона.

Рецепция решений конгресса

После конгресса необходимо, чтобы его решения были приняты всеми поместными церквями, для этой цели патриарх Мелетий IV не стесняется прибегнуть и к обману, чтобы достичь свои реформаторские цели. Письмом от 10 июля 1923 года он пытается обмануть Финляндского архиепископа Серафима, что новое времяисчисление принято для церковного употребления согласно якобы общему мнению и решению Православных Церквей. Таким же способом был введён в заблуждение и Патриарх Московский Тихон. Считая, что календарная реформа воспринята всей Православной Церковью, он издает распоряжение ввести новый календарь в Русской Православной Церкви. Народ, однако, решительно воспротивился этому нововведению. Когда же впоследствии выяснилась истина, патриаршее распоряжение было отменено. От имени русских иерархов Заграницей Киевский митрополит Антоний объявил, что решения Константинопольского конгресса «о реформе церковного календаря не могут быть приняты Русской Православной Церковью Заграницей, поскольку они противоречат свв. канонам и древней церковной практике, освящённой Вселенскими соборами». Первое, второе, третье, четвёртое и пятое решение конгресса не могли были приняты духовенством по причине того, что они вступали в полное противоречие с решениями с церковным Преданием и канонами Вселенских соборов (26-м Апостольским правилом, 3-м и 6-м правилами VI Вселенского собора и т. д.). Рецепцию решения конгресса в Православной Церкви не прошли.

В результате конгресса часть Православных поместных Церквей перешла на новоюлианский календарь, а другая часть сохранила старый. Вообще поспешность и жёсткость, с которой проводились реформы, многим не нравились. В Православной Церкви возник раскол, образовалось множество иерархий, прекративших молитвенное и евхаристическое общение с новостильными иерархиями. Причиной раскола являются несколько вещей, выдвигаемых старостильниками при неприятии решений конгресса:

1. Конгресс не выражал мнения всей полноты церкви и не был вполне легитимным по составу
2. Главные действующие лица конгресса Мелетий и Василий — члены масонской ложи, и по мнению противников конгресса проводили реформу в интересах экуменизма, а не православия,
3. Решения конгресса о браках (второбрачие духовенства, разрешение жениться духовенству после хиротонии) противоречат канонам Вселенских соборов,
4. Новоюлианский календарь совпадает с Григорианским календарём и такое тождество будет в ближайшие 800 лет, до XXIX века, поэтому старостильники считают что принят по сути Григорианский календарь, принятие которого воспрещено решением Великого Константинопольского собора 1583 года, в котором сказано:

кто не следует обычаям Церкви и тому, как приказали семь святых Вселенских соборов о святой Пасхе и месяцеслове и добре законоположили нам следовать, а желает следовать григорианской пасхалии и месяцеслову, тот с безбожными астрономами противодействует всем определениям св. соборов и хочет их изменить и ослабить — да будет анафема, отлучён от Церкви Христовой и собрания верных. Вы же, православные и благочестивые христиане, пребывайте в том, в чём научились, в чем родились и воспитались, и когда вызовет необходимость и самую кровь вашу пролейте, чтобы сохранить отеческую веру и исповедание. Хранитесь и будьте внимательны от сих, дабы и Господь наш Иисус Христос помог вам и молитвы нашей мерности да будут со всеми вами. Аминь.

Ссылки

• [holyrussia.narod.ru/Kongress.html Деяния и Решения «Всеправославного» Конгресса 1923 года в Константинополе.]
• [www.pravenc.ru/text/155528.html «ВСЕПРАВОСЛАВНЫЙ КОНГРЕСС»] // Православная энциклопедия. Том IX. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2005. — С. 680-683. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-015-3
• Священник Александр Мазырин [www.pravoslavie.ru/smi/1436.htm КОНСТАНТИНОПОЛЬСКАЯ ПАТРИАРХИЯ И ОБНОВЛЕНЧЕСКИЙ РАСКОЛ]
• Владимир Мосс [rpczmoskva.org.ru/wp-content/uploads/moss.htm ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ НА ПЕРЕПУТЬЕ (1917—1999)]
• Епископ Триадицкий ФОТИЙ [www.blagogon.ru/biblio/44/ «Всеправославный» конгресс 1923 года в Константинополе и его последствия]
• [www.portal-slovo.ru/theology/44611.php Календарный вопрос в Поместных Православных Церквах в XX веке.]
• [www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/page_2702.htm МЕЛЕТИЙ МЕТАКСАКИС: МИТРОПОЛИТ, АРХИЕПИСКОП, ПАПА И ПАТРИАРХ]

Отрывок, характеризующий Всеправославный конгресс (1923)

– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.