Вторая алия

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вторая Алия»)
Перейти к: навигация, поиск

Вторая алия — период 19041914 годов, за который в Стране Израиля поселилось около 40 тысяч евреев из Восточной Европы. Среди прочего, эмиграция была связана с волной погромов в Российской империи, наиболее известным из которых был Кишинёвский погром 1903 года.

Большинство переселенцев второй алии были религиозными евреями и не всегда активистами сионистских организаций[1]. В то же время многие из поселенцев этого периода были увлечены социалистическими идеями, создав в Палестине политические партии и рабочие организации. Их девизом был "Еврейский труд на еврейской земле". Они основали в 1909 году первый киббуцДеганию, положивший начало киббуцному движению[2], и сформировали первую организацию еврейской самообороны, Ха-Шомер, для защиты еврейских поселений от нападений арабов и бедуинов.

В 1909 году был основан пригород Яффы Ахузат-Баит, который впоследствии вырос в город Тель-Авив. В этот же период широко распространился возрождённый иврит, на котором выходили газеты и развивалась литература.

Со вступлением Османской империи, под властью которой находилась тогда Страна Израиль, в Первую мировую войну на стороне Германии, турецкие власти подвергли гонениям еврейское население страны, что прервало Вторую алию. К 1917 году в Стране Израиля проживало примерно 85 000 евреев[3].



Выдающиеся представители Второй алии

Напишите отзыв о статье "Вторая алия"

Примечания

  1. Stein 2003, С. 88. «As with the First Aliyah, most Second Aliyah migrants were non-Zionist orthodox Jews…»
  2. Romano 2003, С. 30
  3. Ahron Bregman. Israeli wars. A history since 1947. — Routledge, 2002. — 272 с. — ISBN 978-0-415-28716-6. стр.4

Отрывок, характеризующий Вторая алия

«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.