Все умрут, а я останусь

Все умрут, а я останусь
Жанр	драма
Режиссёр	Валерия Гай Германика
Продюсер	Игорь Толстунов Дарья Хлёсткина
Автор сценария	Александр Родионов Юрий Клавдиев
В главных ролях	Полина Филоненко Агния Кузнецова Ольга Шувалова
Оператор	Алишер Хамидходжаев
Кинокомпания	ПРОФИТ
Длительность	80 мин
Сборы	235 432 долл.
Страна	Россия Россия
Год	2008
IMDb	ID 1227189
Выход фильма «Все умрут, а я останусь»

К:Фильмы 2008 года

«Все умрут, а я останусь» — российский фильм о трёх подругах-девятиклассницах, снятый режиссёром Валерией Гай Германикой. Премьера состоялась в программе «Неделя критики» на Каннском кинофестивале 2008 года, где фильм получил награду «„Золотая камера“ — особое упоминание» и приз «Молодого жюри». В российский прокат картина вышла 23 октября 2008 года.

Сюжет

Три подруги-девятиклассницы Жанна, Вика и Катя озабочены вопросами, как понравиться мальчикам, где достать алкоголь и как попасть на дискотеку. Однажды девушки демонстративно уходят с урока геометрии, а затем дают друг другу клятву дружбы. Преподавательница идёт домой к Катиным родителям, и девушка сбегает из дома. Из-за поведения Кати директор школы грозит отменить дискотеку.

Две подруги из компании — Жанна и Вика, испугавшись угроз десятиклассницы Насти, отправляют Катю к родителям, и на грядущую дискотеку Жанна уговаривает Вику идти вдвоём, чтобы не привлекать внимание окружающих. Тогда Катя ссорится с ними и находит себе новую «подругу» Лялю с помощью которой планирует выбраться из дома.

Наступает день дискотеки. Жанна и Вика заходят в здание школы и идут в туалет, где десятиклассницы распивают вино, которое предлагают девочкам. Жанна остаётся со старшеклассницами, а Вика отправляется искать симпатичного ей парня Алекса. Вскоре на дискотеку приходит и Катя. Здесь девушка встречает того самого Алекса, который зовёт её с собой, это видит Вика. Алекс и Катя идут вместе в подвал, где занимаются сексом. После этого Катя идёт в школу, где встречает свою мать, которая при всех бьёт её по лицу за то, что она сбежала из дома. Катя бросается к Алексу, но он перед друзьями и своей девушкой Настей делает вид, что не знает Катю. Тем временем Жанна сильно напивается с десятиклассницами.

Вика в поисках Алекса бродит по району и наталкивается на компанию парней, которые предлагают ей покурить марихуану. Девушка соглашается и после этого целуется с парнем из этой компании, представляя на его месте Алекса. В то время Катя, убежав от матери, идёт к школе и там встречает Настю, которая решает избить её на глазах у остальных школьников, подозревая Катю в связи со своим парнем. Тем временем пьяную Жанну отец выносит на руках из школы.

После избиения в крови и грязи Катя возвращается домой, где родители организовали стол по поводу поминок по Катиной бабушке. Мать говорит Кате, что ей надо промыть раны, а отец предлагает ей на следующий день сходить в магазин за обновками, уверяя, что через год всё пройдёт. Катя же нецензурно отвечает им и заявляет: «Все умрут, а я останусь», после чего уходит в свою комнату и плачет.

В ролях

• Полина Филоненко — Катя Капитонова
• Агния Кузнецова — Жанна Марченко
• Ольга Шувалова — Вика
• Юлия Александрова — Настя Луганова
• Донатас Грудович — Алексей (Алекс) Егоров
• Анастасия Забадаева — Ляля
• Алексей Багдасаров — Юрий Капитонов, папа Кати
• Ольга Лапшина — Галина Капитонова, мама Кати
• Гарольд Стрелков — Руслан Марченко, папа Жанны
• Инга Оболдина — Алиса Марченко, мама Жанны
• Максим Костромыкин — Саша, парень из района
• Александра Камышова — Александра Александровна, учительница геометрии
• Ирина Знаменщикова — завуч
• Евгения Пресникова — учитель литературы
• Валентина Лукащук — подруга Насти
• Маргарита Кутовая — подруга Насти
• Мариус Штандель — друг Алекса
• Всеволод Иванов — друг Алекса
• Дмитрий Межевич — охранник на школьной дискотеке
• Анна Фроловцева — продавец в магазине

Съёмки

Фильм снимался в московском районе Строгино. Сценарий фильма неоднократно менялся, в том числе актрисе Полине Филоненко было позволено изменить её роль «так, как ей удобно было бы играть». Агния Кузнецова была первой актрисой, утверждённой на роль. Исходным названием сценария было «КВЖ» — по именам героинь (Катя, Вика, Жанна), затем сценарий назывался «Три девочки». Фильм был снят с минимальным применением операторских рельсов и прочего стабилизирующего камеру оборудования. По большей части камера была в руках оператора. Актрисы почти во всех сценах пили настоящий алкоголь. Драки в фильме также были настоящими; смягчена была только самая жестокая драка между героинями Полины Филоненко и Юлии Александровой, но и там были настоящие кровь и синяки. Режиссёр описывает фильм как историю о взрослении. По словам режиссёра, героини фильма, в частности Катя, повзрослели через опыт личного несчастья.

Саундтрек

В фильме использованы песни «Дожди-пистолеты» и «Районы-кварталы» группы «Звери».

Награды и номинации

Награды

• 2008 — Каннский кинофестиваль: «„Золотая камера“ — особое упоминание», приз «Молодого жюри»
• 2008 — Мюнхенский кинофестиваль: приз «Киновзгляд»
• 2008 — Международный кинофестиваль в Брюсселе: приз за лучшую женскую роль (Полина Филоненко, Агния Кузнецова, Ольга Шувалова)
• 2008 — Международный кинофестиваль «Завтра»: приз за лучшую актёрскую игру (Полина Филоненко, Агния Кузнецова, Ольга Шувалова)
• 2008 — Международный кинофестиваль «Сталкер»: приз «Дебют-„Сталкер“»
• 2008 — Премия «Белый слон»: специальный диплом жюри (Валерия Гай Германика)
• 2009 — Премия «Ника»: «Открытие года» (Валерия Гай Германика)

Номинации

• 2009 — Премия «Золотой орёл»: «Лучший фильм», «Лучшая работа звукорежиссёра»

Критика

По мнению Василия Корецкого, после ранних документальных работ режиссёра её полнометражный фильм оказался «буквально выше всех ожиданий»: «По большому счёту ничего круче, живее, правдивее и расчётливей в российском кино не было и, кажется, никогда не будет». Также он отметил, что фильм является «полнометражным и совсем уже ненормативным ремейком» документальной ленты «Девочки». Роман Волобуев, поставив фильму 4 балла из 5, среди прочего отметил «чисто киношные достоинства — летучая камера лучшего на сегодня русского оператора Алишера Хамидходжаева, очень точный монтаж, не дающий фильму провалиться в самодеятельность и украшательство». При этом он отметил, что «если „Девочки” были все-таки талантливой любительщиной, то „Все умрут…” — не притворяющуюся документом, по-честному игровую вариацию на ту же тему». Елена Фанайлова в качестве основных профессиональных достоинств картины также отметила операторскую работу Хамидходжаева и сильную сценарную основу. Юрий Гладильщиков оценил фильм как «полноценное, причем высокого качества, профессиональное кино». Антон Долин назвал картину «одним из лучших отечественных фильмов года» и первым русским фильмом после «Груза 200», «который впечатляет любого, хотя и не всем нравится, только здесь нет убийств, казней или обращений в праведную веру».

Виталий Манский, оценив профессионализм «композиции, света, камеры, звука», указал при этом на отсутствие в фильме «естественности и правды повествования», характерных для документальных лент Германики. По признанию Натальи Рязанцевой, фильм её «ничем не задел». Социолога Льва Гудкова смутило то, что «у автора, кажется, нет своей точки зрения, нет собственного отношения к происходящему на экране», он также отметил, что фильм «явно отстает от социальной науки», поскольку «всё показанное в фильме не ново». Многие критики отмечали сходство фильма с работами Ларри Кларка, прежде всего с его картиной про подростков «Детки».

Ссылки

• «Все умрут, а я останусь» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=20047 Все умрут, а я останусь] в Энциклопедии отечественного кино

Отрывок, характеризующий Все умрут, а я останусь

– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.