Воскресенье

Воскресе́нье (ст.-слав. недѣля) — день недели между субботой и понедельником.

Этимология

День недели «воскресенье» назван в честь воскресения Иисуса на третий день после распятия. Слово произошло из старославянского въскрьсениѥ, въскрѣшениѥ и в русский язык пришло через церковнославянский.

По одной версии, слово вошло в русский язык через христианскую традицию и является калькой греческого «ανάστασης», что буквально переводится как «восстановление» или «восстание». Понятие восстания из мёртвых лишь условно является синонимом оживления умершего существа, поскольку основной его смысл указывает не только и не столько на восстановление в прежнем виде, но прежде всего на физическое действие вставания. Так псалом 67, который в церковно-славянском переводе читается как «Да воскреснетъ Богъ и разыдутся врази его», что некоторыми христианскими толкователями объясняется как пророческое указание на воскресение Иисуса Христа, в буквальном переводе читается «Да восстанет Бог, и расточатся враги Его».

По иной версии, глагол «воскресать» имеет древние корни и происходит от старославянского языческого «крѣсати» или «воскрешать» (производное от «кресѣ» — оживление, здоровье). Близкородственным является слово «кресало»: от «кресати», что означает «ударом сотворять огонь» и лат. creo «создаю, творю, вызываю к жизни», лат. cresco «расту».

Во всех славянских языках, кроме русского, воскресенье называется «неделей» (польск. niedziela, укр. неділя, белор. нядзеля, чеш. neděle и т. д.), то есть днём, когда «не делают», то есть не работают. В русском языке это название перешло к слову неделя и сохранилось иногда в православной церковной терминологии, например, в сочетании «Фомина неделя».

В романских языках — «день Господний» (итал. Domenica от лат. dies Dominicus).

У многих народов воскресенье было днём, посвящённым Солнцу (богу Солнца). Это было характерно, в частности, для дохристианских верований Египта. В Древнем Риме название воскресенья — dies Solis — «день Солнца» было заимствовано от греков и является калькой греческого heméra helíou. Латинское название в свою очередь перешло к германским племенам.

Английское наименование воскресенья Sunday возникло до 1250 года из слова sunedai, которое в свою очередь происходит от древнеанглийского (до 700 года) Sunnandæg (буквальное значение «день солнца»). Название родственно другим германским языкам, включая древнефризское sunnandei, древнесаксонское sunnundag, средневековое голландское sonnendach (на современном голландском — zondag), древневерхненемецкое sunnun tag (на современном немецком Sonntag), древнеисландское sunnudagr (в современных датском и норвежском — søndag, в шведском — söndag).

В P-кельтском валлийском языке смысловое значение воскресенья как «день солнца» также заимствовано от римлян и звучит как dydd Sul.

В большинстве языков Индии воскресенье именуется — Равивар (от «Рави») или Адитьявар (от «Адитья») — происходящих от эпитетов солнечного божества Сурьи и одного из Адитьи. В Таиланде название дня также получено от «Адитьяй» — Waan Arthit.

Место воскресенья в календаре

В античном мире существовало несколько разных систем нумерации дней недели, среди которых имелась «астрологическая неделя», установление которой приписывалось Пифагору, и согласно которой воскресенье являлось днём четвёртым, так как орбита Солнца, светила, связанного с воскресеньем, по мнению пифагорейцев, занимала четвёртое место по удалённости от Земли, в свою очередь считавшейся центром вселенной, по схеме: Сатурн-Юпитер-Марс-Солнце-Венера-Меркурий-Луна. Иной была нумерация дней в так называемой «планетарной неделе»: там воскресенье было днём вторым. В митраизме — религии, имевшей своих последователей в Римской империи, — последним, седьмым днём недели.

Согласно иудейскому и христианскому календарю, основанному на Библии, воскресенье считается первым днём недели, следующим за «днём седьмым», субботой (Исх. 20:10). В Римской империи первый христианский император Константин в 321 г. назначил воскресенье первым днём недели и днём отдыха и поклонения.

В результате во многих языках отражён статус воскресенья как «дня первого». В греческом, названия дней понедельника, вторника, среды, и четверга — Δευτέρα, Τρίτη, Τετάρτη и Πέμπτη соответственно, и означают «второй», «третий», «четвертый» и «пятый». Это предполагает, что день воскресный когда-то считался как Πρώτη, то есть, «начало». Современное греческое название воскресенья — Κυριακή (Кирьяки), означает «День Господень», от слова Κύριος (Кириос) — «Господь».

Сходно именуются дни недели во вьетнамском языке: «Th ứ Hai» (понедельник — «второй день»), «Th ứ Ba» (третий день), «Th ứ Tư» (четвертый день), «Th ứ Năm» (пятый день), «Th ứ Sáu» (шестой день), «Th ứ Bảy» (седьмой день). Воскресенье называют «Ch ủ Nhật», что является искажённой формой «Chúa Nhật» и означает «День Бога». В устной традиции на юге Вьетнама и в церкви используется старая, первоначальная, форма слова.

Та же схема для обозначения дней недели применяется в португальском (взятом из церковной латыни). Понедельник — «segunda-feira», что означает «второй день» (и т. д.), воскресенье («domingo») — «День Господень» отсчитывается в данной цепочке как первый день.

В мальтийском воскресенье называют «Il-Ħadd» (от «wieħed»), что означает «один». Понедельник — «It-Tnejn» — «два», вторник — «It-Tlieta» (три), среда — «L-Erbgħa» (четыре), четверг — «Il-Ħamis» (пять).

На армянском, понедельник (Erkushabti) буквально означает «второй день», вторник (Erekshabti) — «третий день», среда (Chorekshabti) — «четвёртый день», четверг (Hingshabti) — «пятый день», аналогично с таджикского языка слово якшанбе буквально переводится как "один (день) от субботы".

В наше время в странах Европы воскресенье считается последним днём недели. Согласно международному стандарту ISO 8601, первым днём недели является понедельник, а воскресенье — последним. Первым днём недели оно официально продолжает оставаться в Польше, США, Израиле, Канаде, некоторых африканских странах. В СССР воскресенье считалось последним днём недели. В ряде европейских языков (в славянских, немецком, финском, исландском) название дня недели среда указывает на тот факт, что изначально среда была 4-м днём недели, а не 3-м, как в настоящее время в европейских странах.

По григорианскому календарю первый год столетия не начинается с воскресенья вплоть до 5000 года. По еврейскому календарю год вообще не может начинаться с воскресенья. Если месяц начинается с воскресенья, то тринадцатое число в нём приходится на пятницу.

В странах Азии воскресенье обозначается днём Солнца, в Китае (星期日), Японии (日曜日), Кореи (일요일), в данных странах дням недели некогда были даны названия планет из-за астрономического цикла смены планет, воскресенью соответствует Солнце. В Китае другим названием для воскресенья служит – «день богослужения» (礼拜天 или 礼拜日).

Религиозное соблюдение

В христианских странах воскресный день считается праздником — днём, когда верующие обычно посещают церковь. Во многих христианских конфессиях в этот день христианам нельзя работать или же работа считается нежелательной. В большинстве случаев это обосновывается четвёртой заповедью, данной Богом Моисею в числе других Десяти заповедей, — «день седьмой — суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя» (Исход 20:10). По мнению этих христиан, праздничный день в раннем христианстве был перенесён с субботы на воскресенье. Существует альтернативный взгляд, который распространён среди части протестантов — Десять заповедей были отменены, а празднование воскресенья было установлено как новый праздник, не связанный с четвёртой заповедью.

В иудаизме, основанном на заповедях Танаха, священным днём является суббота (Шаббат). Во многих языках разница между Шабатом и субботой не видна, но в некоторых европейских языках, в том числе в английском, существует разница между субботой (англ. Saturday) и Шаббатом (англ. Sabbath). Православная церковь проводит различие между Шабатом (субботой) и Божьим днём (воскресеньем). Римская католическая церковь вкладывает так мало в эту разницу, что многие католики (по крайней мере в разговорной речи) следуют протестантской практике называть воскресенье Шабатом.

Согласно концепции Католической церкви, воскресенье для христиан полностью заменило иудейскую субботу в качестве «Дня Господнего». Данная концепция основана на авторитете Церкви, о чём говорит, например, Фома Аквинский: «В новом законе соблюдение дня Господня заняло место соблюдения субботы не по заповеди, но по церковному установлению и принятому у христиан обычаю».

В некоторых консервативных христианских семьях в воскресенье считается грехом работать самому или делать что-либо, требующее чьей-то иной работы (например, покупать товары). Исключение составляет только деятельность служб, обеспечивающих поддержание постоянной жизнедеятельности — жилищно-коммунальных служб, больниц. Это, однако, больше характерно для стран Запада, но не России.

Христианский взгляд на воскресный отдых закрепился в слове для обозначения воскресенья в чешском, польском, словенском, хорватском, сербском, украинском и белорусском («neděle», «niedziela», «nedelja», «недеља», «неділя» и «нядзеля» соответственно) означает день покоя, «ничегонеделанья».

Согласно христианской традиции, берущей начало в особенностях еврейского календаря, «воскресный день» начинается с вечера субботы и оканчивается с закатом солнца в воскресенье.

Воскресенье считалось священным днём в митраизме.

История воскресной традиции в христианстве

В Новом Завете, в 1 послании Коринфянам (16:2) апостол Павел советует собирать в «первый день» недели пожертвования на общинные нужды.

Уже во II веке «κυριακὴ ἡμέρα» (день Господень) является обычным наименованием воскресенья

Древние римляне традиционно использовали восьмидневный недельный цикл, связанный с рынком, но во времена Октавиана Августа, в употребление также вошла семидневная неделя. Эти два цикла применялись параллельно, по меньшей мере ещё в середине IV века, когда жил составитель Хронографа 354 года. 7 марта 321 года Константин I, первый христианский император Рима по религиозным причинам издал декрет о признании воскресенья днём отдыха в Римской империи, правда земледельцы по необходимости могли в этот день работать в поле и винограднике. В 337 году принят закон об обязательном участии солдат-христиан в воскресной литургии Эдикт 386 года запретил в воскресенье судопроизводство и торговлю. Церковные авторы IV—V вв. объясняли воскресный отдых святостью дня как такового. 31-е правило III Орлеанского Собора (538) и 1-е правило II Маконского Собора (585) подтвердило святость воскресного дня. Эти решение легли в основание официальной позиции Римско-католической церкви, так что в католических катехизисах 4-я заповедь Декалога обыкновенно передаётся с заменой слова «суббота» на «воскресенье». Лев III Исавр (717—749 гг.) также стремился перенести на христианское воскресенье весь ригоризм еврейской субботы.

В православной церкви суббота отчасти сохранила статус особого дня в богослужении, но субботний покой не соблюдается. Воскресенье считалось не заменой субботы, а «Днём Восьмым», новым праздником, стоящим вне времени, точкой отсчёта обновлённой жизни во Христе; повседневный труд в этой интерпретации отменялся в воскресенье не для покоя, а для участия в богослужении, помощи ближним и подвигов благочестия. «Восьмым днем» воскресенье называется уже в «Послании Варнавы» (15:8-9), датируемым около 130—135 года.

Воскресенье считалось днём радости и поэтому церковные каноны запрещали в этот день строгий пост, глубокий траур и молитву на коленях. Вопрос о недопустимости совершения по воскресеньям заупокойных служб явился одной из главных причин для появления на Афоне движения колливадов в XVIII веке.

Становление воскресного трудового законодательства

Вавилоняне, по-видимому, первыми официально ввели семидневную неделю с одним днем покоя, который население должно было посвящать исполнению своих религиозных обязанностей и физическому покою. В Моисеевом законодательстве приводятся точные постановления о дне субботнего покоя. Сохранив деление недели на 7 дней, ортодоксальное христианство перенесло день покоя с субботы на воскресенье. С XX века и в настоящее время преобладающей является так называемая «английская неделя» с двумя нерабочими днями — субботой и воскресеньем.

В Средние века в Европе и на Руси повод к нарушению воскресного отдыха дают повсеместно устанавливающиеся крепостнические отношения. Как европейские, так и российское законодательство, наряду с развитием этих отношений, начинают поневоле обращать внимание на вопрос о дне отдыха. Запрещение пользоваться трудом крепостных по воскресеньям встречается в России уже в XVII веке. В 1699 году князь Оболенский был посажен в тюрьму за принуждение своих крестьян работать по воскресеньям. Запрещение работать на казенных и частных фабриках находим и в адмиралтейств-регламенте (1722 год). 21 сентября 1741 года в регламенте, относящемся к суконным фабрикам, постановлено, что работы должны оканчиваться в субботу в 12 часов дня и совсем прекращаться по воскресеньям. В 1744 году мануфактур-контора, по жалобе рабочих писчебумажных фабрик, постановила, что по праздникам вообще и в субботу за три часа до вечера работа должна прекращаться, за исключением тех случаев, если бумага изготовляется для присутственных мест или для выделки ассигнаций. Запрещение употреблять крепостных на работы по воскресеньям было подтверждено Павлом I и его преемниками. В 1818 году дошло до сведения государя, что многие помещики употребляют своих крестьян на работу по воскресным дням. По этому поводу состоялось распоряжение, которым предписывалось, чтобы духовные лица доносили о подобных злоупотреблениях министру внутренних дел, который доводил о том до сведения комитета министров. Скоро, впрочем, с духовенства была снята эта обязанность, а надзор за соблюдением запрещения поручен губернскому начальству. В томе IX Свода Законов издания 1857 года это запрещение составляло статью 1046.

Нечто аналогичное было и на Западе. Интересы городских рабочих охранялись в этом отношении средневековым цеховым устройством. Но, начиная с конца XVIII века, когда все больше и больше распространяется теория полного невмешательства государственной власти в отношения между работодателями и рабочими, рабочие приобрели личную независимость и попали в кабалу экономическую, что выразилось необыкновенным обременением их работой не только в непраздничные дни, но и по воскресеньям. Употребление рабочих сил зачастую стало совершаться в прямой ущерб физической и умственной силе, нравственности и семейному союзу. Законодательство снова вступилось за рабочих, и одной из задач его являлось стремление обеспечить рабочим воскресный отдых. Противники ограничения так называемой свободы труда пытались утверждать, что прекращение промышленной работы по воскресеньям должно уменьшить народное богатство. Этот аргумент был признан совершенно неосновательным, так как, во-первых, цель производительной деятельности не есть накопление богатства, а общее благосостояние населения, подрываемое воскресным трудом; во-вторых, вполне доказано, что с установлением отдыха возрастают энергия, внимание и интерес к труду. Еще Маколей сделал следующее замечание о воскресном отдыхе: «Этот день не потерян для народа. Когда все промышленные занятия оставлены, когда плуг лежит в своей борозде, когда дым не клубится над фабричными трубами, в это время совершается важнейшая из операций в деятельности, направленной на производство богатства: чинится машина из машин, та машина, без которой ничтожны все изобретения Ватта и Аркрайта — человек». Целый ряд обществ в Западной Европе и в Америке, возник специально для того, чтобы отстоять рабочим классам воскресный отдых. Одно из таких обществ образовалось в 1861 году в Женеве и имело свои отделения во многих государствах Европы и Америки. 22 и 23 декабря 1886 года депутаты от различных стран съехались в Брюссель и обсуждали вопрос с трех точек зрения: с общей, церковной и промышленно-технической. Конференция пришла к выводу, что следует признать важное значение воскресного отдыха с социальной, санитарной и нравственно-религиозной точки зрения, как для отдельных лиц, так и для целого государства. Докладчик Серезоль из Веве доказывал, что воскресный отдых есть не только физическая и нравственная необходимость, но и право каждого. Конференция высказалась в том смысле, что воскресный день наиболее удобен как день для отдыха, и для рабочих, и для предпринимателей, и что в большинстве отраслей промышленности установление дня покоя вполне возможно; когда нет возможности устроить день отдыха в воскресенье, для этого нужно избрать другой день недели; необходимо также установить, чтобы расчеты с рабочими отнюдь не происходили в субботу и воскресенье. Относительно почтово-телеграфной службы были высказаны следующие пожелания:

• ограничить в воскресенье одним разом или двумя в день выемку и разборку писем и уменьшить продолжительность службы почтальонов;
• прекратить всякие выдачи, за исключением уплаты почтовых ассигновок и выдачи постпакетов;
• ограничить в небольших городах телеграфную службу несколькими часами в день;
• установить, что каждый почтово-телеграфный служащий, кто бы он ни был — чиновник или простой рабочий, имеет право в течение месяца на отдых в течение 2-х полных воскресений и 2-х полных других дней в непраздничное время.

Относительно железнодорожного движения пожелания сводились к следующему:

• по воскресеньям прекращаются работы во всех мастерских и по всем новым сооружениям, кроме не терпящих отлагательства;
• прием и выдача грузов, а также службы товарной тяги должны быть доведены до минимума;
• число служащих должно быть доведено до такого размера, чтобы появилась возможность давать воскресный отпуск по очереди.

Вопрос о воскресном отдыхе к концу XIX века настолько назрел, что берлинская рабочая международная конференция 1890 года выбрала для обсуждения этого предмета особую комиссию, которая состояла из представителей Германии, Австрии, Венгрии, Бельгии, Дании, Франции, Великобритании, Италии, Люксембурга, Нидерландов, Португалии, Швейцарии и Швеции. Доклад комиссии рассматривался в пяти заседаниях, под председательством архиепископа доктора Коппа. Комиссия пришла к следующим результатам:

1. Желательно, чтобы за необходимыми исключениями и отсрочками в каждой стране один день отдыха в неделю предоставлялся как лицам покровительствуемого возраста, так и всем взрослым рабочим, занятым в промышленной деятельности, и чтобы таким днем было воскресенье.
2. Исключения могут быть допущены для тех промыслов, которые или по техническим причинам требуют непрерывности в производстве, или же доставляют предметы необходимости, производство которых должно совершаться ежедневно, а также по отношению к тем промыслам, которые по самой своей природе могут совершаться только в определенное время года или зависят от неправильного действия сил природы. Желательно во всяком случае, чтобы рабочий, занятый в одном из этих промыслов, имел одно свободное воскресенье из двух.
3. Желательно, чтобы для решения вопроса с однообразной точки зрения законоположения эти были установлены путём соглашения правительств.

С наибольшей строгостью соблюдался воскресный день в викторианской Англии, где в воскресные дни нельзя было ни отправить письма, ни получить его и где приезжий в конце XIX века рисковал остаться голодным, потому что, кроме кабаков, все рестораны и съестные лавки были закрыты. В Англии воскресный труд был совершенно воспрещен, за исключением случаев благотворения и не терпящих отлагательства. В основании всего фабричного законодательства лежит фабричный акт 1878 года, который несколько расширял понятие воскресного отдыха, распространяя его на некоторую часть субботнего дня. По отношению к подросткам и женщинам период занятий по субботам на фабриках, обрабатывающих волокнистые вещества, не должен был продолжаться долее 1,5 часов дня. Время работы детей по субботам на тех же фабриках должно быть то же, как и для подростков; но ребенок не мог быть употребляем на работы две субботы подряд и вообще в субботу той недели, когда он в какой-либо другой день был занят более пяти с половиной часов. Период занятий на фабриках, обрабатывающих не волокнистые вещества, был несколько больше: он оканчивается обыкновенно в четыре часа дня. Дети по субботам не должны быть заняты работой раньше первого часа пополудни, если в какой-нибудь другой день недели они были заняты раньше этого часа или позже первого часа, если в другой день той же недели они были заняты после этого часа. Чтобы занятие какой-либо работой по воскресеньям детей, подростков и женщин, принадлежащих к иудейскому вероисповеданию, не влекло за собой никакого штрафа, требовалось:

• чтобы владелец фабрики или мастерской сам принадлежал к иудейскому вероисповеданию;
• чтобы фабрика или мастерская была заперта в субботу и не была открываема для торговых сделок в воскресенье;
• чтобы владелец не пользовался исключением, дающим право занимать подростков и женщин по субботам вечером или в добавочный час в какой-нибудь иной день недели.

Русское законодательство в XIX веке не содержало в себе общего воспрещения воскресной работы, а потому в особенности на фабриках, в горном, рудокопном и торговом деле воскресная работа не была редкостью. Имелись, впрочем, некоторые разрозненные постановления по этому поводу в разных отделах российского Свода Законов. Так, Городское положение (статья 2050 тома II, часть I, издание 1887 года) давало думам право издавать обязательные постановления о времени открытия и закрытия торговых и промышленных заведений в воскресные и праздничные дни. В «Уставе о промышленности» имелись постановления о работе ремесленников и малолетних рабочих; статья 152 «Ремесленного устава» гласила: «ремесленных дней в неделе шесть; в день же воскресный и дни двунадесятых праздников ремесленники не должны работать без необходимой нужды». Мастерам-евреям дозволялось работать и в эти дни, но с тем условием, чтобы отнюдь не употребляли для этого подмастерьев и учеников из христиан. Мастера же из христиан не должны принуждать к работам подмастерьев и учеников из евреев в те дни, когда последним, по их закону, работать не дозволяется, но они, вместо того, могли употреблять евреев в работы по христианским праздникам и воскресеньям. На основании того же Устава евреи-мастера, получившие от ремесленной управы разрешение держать малолетних учеников из христиан, должны были отправлять этих учеников по воскресеньям в церковь: наблюдение за этим возлагалось на особенную обязанность ремесленных голов (статья 112). Все эти постановления, однако, почти не исполнялись на практике. В 1882 году в губерниях постоянной оседлости евреев, им было воспрещено производить торговлю в воскресные дни и двунадесятые праздники. Законом 1 июня 1882 года работа по воскресным и высокоторжественным дням для малолетних до 15 лет воспрещалась; тем же законом учреждалась фабричная инспекция, долженствующая наблюдать за выполнением законов о работах на фабриках. По закону 24 февраля 1890 года абсолютное воспрещение получило условный характер. Главному фабричному инспектору предоставлялось разрешать, по представлениям местных чинов фабричной инспекции, работу малолетних, в возрасте от 12 и до 15 лет, в те воскресные и «высокоторжественные» дни, в которые на фабрике, заводе или мануфактуре производятся работы взрослыми рабочими. Тот же закон 1890 года временно, на три года, распространял правила о работе и обучении малолетних (а следовательно, и воскресной работе) также на те ремесленные заведения, к которым применение их будет признано полезным. Нарушители закона подлежали аресту не свыше месяца или денежному взысканию не свыше ста рублей. Положение о найме на сельские работы 11 июня 1886 года не предусматривало вопроса о воскресном труде.

В 1930 году в СССР была повсеместно введена «непрерывка», четырёхдневная рабочая неделя с пятым выходным днём, индивидуальным для каждого рабочего, общие выходные дни, кроме пяти праздников, отменялись.

В связи с падением производства 1 сентября 1931 года установлена общая шестидневная неделя с пятью рабочими днями и выходными 6, 12, 18, 24, 30 числа каждого месяца. Вместо выходного дня в конце февраля предоставлялся выходной день 1 марта.

26 июня 1940 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», согласно которому воскресенье вновь стало нерабочим днём. 7 марта 1967 года было принято постановление ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС «О переводе рабочих и служащих предприятий, учреждений и организаций на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными днями», с этого времени в России окончательно днями отдыха закрепились суббота и воскресенье.

В большинстве стран мира воскресенье является официальным выходным днём. В частности это верно для всех стран Европы, Северной и Южной Америки. В некоторых странах, где официальной религией является ислам, а также в Израиле, воскресенье является обычным рабочим днём.

Культурные традиции воскресенья

В странах с христианской исторической традицией и находящимся под культурным влиянием Запада, в воскресенье закрыты большинство правительственных учреждений. Частные фирмы и магазины в воскресенье также закрываются раньше, чем в другие дни недели.

В России парламентские и президентские выборы приурочены к воскресенью. Национальные и региональные выборы в Бельгии и Перу всегда проводятся в воскресенье.

Воскресный выпуск многих американских и британских ежедневных газет часто включает цветные комиксы, журнал-приложение, и секцию купонов; или имеется «дочерняя газета», которая издаётся только по воскресеньям.

Североамериканские радиостанции в воскресенье часто проигрывают специальные радиопостановки. В Великобритании существует традиция воскресных популярных шоу-программ, где берётся интервью у знаменитостей, выходящих на таких радиостанциях как BBC Radio 1 и коммерческих радиостанциях Independent Local Radio. Этот обычай берёт начало на Radio Luxembourg, когда его воскресное радиовещание в значительной степени состояло из торжественных и религиозных программ.

Главная лига бейсбола обычно намечает все игры на воскресенье. В некоторых традиционно религиозных городах, такие как Бостон и Балтимор игры проводятся не ранее 13:35, чтобы дать время посетителям христианских церквей, которые идут на утреннее богослужение, возможность добраться до места игры вовремя.

В Великобритании, турниры по гольфу и матчи по регби обыкновенно проводятся воскресным утром на территории клубов или в парках.

Чемпионат мира по автогонкам Формула-1 всегда проводятся по воскресеньям независимо от страны.

Согласно тайскому солнечному календарю, с воскресеньем связан красный цвет.

Воскресенье как мифический персонаж

Воскресенье (под именем Неделя) иногда олицетворяется в народных сказаниях; так украинцы описывали его в виде молодой красивой женщины. Встречается часто в славянских и немецких сказках. Здесь воскресение является под названием святой Недельки и святой Анастасии. Святая Неделька представляется обыкновенно под видом доброй женщины, которая своими советами и подарками помогает героям и героиням сказаний; поверье это было особенно популярно в Сербии, где думали, что «Неделя» есть святая жена, а «святая Петка» (образ пятницы) — её мать. В Болгарии ассоциировалась со святой Кириакией Никомедийской. Насколько поверье древнее, видно хотя бы из Паисиевского сборника в котором помещено слово, обличающее обожание Недели и советующее чествовать не самый день, а соединяемую с ним память о воскресении Иисуса Христа.

Неделя сурово наказывает тех, кто работает по воскресеньям, особенно ткущих женщин, так, по преданию, одной из них в наказание она отрезала пальцы. Впрочем, если обстоятельства вынуждают к работе, то, в случае если у Бога попросят прощения, Неделя может даже помочь в нужде.

События, связанные с воскресеньем

• Согласно Евангелию, в этот день произошли важнейшие события в священной истории: Вход Господень в Иерусалим, Воскресение Христово, Схождение Святого Духа на Апостолов.
• Сочетание Кровавое воскресенье относится к любому из нескольких исторических бедствий, которые происходили по воскресеньям.
• Холодное воскресенье — метеорологический случай, имевший место 17 января 1982 года, когда беспрецедентно морозный воздух опустил температуру в Канаде и США до небывалых в истории наблюдений рекордно низких уровней.

Воскресенье в именах и названиях

• Воскресная школа
• Воскресное Чтение — журнал религиозно-нравственного характера, выходивший еженедельно с 1837 по 1912 год в Киеве.
• Воскресные беседы — издание Общества любителей духовного просвещения в Москве, первоначально задуманное как серия доступных для народа духовно-нравственных книг, затем выходило в виде 4-ёх страничных еженедельных листков, с 1867 по 1906 год.
• Мрачное воскресенье (1933 год) — песня венгерского композитора Ре́жё Шереша об обречённости мира, ставшая международным хитом в исполнении различных исполнителей и заслужившая недобрую славу по числу самоубийств, совершённых после её прослушивания.

Интересные факты

• В субботу и воскресенье магнитное поле Земли незначительно изменяется по отношению к будним дням, что связано с падением интенсивности передачи электроэнергии.
• Некоторым животным, благодаря деятельности человека, оказался присущ недельный ритм жизни, так по выходным возрастает активность крыс, обитающих в производственных помещениях.
• Шавуот, еврейская Пятидесятница, для евреев-караимов всегда выпадает в воскресенье.

См. также

• Воскресение Христово
• Воскресение (значения)
• Чёрное воскресенье
• Древнеславянский календарь

Литература

на русском языке

• Бронзов А. А. [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-3/voskresnyj-den-2.html Воскресного дня провождение] // Православная богословская энциклопедия. — СПб.: Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник», 1902. — Т. 3.
• Миклашевский А. Н. Воскресный отдых // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Петровский А. В. [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-3/voskresnyj-den.html Воскресный день (в христианстве)] // Православная богословская энциклопедия. — СПб.: Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник», 1902. — Т. 3.
• Фасмер М. [enc-dic.com/fasmer/Voskresene-2833.html Воскресенье] // Этимологический словарь русского языка. Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева / под ред. и с предисл. Б. А. Ларина. — М.: Прогресс, 1986. — Т. 1 (А — Д). — С. 357.

на других языках

• Barnhart, Robert K. The Barnhart Concise Dictionary of Etymology. Harper Collins, 1995. ISBN 0-06-270084-7

Отрывок, характеризующий Воскресенье

Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.