Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Всероссийская художественно-промышленная выставка

Выставка 1882 года в Москве
Расположение
Страна

Российская империя Российская империя

Площадка

Москва

Деятельность
Открыта

1882

XV Всероссийская художественно-промышленная выставка — московская всероссийская выставка 1882 года.





Описание

Выставка должна была открыться в 1875 году в Москве (предыдущая выставка проходила в 1870 году в Санкт-Петербурге), но её отложили до 1880 года из-за предстоящих всемирных выставок в Филадельфии (1876) и в Париже (1878), в которых Россия приняла активное участие. Покушение на императора Александра II в марте 1881 года послужило причиной переноса её на следующий год.

Общая площадь выставки в 11 раз превышала площадь выставки 1870 года: экспозиция была размещена в отдельных павильонах на площади в 30 га на Ходынском поле. Главной достопримечательностью выставки стало центральное выставочное здание. Оно представляло собой восемь трёхнефных павильонов, расположенных звездообразно, то есть в радиальных направлениях, и соединенных между собой двумя концентрическими галереями, образуя при этом большой центральный и восемь маленьких дворов (диаметр 298 м, площадь 35 000 кв. м). С двух сторон к главному зданию примыкали почти одинаковые павильоны, в одном из которых размещался машинный отдел (9600 кв. м), а в другом — художественный и учебный отделы (9980 кв. м). Все три здания были собраны из однотипных трёхпролётных металлических рам общей шириной более 31 м. Все средние, более высокие, пролёты имели верхний свет. Металлический каркас для главного здания был изготовлен на Санкт-Петербургском металлическом заводе, а павильоны машинного и художественного отделов — на московском заводе Бромлея и Брянском заводе. Общий план павильонов и проекты фасадов вырабатывались при участии А. И. Резанова, Г. Е. Паукера и И. А. Вышнеградского. Окончательный проект и рабочие чертежи были выполнены архитекторами А. Е. Вебером и А. С. Каминским, которые и осуществляли строительство всех главных павильонов. Кроме этого, выставочным комитетом было построено ещё девять главных («казённых») павильонов, среди них — павильон садоводства, дополнительный павильон кустарного отдела и два павильона для выставки животных. К главным выставочным постройкам относился и выполненный в русском стиле Императорский павильон, предназначенный для «отдохновения высочайших особ» и закрытый для посетителей; такие постройки будут возводиться на многих последующих выставках. На выставке также было сооружено 36 частных павильонов. К их проектированию привлекались известные российские зодчие; богатством отделки выделялись павильоны заведения искусственных вод Ланина, владельца фарфоровых заводов М. С. Кузнецова, известного сахарозаводчика Абрикосова. Водочный фабрикант, поставщик Двора Его Императорского Величества Штритер построил свой стенд в виде триумфальных ворот, составленных из бутылок с выпускаемой им продукцией. Большим успехом пользовалась экспозиция московской фабрики благовонных товаров «Брокар и Ко» — фонтан с одеколоном (фирма «Брокар и Ко» была награждена золотой медалью выставки). Главным украшением стенда Златоустовского оружейного завода стал огромный государственный герб России: «…Громадный гербовый орел, сделанный из ножей, вилок, клинков, кокард и других металлических военных уборов, и за этим орлом — ваза, тоже из всевозможных клинков военного оружия» (завод был отмечен двумя наградами: золотой медалью за высокое качество и отделку холодного оружия, ножевого товара и инструментов, и серебряной медалью — за применение мартеновской стали для выделки ружейных стволов и введение металлических ванн для закалки клинков)[1]. Свои павильоны построили: газоосветительный завод «Светозар», мельница товарищества «С. А. Добров и Б. И. Набгольц»; группой около отдела садоводства расположились колокольные заводы (из Ярославля — фирма «П. И. Оловянишникова сыновья»[2], из Харьковской губернии — Рыжов, два из Москвы — Финляндский и Самгин[3]); пивоваренный и винокуренный завод Фельзера, Варшавское промышленное общество механических и горных заводов Лильпоп, Рау и Левенштейн и Варшавский сталелитейный завод и другие.

Впервые на территории выставки появилась электрическая железная дорога, которую построила известная петербургская фирма «Сименс и Гальске» — 300-метровая линия пользовалась большой популярностью: пассажирский мини-электропоезд перевозил за сутки до 800 пассажиров.

Для удобства посетителей были сооружены концертный зал на 2 150 мест, ресторан, трактир, а также павильон администрации и экспертов, пожарное депо и другие вспомогательные постройки — в большинстве своём они отличались оригинальной архитектурой.

Торжественное официальное открытие и освящение состоялись 20 мая 1882 года. На другой день её открыли для публики и затем ежедневно за исключением трёх дней высочайшего посещения. За четыре месяца работы выставки её посетило более миллиона человек. За 131 день проведения выставки её посетили 1 077 320 человек, в том числе с платою за вход 970 107, давших сбора 256 765 рублей 5 копеек, а также бесплатных посетителей (учащиеся, фабричные рабочие и низшие военные чины) 107 198 человек.

Одними из самых посещаемых мест на выставке, названные экспертами «русский продукт», считались ресторан и трактир Лопашова. Постройка ресторана по проекту архитектора Д. И. Чичагова на средства владельца (около 205 000 рублей серебром) была начата ещё в 1880 году и окончена к открытию выставки. К обслуживанию посетителей в обычные дни привлекалось 140 официантов, в праздничные — до 200, поваров с мальчиками — до 70. Всего работало до 320 служащих. Трактир предназначался для «удовлетворения требований среднего и небогатого класса людей». Обозреватели жаловались на дороговизну, «вызывавшую всеобщее негодование», но признавали, что ресторан «оказался далеко не в состоянии поместить всех желающих внести свою посильную лепту за дорогие яства и пития». Впервые к выставочным правилам был приложен генеральный план выставки с указанием тематического деления экспозиции. Общее количество участников достигло 5813. Уникальная экспозиция, насчитывавшая 6852 партии предметов, была тематически разбита на 14 отделов и 121 группу. Впервые выделили самостоятельный кустарный отдел (1105 предметов), который сформировали 4 губернских земства и 7 статистических комитета; он стал вторым по количеству экспонатов после отдела сельского хозяйства. Также впервые появились научно-учебный и военный отделы. Разнообразные экспонаты машинного отдела показали качественные изменения технологического развития отечественной промышленности.

Выставка стала местом синтетического взаимодействия искусств — архитектуры, скульптуры, живописи, садово-паркового ландшафта, музыки, театра, балета. Впервые сформированный художественный отдел, насчитывавший около 950 произведений, стал значительным событием в художественной жизни России. Здесь экспонировались произведения таких замечательных русских художников, как Антокольский, Брюллов[уточнить], Васнецов, Верещагин, Ге, Иванов, Крамской, Куинджи, Репин, Поленов, Прянишников, Савицкий и многие другие. Серию концертов дал симфонический оркестр под управлением А. Г. Рубинштейна.

В одном из писем к Н. фон Мекк П. И. Чайковский написал: «Для меня нет ничего антипатичнее, как сочинять ради каких-нибудь торжеств. Подумайте, милый друг! Что, например, можно написать по случаю открытия выставки, кроме банальностей и шумных общих мест? Однако ж отказать в просьбе не имею духа, и придется волей-неволей приняться за несимпатичную задачу». В начале ноября 1880 года «Торжественная увертюра» была закончена и издана. Первое исполнение этого сочинения состоялось 8 августа 1882 года, в рамках мероприятий выставки, в симфоническом концерте Московского отделения Русского музыкального общества под управлением И. К. Альтани.

Парижская «Revue de Deux Mondes» в подробнейшем репортаже из Москвы отмечала: «Выставка 1882 года составляет истинное торжество для промышленной России; она служит выражением громадного прогресса во всех отраслях человеческого труда за последние двадцать лет».

Выставка обошлась казне 2 945 726 рублей[4].

Напишите отзыв о статье "Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года"

Примечания

  1. [resources.chelreglib.ru:6005/el_izdan/kalendar2005/zlatoys4.htm Златоустовская оружейная фабрика: 190 лет со времени официального открытия. Участие ЗОФ в выставках.]
  2. [www.yaroslavskiy-kray.com/423/olovyanishnikovy.html Оловянишниковы]
  3. [www.zvon.ru/article3.view2.page4.part17.html Колокололитейный завод Самгина]
  4. Корепанова С. А. [dlib.rsl.ru/viewer/#?page=17 Выставочная деятельность в России в XIX веке: Промышленные и научно-промышленные выставки]: автореферат диссертации на звание кандидата исторических наук / Ур. гос. ун-т им. А. М. Горького. — Екатеринбург, 2005. — 26 с.

Литература

  • Всероссийская художественно-промышленная выставка в Москве 1882 года / Под редакцией Гоппе Г. Д. — СПб.: Типография Эдуарда Гоппе, 1882. — 252 с.

Ссылки

  • Никитин Ю. [www.newizv.ru/inset/2007-02-02/62477-vserossijskaja-promyshlenno-hudozhestvennaja-vystavka-1882-goda.html К 125-летию уникального выставочного комплекса в Москве]
  • Азарова О. [www.zvon.ru/article3.view2.page3.part2.html Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года в Москве]
  • [www.beercult.ru/profiles/blogs/moscow1882 Картинки с выставки: Пиво на Всероссийской художественно-промышленной выставке 1882 года.]

Отрывок, характеризующий Всероссийская художественно-промышленная выставка 1882 года

– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.